Усеркаф

Фараон Древнего Египта
Шепсескаф Сахура Усеркаф V династия Древнее царство
Голова статуи Усеркафа. Египетский музей, Каир
Хронология	2479 — 2471 гг. до н. э. (8 лет) — по Ю. фон Бекерату 2500 — 2490 гг. до н. э. (10 лет) — по Schneider
Усеркаф на Викискладе

Усеркаф
личное имя как Сын Ра	WsrkA(f) nAxt-r(a) Усерка-нахт-Ра «Мощная Ка/Душа Ра»
тронное имя как Царь	Wsr kA.f Усеркаф «Сильный своим Ка»
Хорово имя как Гор	Hr ir mAa.t Хор ири-маат «Хор, устанавливающий истину»
небти-имя как Господин двойного венца	Nebty iry MAat Ири-маат-небти «Который вершит истину двух владычиц»
золотое имя как Золотой Хор	nfr bik nbw Нефер-бик-небу «Прекрасный золотой сокол»
Туринский список (№III.17)	...kA... [Усер]ка[ф]
Абидосский список (№26)	Усеркаф
Саккарский список (№25)	Усерка[ф]
древнегреческое имя (по Манефону)	Усерхерес (Usercherks)

Усеркаф (Уас-куфа) — фараон Древнего Египта (ок. 2494 — 2487 гг. до н. э.), основатель V династии.

Происхождение Усеркафа

Данные, почерпнутые из папируса Весткар

Царствование Усеркафа мало изучено, поскольку очень мало памятников сохранилось с тех времён. Происхождение Усеркафа и отношение его к предыдущей IV династии теряется в глубине веков. Манефон утверждал, что Усеркаф прибыл с Элефантины, лежащей на самом юге страны, однако на чём основано данное утверждение не известно. Согласно сказке папируса Весткар родиной V династии является местечко Сахебу, по-видимому, находящееся в Дельте, недалеко от Гелиополя, в Летопольском номе (второй ном Нижнего Египта).

Несмотря на то, что папирус Весткар датируется эпохой гиксосов (то есть отдалён от V династии огромным периодом времени приблизительно в 1000 лет) и по своей сути является ни чем иным как сборником сказок, но особое почитание бога Ра, главного бога Гелиополя, во времена фараонов V династии делает эту версию более предпочтительной. Вообще, нетрудно заметить, что, согласно сказке, приход к власти первых трёх фараонов V династии — Усеркафа, Сахура и Какаи — ставится в тесную связь с культом бога Ра. Об этом совершенно определённо говорят следующие моменты сказки:

• Во-первых, дети (будущие фараоны) рождаются от Реджедет (Rudj-Djedet) жены жреца бога Ра.
• Во-вторых, подлинным их отцом является сам бог Ра. В ответ на вопрос Хуфу, кто такая Реджедет, колдун Джеди отвечает, что она — «жена жреца Ра, владыки Сахебу, которая беременна тремя детьми от Ра, владыки Сахебу».
• В-третьих, по предназначению самого Ра они должны стать царями — в том же ответе Джеди Хуфу о том, кто такая Реджедет, Джеди говорит, что Ра сообщил ей, что они будут править Египтом. Когда Ра посылает богинь и Хнума облегчить роды Реджедет, он также говорит о том, что эти дети — будущие цари.
• В-четвёртых, в том же ответе Джеди Хуфу сказано, что старший из этих трех детей (то есть Усеркаф) будет верховным жрецом Ра в Гелиополе.

Затем следует отметить, что сказка папируса Весткар противопоставляет царей, родившихся от Реджедет, Хуфу и его роду, то есть, выражаясь нашими историческими терминами, противопоставляет V династию IV династии. Это видно из следующих моментов сказки:

• Когда Хуфу узнаёт от Джеди, что дети Реджедет будут царями, он очень огорчается, и колдун даже утешает его, говоря, что сын и внук Хуфу будут ещё царствовать.
• Угроза служанки донести Хуфу на Реджедет, что последняя родила трёх царей, совершенно определённо свидетельствует о том, что Хуфу относился враждебно к новорожденным.

Это противостояние как бы подтверждает и устное народное предание, записанное Геродотом и Диодором, утверждающее, что фараоны IV династии своими непомерными налогами и трудовыми повинностями окончательно довели народ, который восстал, положив конец этой династии.

На основании данных папируса Весткар можно сделать следующие выводы: V династия происходила из среды жрецов Ра или пришла к власти при их помощи. Три первых фараона этой династии, а именно Усеркаф, Сахура и Какаи, были братьями, сыновьями жреца Ра из Гелиополя, причём Усеркаф, до принятия титула фараона, сам был верховным жрецом храма Ра в Гелиополе. Утверждение сказки, что три брата были на самом деле сыновьями бога Ра, может говорить скорее об обратном. Цари V династии могли принадлежать к иной семье, и притом весьма скромного происхождения, раз жрецы захотели прикрыть их рождение чудесной историей. Будь они потомками фараонов IV династии, этого бы делать не пришлось.

Легенда создана для легитимности перехода власти в руки иной династии. Не сделай жрецы этого, престиж власти фараона мог бы сильно пострадать в глазах народа. Наконец, сам переход власти от одной династии к другой сопровождался какими то беспорядками и волнениями в стране, запечатлевшимися в памяти народа, на которые намекает весь ход событий, сказки и воспоминания о которых позднее были переданы в рассказах Геродота и Диодора.

Археологические данные

Однако в памятниках никакого противостояния между династиями не обнаруживается. Культ царей IV династии поддерживался во времена V династии. Вельможи, жившие при IV династии, нисколько не утратили расположение фараонов V династии. Вельможа Пташепсес был женат на дочери Шепсескафа — Маатха (Кхамаат). Сехемкара был сыном Хефрена. Тем не менее эти вельможи, теснейшим образом связанные узами родства с IV династией, процветали и при царях V династии.

В одной из надписей найденных в Гизе некая царица Хенткаус (Hnt-K3 w-s) названа «Матерью двух царей Верхнего и Нижнего Египта, дочерью бога (то есть фараона), которая говорит о всяких хороших вещах, которые для неё выполняются (обычное обозначение египетских цариц)». Таким образом, Хенткаус была дочерью царя, царицей и матерью двух царей. Эта же царица известна из отрывков иератических папирусов, найденных в Абусире. Папирусы же эти происходят из заупокойного храма третьего царя V династии Нефериркара Какаи. После смерти Нефериркара Какаи в его заупокойном храме отправлялся культ этой самой царицы Хенткаус и во фрагментах одной надписи о ней говорится следующим образом: «постоянная любимая царем Нефериркара Хенткаус, подруга Хора (то есть царя), царица, мать царя». Таким образом, Хенткаус была матерью Нефериркара Какаи. Но кроме того, она была матерью ещё одного царя V династии. Естественно, им мог быть только один из первых царей этой династии — Усеркаф или Сахура, так как цари после Нефериркара слишком удалены во времени; ведь сама Хенткаус принадлежала к IV династии, она была дочерью Менкаура. Вероятнее всего предположить, что Хенткаус была женой Усеркафа и матерью его сыновей Сахура и Нефериркара Какаи.

Таким образом, Усеркаф получил престол через свою жену Хенткаус, дочь законного фараона Менкаура, из чего следует, что линия родства между IV и V династиями не прерывалась, и, по сути дела, V династия является непосредственным продолжением IV династии.

Неясны также родственные отношения Усеркафа к царице по имени Неферхетеп (Neferhetepes), вероятно, являющуюся идентичной с одноименной дочерью Джедефра, которая была погребена в пирамиде, находящейся в ареале пирамиды Усеркафа. Возможно, она была матерью Усеркафа.

Таким образом, из археологических данных следует, что V династия была связана с IV династией по материнской линии. Усеркаф, по-видимому, был сыном царицы Неферхетеп, и, следовательно, внуком фараона Джедефра. Он был женат на дочери Менкаура Хенткаус и являлся отцом следующих за ним фараонов Сахура и Неферикара Какаи. Ни каких данных о насильственном свержении IV династии фараоном Усеркафом не наблюдается, а если какие-то волнения в конце IV династии и были, то Усеркаф и его потомки вряд ли были к ним причастны.

За исключением упоминания о прибытия 70-ти чужеземных женщин в Египет и некоторой его культовой деятельности, проявляющей особый интерес к Дельте, ничего более не известно о политической деятельности Усеркафа. Имя Усеркафа найдено на скалах у первых порогов, что, возможно, говорит о его военных действиях с нубийскими племенами.

Имена фараона

Тип имени		Иероглифическое написание		Транслитерация — Русскоязычная огласовка — Перевод
«Хорово имя» (как Хор)				jrj-Mȝˁt — ири-Маат — «Исполнитель правосудия»
«Небти имя» (как Господин двойного венца)				jrj-Mȝˁt-Nbtj — ири-Маат-Небти — «Исполнитель правосудия Двух Владычиц (то есть богинь Нехбет и Уаджит)»
«Золотое имя» (как Золотой Хор)				nṯr-nbw nfr — бику-небу нефер — «Божественный и прекрасный Золотой Сокол»
«Личное имя» (как сын Ра)				wsr-kȝ.f — усер-каф — «Сильный своим Ка/Душой»
				идентично предыдущему
				[wsr]-kȝ-[Rˁ] — [усер]-ка-[Ра] — «Сильный Ка/Душой Ра»

Почитание Ра

Дарения храмам согласно надписям Палермского камня

Если мы обратимся к Палермскому камню, отрывку летописи Древнего царства, то без труда убедимся в том, что цари V династии культу Ра действительно оказывали большое внимание. До Усеркафа данные этой летописи ничего не упоминают о культе бога Ра. Зато начиная со времен Усеркафа мы находим там ряд сведений о таких мероприятиях царей V династии, которые, несомненно, свидетельствуют об их приверженности богу Ра и другим богам Гелиополя.

Палермский камень повествует об установлении Усеркафом жертвенных даров богам Гелиополя хлебом, пивом, скотом и птицей. Для бога Ра он даровал пахотные земли в номах Нижнего Египта. Однако было бы ошибкой думать, что Усеркаф проявлял такое благочестие только в отношении божеств Гелиополя и бога Ра: из того же Палермского камня мы узнаём, что его заботы простирались и на других богов, правда, в несколько меньших размерах.

Из всего выше перечисленного, правда, не надо делать вывод, что культ Ра возник именно с воцарением Усеркафа, он существовал и ранее. Так титулом «сын Ра» пользовался ещё Хафра и, справедливости ради, нужно отметить, что сам-то Усеркаф этим титулом не пользовался. Правильнее будет сказать, что с вступлением на престол этого фараона, Ра стал пользоваться не исключительным, а преимущественным положением.

Солнечный храм

Со времени Усеркафа началось строительство «солнечных храмов», получивших такое название потому, что в название каждого из них входит составной частью имя бога Солнца Ра. Почти каждый царь V династии считал своим долгом построить такой храм. Первый храм, получивший название Сеп-Ра, был выстроен Усеркафом. Место для строительства он выбрал на краю пустынного плоскогорья, к западу от Нильской долины, в области Мемфиса, в местечке Абу-Гураб (Abu Gurob), близ Абусира. Вслед за ним там размещали свои храмы и остальные фараоны V династии. Там же они строили и свои пирамиды, хотя пирамида самого Усеркафа находилась в некрополе III династии в Саккара.

Руины храма были откопаны в 1954 году. Храм имел основание 44 × 83 м. Важнейшей частью этого храма было обширное, ничем не крытое пространство, в центре которого на пьедестале возвышался огромный каменный обелиск, перед которым на особом алтаре совершались жертвоприношения и богослужение. Обелиск в этих храмах играл решающую роль и даже в написании храмов служил детерминативом. Согласно записи на Палермском камне Усеркаф наделил свой солнечный храм наделом пахотной земли в 24 аруры (более 6,5 га) и в пользу храма ежедневно приносил «два быка и два гуся».

Согласно устоявшемуся в науке взгляду, эти храмы были храмами солнечного бога Ра, причём символом божества считается обелиск. Однако есть и другая версия. Поскольку сохранившиеся рельефы этих храмов изображают главным образом юбилейные церемонии, то возможно, что это были храмы юбилейного характера. Что касается обелиска, бывшего центральным сооружением в этих храмах, то он нисколько не противоречит этому предположению, так как в более поздние времена в юбилейных целях часто воздвигались обелиски. Алтарь, расположенный перед обелиском, не был специфическим элементом для этих храмов — он был обычным явлением во всех египетских храмах. Как бы то ни было — были ли храмы выстроены для юбилейных целей, или нет, — отрицать огромную роль культа Ра в этих храмах не приходится.

Продолжительность правления фараона

Точный срок правления Усеркафа неизвестен. Туринский папирус, имя Усеркафа в котором сохранилось не полностью, указывает 7 лет. Манефон (в версии Африкана), называет этого фараона Усерхересом и отводит ему 28 лет.

Наиболее ранняя достоверная дата — упомянутый в Палермском камне «3-й раз счисления скота», под чем понимали подсчёт по всей стране скота с целью взимания налогов. Однако проблема заключается в том, что эти подсчёты, проводившиеся обычно раз в два года, иногда проводились и каждый год. Также в солнечном храме Усеркафа были найдены указания на «5-й подсчёт», а также «год после 5-го подсчёта», но там не сохранилось имени фараона к которому бы относились эти указания; остаётся неясным до сегодняшнего дня, нужно ли их относить к Усеркафу или они размещены при мероприятиях реконструкции более поздним фараоном, например, Сахура или Нефериркара. Египтологи склонны видеть в этом вопросе более короткий срок правления Усеркафа и принимают его приблизительно в 7 лет.

Для длительного срока указанного Манефоном у нас нет соответствующих хронологических рамок. Так известно, что сын фараона Хафра, Сехемкара, жил при ряде царей и пользовался их благорасположением, а именно: сначала своего отца Хафра, затем Менкаура, Шепсескафа, Усеркафа и, наконец, Сахура. Таким образом, смена этих царей произошла на протяжении одной человеческой жизни. Из знаменитой надписи Птахшепсеса узнаём, что этот вельможа родился в царствование царя IV династии Менкаура, и был ещё современником Ниусерра, шестого царя V династии.

Наконец, следует упомянуть ещё один чрезвычайно интересный в этом отношении текст — это надпись в гробнице вельможи Нехерпунесу, которая повествует о том, что он жил и пользовался благорасположением следующих царей: Джедефра, Хафра, Менкаура, Шепсескафа, Усеркафа и Сахура.

Погребальный комплекс Усеркафа

Пирамида

Пирамида Усеркафа, названная Уаб-сут (wab-s.wt, «Место очищения») находится в Саккаре, вблизи пирамиды Джосера. Она имела небольшие размеры (боковое основание чуть более 70 м, а высота не достигала и 50 м), особенно в сравнении с монументами предшественников фараона из IV династии. Пирамида построена из плохо обработанных каменных блоков и так небрежно, что сейчас уже мало чем напоминает пирамиду, а скорее похожа на груду камней. В качестве стройматериала для внутренней кладки использовался известняк местного происхождения, более тонкие блоки для внешней облицовки добывались в каменоломнях Тура.

Вход в подземные покои пирамиды, находится с северной стороны, но уже не на некоторой высоте как в пирамидах IV династии, а был расположен на уровне земли. Оттуда ведёт вниз сначала нисходящий ход, который переходит в горизонтальную штольню. За блокирующим устройством имеется ответвление на восток к T-образной камере для погребальной утвари. Главный проход ведёт дальше на юг к помещению, к которому с запада примыкала погребальная камера, где были найдены остатки базальтового саркофага.

Заупокойный храм

Заупокойный храм в честь умершего владыки имеет сравнительно большие размеры по отношению к пирамиде, чем аналогичные храмы при более ранних пирамидах. Этот сильный акцент в увеличении размеров заупокойного храма принимается и наследниками Усеркафа из V и VI династий; однако, его расположение с южной стороны пирамиды в последующем больше не повторялось и оставалось как и ранее при IV династии на восточной стороне. Хотя храм значительно разрушен более поздними строительными проектами, но можно реконструировать три его основные части: восточная входная часть, с входом на южном участке его восточной стороны; средняя часть, которая охватывала открытый двор окруженный колоннами и святилище; а также западная часть, в которой находилась маленькая пирамида, которая, видимо, выполняла ритуальную функцию. Во дворе колонного зала были найдены многочисленные фрагменты рельефов и голова монументальной скульптуры. Пирамида и заупокойный храм были обнесены каменной стеной.

Нижний храм долины и восходящая дорога, которая связывала бы его с заупокойным храмом, до сих пор не найдены. К югу от заупокойного храма Усеркафа находится пирамида царицы Неферхетеп, которая составляла отдельный поминальный комплекс, не связанный с памятником Усеркафа.

Хотя культ Усеркафа пользовался большим уважением на протяжении довольно долгого времени, фараон XII династии Аменемхет I использовал каменные блоки с руин построек Усеркафа для строительства своей пирамиды в Лиште.

Статуи Усеркафа

По сегодняшний день статуи Усеркаф были найдены в двух местах — в долине его солнечного храма в Абусире и в его заупокойном храме при пирамиде в Саккара. Ни одна из его статуй не сохранилась полностью; наиболее выдающиеся экземпляры — это две хорошо сохранившиеся головы его статуй. Одна из них отрыта в 1957 году при раскопках вблизи солнечного храма Усеркафа в Абу-Гурабе и находится сейчас в Египетском музее Каира (инв. № JE 90220). Она изваяна из песчаника (граувакки) и имеет размеры 45×26×25 см. Выбрав в качестве материала аспидный сланец, скульптор подчеркнул игру света и тени на полированных поверхностях. Скульптуру считают особенно важной, поскольку она среди очень немногих скульптур периода Древнего царства представляет фараона в красной короне Нижнего Египта (Deshret) и без традиционной бороды. Корона Нижнего Египта, простых, строгих форм, как будто вырастает из мягких очертаний головы юного царя. Сохранились остатки нарисованных чёрным цветом усов.

Там же были найдены ещё в 1907 году Людвигом Борхардтом маленькие фрагменты статуй из известняка, гранита и красного песчаника. Кусок алебастра, изображающий рот и подбородок фараона, первоначально принадлежащий статуи почти в натуральную величину, находится сегодня в Египетском музее в Берлине (инв. № 19774).

Следующая, очень хорошо сохранившаяся голова статуи была найдена в 1928 году Сесилем Фиртом в заупокойном храме пирамиды Усеркафа в Саккара и находится сегодня также в собственности Египетского музея в Каире (инв. № JE 52501). Голова выполнена из розового гранита и имеет высоту 75 см. Таким образом, она первоначально принадлежала монументальной скульптуре высотой примерно 4 м (предполагается, что это была сидящая статуя) и являющейся таким образом самой большой известной статуей V династии. Фараон предстает здесь также без бороды и в головном платке немес с урием на лбу. Также в поминальном храме пирамиды были найдены другие фрагменты статуй из гранита и диорита, на которых выбито личное и хорово имена Усеркафа.

Литература

• [ru-egypt.com/sources/palermo_stone Палермский камень] (перевод Черезова Е. В.)
• [ru-egypt.com/sources/skazki_synovej_hufu Сказки папируса Весткар]
• Коростовцев М. А. Из истории V династии в Древнем Египте. // ВДИ 1941. № 1.
• История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 2. Передняя Азия. Египет / Под редакцией Г. М. Бонгард-Левина. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 623 с. — 25 000 экз.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

V династия
Предшественник: Шепсескаф	фараон Египта ок. 2504 — 2496 до н. э.	Преемник: Сахура

Отрывок, характеризующий Усеркаф

– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.