Успенский монастырь (Александров)

Монастырь
Свято-Успенский Александровский женский монастырь
Свято-Успенский Александровский монастырь. Снимок Прокудина-Горского (1911)
Страна	Россия
Город	Александров
Конфессия	Православие
Епархия	Александровская епархия
Тип	Женский
Основатель	Прп. Лукиан Александровский (см. Лукианова пустынь)
Дата основания	1650 год
Основные даты: 1923 — упразднён 1991 — восстановлен
Настоятель	Иоанна (Смуткина)
Статус	Действующий монастырь

Свято-Успенский Александровский женский монастырь (Александровский женский монастырь) — православный женский монастырь Александровской епархии Русской православной церкви, расположенный на территории Александровской слободы в городе Александрове Александровского района Владимирской области.

Настоятельница — игуменья Иоанна (Смуткина).

История

В правления царя Алексея Михайловича местные купцы из Александровской слободы обратились к настоятелю близлежащей Лукиановой пустыни игумену Лукиану за ходатайством перед царём о разрешении основать женский монастырь на развалинах царской резиденции в Александровской слободе. Которая в начале XVII века была сильно разрушена поляками — в 1609 и 1611 годах её дважды захватывали отряды во главе с Яном Сапегой.

Согласно монастырской летописи Успенского женского монастыря 15 апреля 1650 года царь Алексей Михайлович разрешает передать для «благого деля» бывшую домовую церковь Александровского царского дворца выстроенную Василием III и примыкающую к ней с севера Каменную палату.

Игумен Лукиан был первым духовником Успенского женского монастыря. После его смерти (1654 год) духовником стал в 1658 году игумен Корнилий. Под его руководством началось строительство монастырских корпусов, которое продолжалось около 20 лет. Примерно в середине 1670-х годов к монастырю отошёл Троицкий собор. Государь Феодор Алексеевич вместе с царицей Агафьей Семёновной Грушецкой, поставили в иконостас Александровского Успенского монастыря икону святого Феодора Стратилата и святой мученицы Агафии.

В 1676—1677 годах в Успенском женском монастыре, по решению игумена Корнилия в честь царя Фёдора Алексеевича была возведена надвратная церковь Фёдора Стратилата. Сам государь передал в вечное владение монастырю 3 мельницы (одна из них была отобрана у крестьян Старой Слободы), и своим указом установил ежегодное жалование 200 монахиням. Успенский женский монастырь начал обслуживать царскую винокурню.

В 1689 году после прокатившихся слухов о том, что царевна Софья со стрельцами замышляет убить Петра Алексеевича и вдовствующую царицу Наталью Кирилловну, напуганный 17-летний Петр с матерью и женой Евдокией Фёдоровной бежит из своей резиденции в Преображенском селе сначала в Троице-Сергиев монастырь, а затем в загородную царскую резиденцию в Александровой слободе. Вслед за Петром сюда приезжают патриарх Иоаким и верные Петру пешие и конные полки, вошедшие в историю под названием «потешных». В 1694 году мать царя, Наталья Кирилловна Нарышкина, преподнесла в дар Успенскому женскому монастырю крест-мощевик с надписью «во здравие» своё, великого государя Петра I и внука своего Алексея Петровича.

В 1698 году по приказу царя Петра I к Распятской церкви-колокольне были пристроены платы для его сводной сестры Марфы Алексеевны. Её Петр I подозревал в поддержке стрелецкого мятежа 1698 года. В Успенском женском монастыре Марфу Алексеевну насильно постригли в монахини с именем Маргарита. В палатах при Распятской церкви-колокольне царевна жила до конца своих дней, и до нашего времени в покоях сохранились некоторые её личные вещи: изразцовая печь — образец печной майолики конца XVII века, икона «Страшный суд» 1696 года и красивые настенные росписи. В 1708 году Марфа Алексеевна умирает. Её похоронили в общей могиле на монастырском кладбище, а через 10 лет по просьбе сестёр — царевен Марии и Феодосии останки Марфы Алексеевны перенесли в подклет церкви Сретенья Господня — небольшой одноглавый храм, построенный на территории кремля в XVII веке (обе сестры через несколько лет похоронены там же). До наших дней эта усыпальница не сохранилась.

В 1718 года Успенский женский монастырь стал тюрьмой и для первой жены Петра I — Евдокии Фёдоровны. И поныне здесь находится картина с её изображением: в монашеском одеянии с раскрытой книгой в руках, под ней надпись славянской вязью: «Царица Евдокия Федоровна в монахинях, жена первая Петра Первого».

В советское время на территории бывшей крепости и упразднённого монастыря функционировал музей.

Современный период

Возрождение женского монастыря началось в 1991 году по благословению архиепископа Владимирского и Суздальского Евлогия. Сегодня территорию Александровского кремля делят музей-заповедник «Александровская слобода» и возрожденный Свято-Успенский женский монастырь.

В 2011 году широко отмечался 20-летний юбилей возрождения Свято-Успенского женского Александровского монастыря.

Архитектурный ансамбль

Илл.	Название	Описание
	Кремлёвские стены, Новгородские и Тверские врата
	Покровская церковь (Александров)	(XVI—XVII вв.) — великокняжеский домовый храм. Примыкает к царским палатам
	Распятская церковь-колокольня	(XVI—XVII вв.). К ней пристроены иноческие кельи царевны Марфы Алексеевны (Марфины палаты)
	Троицкий собор	(XVI—XVII вв.)
	Успенская церковь
	Церковь Сретения Господня с больничным корпусом
	Церковь великомученика Федора Стратилата (Надвратная церковь) c Никоновским корпусом	(1682, 1858—1890)
	Келейный корпус
	Водоналивная палатка
	Настоятельские покои

См. также

• Александровская слобода
• История Александрова

Литература

• Александровская Слобода. Историко-литературное художественное издание 1998. // Под ред. Е. Викторова. — Александров: «Изограф», 1998. — 266 с.
• Александровская Слобода. Историко-литературное художественное издание 2005. // Под ред. Е. Викторова. — Александров: «Изографус», 2005. — 345 с.
• Боравская В. В. Земля Александровская. Время. События. Люди. — Александров: «Графика», 2008. — 444 с.
• Бредова Ю., Чикин Н. Округ Александров. Часть Великой России. — Москва: «ЕвроАзия экспресс», 2005. — 144 с.
• Строганов Л. С. Александровская слобода в смуту начала XVII в. — Александров: «Кодрат-М», 2002. — 102 с. — 999 экз.

Ссылки

• [alexandermon.wix.com/index Свято-Успенский Александровский женский монастырь].
• [drevo-info.ru/articles/16867.html Александровский Успенский монастырь] на сайте энциклопедии «Древо».
• [lubovbezusl.ucoz.ru/publ/istorija/aleksandrov/svjato_uspenskij_zhenskij_monastyr_aleksandrovskaja_sloboda/88-1-0-1717 Свято-Успенский женский монастырь. Александровская слобода].

Отрывок, характеризующий Успенский монастырь (Александров)

– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.