Усадьба (Онайда)

Для термина «усадьба» см. также другие значения.

Для термина «Онайда» см. также другие значения.

«Усадьба» коммуны Онайда (англ. The Oneida Community Mansion House) — историческое здание в городе Онайда (англ. Oneida) (штат Нью-Йорк, США), в котором ранее находилась религиозная коммуна Онайда, основанная и возглавляемая Джоном Хамфри Нойесом. Нойес с группой последователей переселился сюда из города Патни (англ. Putney) штата Вермонт в 1848 году. Коммунары жили в этом здании вплоть до 1880 года, когда коммуна была расформирована и преобразована в акционерное общество.

Но это здание не пустовало от постройки в 1862 году и до сегодняшнего дня. Ныне в нём располагаются жилые квартиры, гостевые комнаты и музей.

История

Коммуна Онайда в 1860-х годах владела земельным участком площадью в 160 акров; сейчас участок сократился до 33 акров, на которых расположено это здание и прилегающие объекты.

Новая усадьба

В 1861 году увеличившаяся в численности коммуна Онайда приступила к строительству более просторного кирпичного здания. Его архитетором был тот же Эрастус Хамильтон, который проектировал и первую усадьбу. В 1862 году была построена Кирпичная усадьба (англ. Brick Mansion House) — трёхэтажное здание размером 45 на 60 футов (13,7 × 18,3 м). В последующие годы к нему добавились пристройки: в 1869 году появилось Южное крыло (англ. South Wing), а в 1877-1878 годах по проекту Льюса В. Лидса (Lewis W. Leeds) строилась ещё одна жилая пристройка, чтобы разместить всех членов коммуны, количество которых в то время составляло около 300 человек.

Все эти здания специально проектировались и строились для того, чтобы люди в них жили коммуной; в их архитектуре отражены общие ценности Онайды. Проект Кирпичной усадьбы 1862 года обсуждался на вечерних собраниях, где коммунары неожиданно решили строить свой новый дом в стиле итальянской виллы. На первом этаже располагались офис, библиотека приёмная комната и спальня для гостей. Для каждого коммунара предназначалась небольшая, вроде кельи, но отдельная спальня. Множество таких спален располагалось вокруг комнаты для собраний (англ. sitting room) и имело выходы в эту общую комнату; такие комплексы комнат были на первом, втором и третьем этаже. На северо-восточном углу здания располагалась пятиэтажная башня, имеющая отдельный вход и отдельную лестницу (это тоже влияние итальянского архитектурного стиля).

Общие помещения играли большую роль в жизни такой тесной общины, как коммуна Онайда. Достопримечательность Кирпичной усадьбы — Семейный зал (англ. Family Hall), занимающий два этажа и способный вместить несколько сотен людей. Коммуна собиралась там каждый день в полном составе.

Меньшие по размерам комнаты для собраний также были важны: в них занимались чтением книг, некоторыми работами и просто общались. «Циркуляр» описывал такую комнату на втором этаже как самое уютное место во всём доме. Над этой комнатой, уже на третьем этаже, расположена галерея, из которой можно обозревать всю комнату. Внутри коммуны не было частной собственности, каждый коммунар использовал немного простых личных вещей, идивидуальные спальни были самыми малогабаритными помещениями в этом здании — они были почти как монашеские кельи. Но и эти спальни не закреплялись за людьми постоянно, а периодически менялись, чтобы у члена коммуны не возникало привязанности к определённой комнате. Однако спальни-кельи всё же давали небольшое приватное пространство людям, живущим в коммунальном сообществе. Они были важны и для обеспечения регулируемого группового брака, который практиковался в коммуне Онайда: помогали избежать нежелательных половых контактов и соблазнов.

Большой зал

Двухуровневый Большой, или Семейный зал (англ. Big Hall / Family Hall), расписанный в стиле «тромплёй», был центром общественной жизни коммуны. На главном уровне (в партере) располагались длинные передвижные скамьи виндзорского стиля, а на балконах были прикреплённые к полу сидения, на которых могло разместиться ещё двести человек. У восточной стены зала находилась наклонная сцена для проведения самодеятельных спектаклей и других выступлений. Каждый день в восемь часов вечера коммунары собирались в Большом зале, чтобы слушать указания Нойеса и рассказы других, решать вопросы общественной жизни коммуны и подвергать друг друга общественной критике за различные грехи и недостатки.

Южное крыло

Южное крыло было построено в 1869 году специально для детей, поэтому его также называли «Детским крылом». Эта пристройка оформлена в стиле «Вторая империя». Здесь проводился известный евгенический эксперимент, для обозначения которого Джон Нойес ввёл термин «стирпикультура» (англ. stirpiculture).

С основания коммуны Онайда и до начала этого эксперимента в коммуне проводился целенаправленный контроль рождаемости, который оказался достаточно эффективным, чтобы поддерживать рождаемость на низком уровне и не усугублять неоднократно возникавшую проблему перенаселённости и нехватки жилых помещений. Но в конце 1860-х годов Нойес и другие коммунары решили осуществлять не только контроль рождаемости, но и целенаправленную селекцию людей. Они утверждали, что приверженность к религии передаётся по наследству, и что с помощью тщательной селекции можно вывести породу особо духовных людей. Детей, рождённых в ходе этого эксперимента, в коммуне называли «стирпикультистами» (stirpicults)

В основном, дети оставались с матерями в первые девять месяцев жизни, а затем помещались в Южное крыло, где за ними присматривали начальники «Детского департамента» (англ. Children's Department) коммуны и учителя. В Южном крыле детей расселяли по возрастам. Младшие жили в «Рисовальной комнате» (Drawing Room), средние — в «Восточной комнате» (East Room), а старшие — в «Южной комнате» (South Room). Коммуна, как могла, заботилась о развитии этих детей: у них было много кубиков, стеклянных роликов, других развивающих игрушек, самодельных книжек с картинками; учителя и воспитатели обучали их различным предметам.

Однако никаких «выскодуховных» людей из этих детей не получилось. Как вспоминал один из тех «стирпикультистов», «эти дети ничем особенным не отличались от других детей того же возраста ... женщина, которая смотрела за нами, большую часть времени занималась тем, что решала, какую игрушку кому дать».

После коммуны

Под влиянием внутренним разногласий и внешнего противодействия, утопическая коммуна Онайда в 1880 году голосованием приняла решение о самороспуске и преобразовании в акционерное общество, первоначально названное Oneida Community, Ltd. К этому коммерческому предприятию перешли все производственные мощности бывшей коммуны, и оно продолжало выпускать консервированные фрукты, капканы и охотничьи ловушки, столовые приборы. Потом акционерное общество было переименовано в Oneida Limited и было одним из крупнейших производителей столовых приборов в XX веке.

Многие бывшие коммунары и их дети продолжали жить в Усадьбе Онайды. Они частично перестроили это здание; вместо маленьких индивидуальных спален-келий были сделаны небольшие квартиры-«студии», а образ жизни жильцов Усадьбы стал менее коммунальным и более индивидуальным.

В 1978 право собственности на это здание перешло от коммерческой фирмы Oneida Limited к некоммерческой организации Oneida Community Mansion House.

Внешние ссылки

• [www.oneidacommunity.org/ Oneida Community Mansion House] (англ.) — официальный сайт музея.

Отрывок, характеризующий Усадьба (Онайда)

Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.