Собор Успения Божией Матери и Всех Святых

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Кафедральный собор
Собор Успения Божией Матери и Всех Святых
Cathedral of the Dormition of the Mother of God and all Saints
Страна Великобритания
Конфессия Православие
Епархия Сурожская
Архитектурный стиль неороманский стиль
Архитектор Льюис Вуллиами
Строительство 18481894 годы
Статус действует
Координаты: 51°30′02″ с. ш. 0°10′09″ з. д. / 51.5006° с. ш. 0.1693° з. д. / 51.5006; -0.1693 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.5006&mlon=-0.1693&zoom=17 (O)] (Я)

Собор Успения Божией Матери и Всех Святых (англ. Cathedral of the Dormition of the Mother of God and all Saints) — кафедральный собор Сурожской епархии Русской православной церкви. Располагается по адресу: 67 Ennismore Gardens, London SW7 1NH.





История

Здание нынешнего Успенского собора было построено в 1848—1849 годах по проекту Льюиса Вуллиами и являлось англиканским приходским храмом всех святых. Храм повторяет базилику Сан-Дзено Маджоре в Вероне (XI в.). Западный фасад был перестроен в 1892 году Харрисоном Таунсендом. Особенно примечательна роспись над высокими арками, выполненная Хейвудом Самнером в технике сграффито, принцип которой основан на том, что при процарапывании специальными инструментами верхнего тонкого слоя штукатурки обнажаются слои других цветов. Над аркой в восточной части собора изображено Распятие с символами евангелистов. В западной части шесть круглых изображений обозначают шесть дней Творения. Фрески в верхней части стен нефа изображают библейские сцены и святых.

В 1956 году храм арендовала православная община Русской православной церкви, существовавшая ещё с 1741 года. Благодаря поддержке многочисленных друзей прихода, в 1979 году приходу удалось приобрести здание храма в собственность. Помимо собора, в комплекс входит пять жилых зданий.

Здание было легко приспособлено для православного богослужения. Царские врата иконостаса удалось спасти из храма при Русском Посольстве в Лондоне после Октябрьской революции. Иконы иконостаса были написаны в различное время тремя учениками выдающегося русского иконописца Леонида Успенского. Многие другие иконы были пожертвованы храму частными лицами.

В 2006 году исполняющий обязанности управляющего Сурожской епархии, в юрисдикции которой находится собор, епископ Василий (Осборн) решил перейти из Московского в Константинопольский Патриархат. Священный Синод Константинопольской церкви принял епископа Василия, присвоив ему титул «Амфипольский», и назначил его викарием главы Западноевропейского экзархата Константинопольского Патриарха.

В 2007 году часть клириков и мирян Успенского собора решила покинуть Сурожскую епархию вместе с епископом Василием. Они объявили, что храм в центре Лондона принадлежит им. После этого начался судебный процесс, который длился два года и завершился судебным решением в пользу Русской православной церкви.

В январе 2014 года в соборе начался ремонт, необходимость в котором появилась ещё при жизни митрополита Антония. Во время проведения работ прихожане молились в специально обустроенном для богослужений помещении. Храм вновь открылся 31 декабря того же года[1].

Ныне приходская община состоит из людей различного национального происхождения, в основном, — это русские и британцы, в связи с чем богослужения проводятся на церковнославянском и английском языках.

Настоятели

В кинематографе

Напишите отзыв о статье "Собор Успения Божией Матери и Всех Святых"

Примечания

  1. [www.portal-credo.ru/site/index.php/print.php?act=news&id=111179 В Лондоне вновь открывается храм, где служил Антоний Сурожский]

Ссылки

  • [www.tserkov.info/prazn/?ID=5344 Успенскому собору в Лондоне исполнилось 50 лет]
  • [drevo-info.ru/articles/4363.html ЛОНДОНСКИЙ УСПЕНСКИЙ СОБОР]
  • [drevo-info.ru/news/6731.html Права Московского Патриархата на Успенский кафедральный собор в Лондоне подтверждены британским верховным судом]

Отрывок, характеризующий Собор Успения Божией Матери и Всех Святых

– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.