Усадьба Морозова на улице Александра Солженицына
| Городская усадьба | |
Усадьба Морозова
| |
| Страна | Россия |
| Местоположение | Москва, Улица Александра Солженицына, 27 |
| Статус |  памятник архитектуры (федеральный) Объект культурного наследия города Москвы № 2131
|
Усадьба Морозова — городская усадьба в Москве по адресу улица Александра Солженицына дом 27. Объект культурного наследия федерального значения[1].
История
Дом в Алексеевской слободе на улице Большая Алексеевская (которая сейчас носит имя Александра Солженицына) построили купцы Василий и Павел Челышевы. Здание было возведено в 1820—1830-х годах на основе более старого здания конца XVIII века. В 1835 году новыми владельцами усадьбы стали владельцы соседнего с ней особняка купцы и промышленники Алексеевы[2].
В 1860 году Абрам Абрамович Морозов приобрёл дом у Алексеевых и переехал в него со своей женой Варварой Алексеевной (урождённой Хлудовой). В этом доме родились их сыновья Иван, Михаил и Арсений. Земельный участок Морозовых был достаточно велик и лежал до улицы Малая Алексеевская (сейчас улица Станиславского)[2]. Пользовавшиеся популярностью во второй половине XIX века среди всех Морозовых архитекторы Николай Васильевич Розов и Михаил Николаевич Чичагов являются авторами усадебных построек, возведённых в имении в разные годы. Фасад главного дома был переоформлен в необарочном стиле, у владения появилась сохранившаяся до настоящего времени ограда с воротами[2].
После кончины А. А. Морозова в 1882 году его жена купила землю на Воздвиженке и заказала строительство там особняка архитектору Р. И. Клейну. После завершения работ она переехала в новый дом, эту же усадьбу частично занимает учреждённое ею в 1873 году Ремесленное училище для мальчиков им. В. А. Морозовой. В 1897 году ремесленное училище перемещается в специально для него построенные здания на Покровской (Бакунинской) улице, а усадьбу на Большой Алексеевской Варвара Алексеевна продаёт Московскому Купеческому обществу. По заказу новых владельцев архитектор Сергей Иустинович Соловьёв при участии архитектора Николая Николаевича Чернецова частично перестроил главный дом, боковые флигели были надстроены и стали четырёхэтажными. В 1907 году здесь был открыт Дом бесплатных квартир Московского Купеческого общества (Дом призрения купеческих вдов) им. Н. А. и А. А. Мазуриных[2].
После прихода советской власти в усадьбе были расположены коммунальные квартиры, флигели были увеличены ещё на один этаж. С 1963 года главный дом занимает ВНИИ биосинтеза белковых веществ (сейчас — ОАО «ГосНИИсинтезбелок»). Часть помещений в настоящее время занимают различные коммерческие структуры[2].
Напишите отзыв о статье "Усадьба Морозова на улице Александра Солженицына"
Примечания
- ↑ [dkn.mos.ru/contacts/register-of-objects-of-cultural-heritage/3909/ Дом Морозова, кон. XVIII в.] (рус.). Департамент культурного наследия города Москвы. Проверено 30 июля 2015.
- ↑ 1 2 3 4 5 Дедушкин, Алексей. [um.mos.ru/houses/usadba-a-a-morozova/ Усадьба А.А. Морозова] (рус.). Узнай Москву. Проверено 14 апреля 2015.
Отрывок, характеризующий Усадьба Морозова на улице Александра Солженицына
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
