Ур-Намму
| Ур-Намму UR.DNAMMU<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Цилиндрическая печать периода III династии Ура изображающая сидящего царя Ур-Намму, которому божество представляет одного из его вельмож. Надпись гласит: «Ур-Намму, могучий герой, царь Ура, Хашхамер, энси города Ишкур-Син, его слуга».</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 2112 — 2094 до н. э. | ||
| Предшественник: | Лусага | |
| Преемник: | Шульги | |
| ||
| 2104 — 2094 до н. э. | ||
| Предшественник: | Утухенгаль | |
| Преемник: | Шульги | |
| Смерть: | 2094 до н. э. | |
| Род: | III династии Ура | |
| Дети: | сыновья: Шульги, | |
Ур-Намму (шумер. «Почитающий Намму») — царь Ура, царь Шумера и Аккада, правивший приблизительно в 2112 — 2094 годах до н. э. Ур-Намму был первым представителем III династии Ура.
Возможно, родич Утухенгаля или, во всяком случае, земляк (он возводил свою легендарную генеалогию к Гильгамешу). В те годы, когда Утухенгаль именовался царём Шумера и Аккада (ок. 2112 — 2104 годах до н. э.) Ур-Намму был его наместником (шаганой) в Уре. Сохранилась надпись, в которой он просит у богов долгой жизни для своего сюзерена. Если верить гораздо более поздней копии Хроники царей Ура[1], переписанной учеником во времена селевкидского царя Антиоха II, к тому же очень плохо сохранившейся, Ур-Намму, по-видимому, был женат на дочери царя Утухенгаля, которая стала матерью его сына Шульги.
Содержание
Царь Ура, царь Шумера и Аккада
После смерти Утухенгаля Ур-Намму перенял власть над Двуречьем, сделал Ур столицей этого царства. В отличие от Утухенгаля, опиравшегося в своих действиях в основном на шумеров, Ур-Намму сплотил под своей властью оба народа населявшего Южную Месопотамию, продолжив не одну шумерскую, но и аккадскую традицию.
О политическом кредо нового царя можно судить по его титулу «царь Ура, царь Шумера и Аккада», который фигурирует на печатях и в надписях, обнаруженных в самых различных городах, всюду, где Ур-Намму сооружал храмы тех или иных богов.
Став верховным правителем и, видимо, припомнив старые споры по поводу территории, Ур-Намму немедленно расправился с энси Лагаша Наммахани, о чём есть упоминание в прологе к законам Ур-Намму: «Наммахани, энси Лагаша воистину он убил». Само имя лагашского правителя и его ближайших родичей стиралось с памятников, а в «Царском списке» сочиненном, вероятно, при Ур-Намму или при его сыне Шульги Лагаш был исключен из тех городов Шумера, где якобы пребывала в прошлом «предвечная царственность». Уже в первый год единовластия Ур-Намму (в год датировочной формулы «Царь Ур-Намму направил свои стопы снизу до верху», то есть от Персидского залива и, возможно, до Средиземного моря) наместником Ур-Намму в Лагаше был некий чиновник Ур-Аба.
Другая датировочная формула Ур-Намму (тоже одна из самых первых после установления его единовластия) гласит «Сын Ур-Намму был призван эном в Урук», а пролог к его законам упоминает, что «корабли Магана и Мелуххи возвращены в руки бога Нанны» — другими словами порт для индийской и аравийской торговли был перенесён из Лагаша обратно в Ур.
Ур-Намму строил управление государством по образу Нарам-Сина. По-видимому, уже во времена Ур-Намму энси становятся лишь назначаемыми царём губернаторами. Исключение составляли лишь окраинные земли, где сохранялись иногда местные правительственные династии, хотя и подчинённые Уру, а также священные город Ниппур, где правили наследственные энси.
Строительная деятельность Ур-Намму
Ур-Намму вёл широкое строительство. Он заново отстроил стены города Ура (о чём повествует его датировочная формула), видимо, разрушенные во время господства гутиев. Также он начал строить знаменитый зиккурат в Уре, но до завершения его строительства не дожил. Он был достроен его сыном Шульги. Об этом свидетельствует найденный в его основании закладной цилиндр с надписями последнего вавилонского царя, Набонида, которые гласят:«Я, Набонид, царь Вавилона… зиккурат Эгишширгаль [то есть Эгишнугаль — храм бога Нанны] в Уре, который царь Ур-Намму до меня строил, но до конца не довёл, Шульги, его сын, закончил. Из надписей Ур-Намму и его сына Шульги я узнал, что Ур-Намму строил этот зиккурат, но не довёл строительство до конца и что Шульги, его сын, закончил работы. Теперь зиккурат стал ветхим. Над старым фундаментом, на котором строили Ур-Намму и его сын Шульги, я соорудил зиккурат, мощный, как в давние времена…»
Зиккурат выстроен из адобов (сырцового кирпича) и покрыт сверху панцирем из обожженного кирпича, скрепленного раствором битума. Толщина кирпичного панциря два с половиной метра. Основание зиккурата Ур-Намму — шестьдесят на сорок пять метров. Прежде он состоял по меньшей мере из трех ярусов, или этажей, но уцелел лишь первый и часть второго. Высота зиккурата сейчас — почти 18 метров. Однако вся его огромная масса создает впечатление легкости и изящества благодаря своим совершенным пропорциям и слегка закругленным линиям. Зиккурат Ур-Намму-один из немногих уцелевших до наших дней свидетелей далекого прошлого.
Найденная при раскопках в Уруке каменная табличка, положенная в фундамент при закладке храма гласит, что Ур-Намму воздвиг храм Нанна в этом городе: «Во славу владыки своего Нанна, славнейшего из сыновей Энлиля, могучий муж Ур-Намму, правитель Урука, царь Ура, царь Шумера и Аккада, воздвиг Этеменигуру, возлюбленный им храм.» О строительстве храма Нанны упоминает и датировочная формула: «Год, в котором построен храм Нанны»
Кирпичи с печатью Ур-Намму найдены также в Эреду, Ниппуре и Умме. Эреду, священный город бога Энки, интересовал его как один из главных религиозных центров страны и как важный морской порт. Канал от Ура до Эреду, вырытый по приказу царя, служил не только для орошения возделываемых земель — это был кратчайший и наиболее удобный путь, связывающий столицу с Персидским заливом. В Ниппуре Ур-Намму начинает работы по восстановлению Экура, храма верховного бога шумерского пантеона Энлиля («Год, в котором был построен храм Энлиля»). Не была забыта и Нинлиль, божественная супруга Энлиля («Год, в котором изготовили колесницу Нинлиль»). Этим он обеспечивает себе расположение и поддержку ученых жрецов. При Ур-Намму была восстановлена старая ирригационная сеть, сильно запущенная в годы правления гутиев и их ставленников, а также был вырыт целый ряд новых оросительных каналов в Уре, Ниппуре, Эреду, Лагаше и др.
Среди содержимого ларца Ур-Намму в основании храма Инанны в Ниппуре была обнаружена более чем тридцатисантиметровая статуэтка человека, несущего корзину со строительным материалом. По мнению некоторых ученых, это изображение самого Ур-Намму, который, как и Гудеа, традиционно принимал участие в строительстве храмов.
Законы Ур-Намму
Ур-Намму издал судебник, от которого сохранились лишь фрагменты. Правда, некоторые историки относят составление этого законодательства ко времени правления не Ур-Намму, а его сына Шульги (хотя имя Ур-Намму упоминается в тексте несколько раз, а Шульги — ни разу; также нужно учесть, что одна из датировочных формул Ур-Намму гласит: «Год, когда Ур-Намму установил правосудие в стране»). Также, возможно, что оба царя принимали участие в судебных реформах — Ур-Намму положил этому основу, а Шульги — привёл законодательство к окончательному виду.
Этот сборник законов — древнейший из обнаруженных в настоящее время. Правовой кодекс Ур-Намму был первоначально, вне всякого сомнения, выбит на каменной стеле, подобно той, на котором тремя столетиями позже были начертаны законы Хаммурапи. Но сегодня найдена не оригинальная стела и даже не современная её копия, а очень плохо сохранившиеся глиняные таблички, изготовленные несколько веков спустя (в старовавилонский период). Первоначально была найдена табличка в Ниппуре. Текст на ней был поделен древним писцом на восемь колонок, четыре на лицевой стороне и четыре на оборотной. Каждая колонка содержала около сорока пяти небольших регулярных абзацев, из которых поддаются прочтению менее половины. Полному прочтению поддались только пять параграфов законов. Оборотная сторона содержит длинный пролог, понятный только частично, так как весь текст покрыт многочисленными трещинами. Позднее были найдены фрагменты табличек с законами Ур-Намму в Уре и Сиппаре. Благодаря сложению всех пяти фрагментов этих табличек удалось прочесть почти 40 из, видимо, 57 законов, которые включал текст.
Нужно отметить, что уже к 2000 году до н. э. принципы «око за око» и «зуб за зуб» в ряде законов Ур-Намму уступили место более гуманному подходу, когда в качестве наказания взимался денежный штраф.
Из пролога законов становится известно, что Ур-Намму реорганизовал армию и налоговую систему, он покончил с рядом наиболее характерных бюрократических злоупотреблений, он следил за тем, чтобы «сироте не пришлось просить у богатого», «вдове не пришлось просить у власть имущего», «человеку с одним шекелем (сиклем) не пришлось просить у человека с одной миной (60 шекелей)». Ур-Намму урегулировал систему весов и мер, чтобы обеспечить честность на рынках:«Он сделал бронзовую меру в 1 ка (0,84 л), гирю в одну мину (496 г) он утвердил, гирю в один шекель (8,3 г) он утвердил (по отношению к) мине».
Смерть Ур-Намму
Ур-Намму правил 18 лет, включая те 7 лет, когда он был наместником Утухенгаля в Уре. Исходя из утверждения текста на одной печати, что «его бросили на поле сражения, как разбитый сосуд», Ур-Намму, вероятно, погиб в битве с гутиями, которые, несмотря на убедительную победу Утухегаля, да и победу над ними самого Ур-Намму (о чём говорит его датировочная формула), продолжали досаждать Шумеру в течение всего периода правления III династии Ура.
Список датировочных формул Ур-Намму [cdli.ucla.edu/tools/yearnames/HTML/T6K1.htm]
.
Стела дошла до нас в сильно разрушенном виде. Уцелели лишь осколки этой плиты из белого известняка, а первоначально она достигала 3 м в высоту и 1,5 м в ширину. Стела была разделена на пять горизонтальных рядов. Верхний ряд представляет собой горельеф, изображающий (символически) солнце и луну. Ниже царь Ур-Намму обращается с молитвой к небесам, а оттуда к нему спешат крылатые люди с сосудами в руках, полными «воды жизни». Следующие три ряда стелы посвящены строительству зиккурата. Ур-Намму представлен здесь дважды: на первом горельефе он стоит, повернувшись вправо, перед сидящим богом Нанной и совершает возлияния — наливает воду в высокий кувшин; на втором — Ур-Намму делает то же самое, стоя перед женой Нанны, богиней Нингаль, но повернувшись влево. Эта сцена, по-видимому, отражает тот момент, когда боги побуждают царя строить храм.
В следующем ряду можно различить только царя, несущего на плечах корзину со строительными инструментами. Ему помогает идущий сзади слуга. Ещё ниже мы видим лестницу]]
Сохранилось 17 названий годов из 18 лет правления Ур-Намму, но порядок их следования друг за другом точно установить не представляется возможным, за исключением первого года когда он стал царём.
| 1 |
|
| b |
|
| c |
|
| d | |
| e |
|
| f |
|
| g |
|
| h |
|
| i |
|
| j |
|
| k |
|
| l |
|
| m |
|
| n |
|
| o |
|
| p |
|
| q |
|
Напишите отзыв о статье "Ур-Намму"
Примечания
- ↑ [www.livius.org/cg-cm/chronicles/cm/uruk.html Хроники царей Ура]
- ↑ G. Cros et al., Nouvelles fouilles de Tello (Paris 1910) / Г. Кро и др. Новые раскопки в Телло (Париж 1910)
- ↑ Museum siglum of the British Museum, London / Музейная сигла в Британском музее, Лондон
- ↑ Find siglum, Ur (London / Philadelphia / Baghdad) / Сигла найденного в Уре (Лондон / Филадельфия / Багдад)
Литература
- История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 1. Месопотамия / Под редакцией И. М. Дьяконова. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. — 534 с. — 25 050 экз.
- Крамер Самюэль. Шумеры. Первая цивилизация на Земле / Пер. с англ. А. В. Милосердовой. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2002. — 384 с. — (Загадки древних цивилизаций). — 7 000 экз. — ISBN 5-9524-0160-0.
- Бертман Стивен. Месопотамия: Энциклопедический справочник / Пер. с англ. А. А. Помогайбо; коммент. В. И. Гуляев. — М.: Вече, 2007. — 414 с. — (Библиотека мировой истории). — ISBN 5-9533191-6-4.
- Белицкий Мариан. [www.e-reading.org.ua/bookreader.php/133285/Belickiii_-_Shumery._Zabytyii_mir.html Шумеры.Забытый мир] / Пер. с польского. — М.: Вече, 2000. — 432 с. — (Тайны древних цивилизаций). — 10 000 экз. — ISBN 5-7838-0774-5.
- [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.
- [anunaki.jr1.ru/mify/9-nspisok.html Ниппурский царский список]
- [anunaki.jr1.ru/mify/11-2.html «Туммальская надпись»]
| III династия Ура | ||
| Предшественник: Утухенгаль |
царь Ура, царь Шумера и Аккада ок. 2112 — 2094 до н. э. |
Преемник: Шульги |
Отрывок, характеризующий Ур-Намму
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
