Усами Садамицу
| Усами Садамицу | |
| 宇佐美 定満 | |
|
| |
| Годы жизни | |
| Период | Сэнгоку |
| Дата рождения | 1489 |
| Дата смерти | 11 августа 1564 |
| Могилы и места почитания | провинция Этиго, Минамиуонума |
| Имена | |
| Взрослое имя | Садаюки |
| Должности | |
| Ранги | военный стратег |
| Титулы | Суруга-ноками, Бивадзима-доно |
| Сюзерен | Уэсуги Сададзанэ → Дзёдзё Саданори → Нагао Тамэкагэ → Нагао Харукагэ → Уэсуги Кэнсин |
| Род и родственники | |
| Род | Усами (Нанке) |
| Отец | Усами Фусатада |
| Дети | |
| Сыновья | Садакацу, Кацуюки |
Усами Садамицу (яп. 宇佐美 定満?, 1489 — 11 августа 1564) — японский полководец эпохи Сэнгоку. Наиболее известен как военный стратег Уэсуги Кэнсина.
Биография
Родился в семье вассала Уэсуги Сададзанэ Усами Фусатады. В 1514 году его отец погиб во время войны Уэсуги с Нагао Тамэкагэ. Примерно в это же время Усами-младший получил иероглиф из имени сюзерена (定, Сада) для своего взрослого имени Садамицу, под которым он и запомнился в истории.
В 1535 году поступил на службу к младшему брату Сададзанэ Дзёдзё Саданори. Под его началом он воевал с Нагао Тамэкагэ, но в 1536 году потерпел поражение под замком Касугаяма и сдался своему противнику.
После смерти Тамэкагэ в 1543 году изначально служил его старшему сыну Харукагэ, но, после восстания Нагао Кагэторы, поддержал последнего. В 1550 году он помог Кагэторе одолеть восставшего Нагао Масакагэ в замке Сакадо.
В 1564 году, 11 августа, в возрасте 76 лет Усами Садамицу погиб, утонув в пруду Нидзиро вместе с 38-летним Нагао Масакагэ. По некоторым данным, этот самоубийственный акт был им совершен по приказу Уэсуги Кэнсина, который опасался, что Масакагэ может возглавить очередной бунт.
В популярной культуре
- В сериале NHK 2007 года «Знамена самураев» (Fuurin kazan) роль Усами Садамицу исполнил знаменитый актер Огата Кэн.
Напишите отзыв о статье "Усами Садамицу"
Литература
- 高橋修『異説 もうひとつの川中島合戦 紀州本「川中島合戦図屏風」の発見』（洋泉社新書y、2007年） ISBN 978-4-86248-126-9
Отрывок, характеризующий Усами Садамицу
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
