Усташи

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Усташ»)
Перейти к: навигация, поиск
Усташи
Ustaša – Hrvatski revolucionarni pokret
Лидер:

Анте Павелич

Дата основания:

7 января 1929

Дата роспуска:

8 мая 1945 (де-факто)

Штаб-квартира:

Турин, Болонья, Италия (1929—1941)
Загреб, Независимое государство Хорватия (1941—1945)

Идеология:

Хорватский национализм, национал-социализм, клерикализм, клерофашизм

Союзники и блоки:

Национальная фашистская партия, НСДАП, ВМОРО

Количество членов:

100.000 (1941)[1]

К:Политические партии, основанные в 1929 году

К:Исчезли в 1945 году

Уста́ши (хорв. Ustaše — «восставшие», «повстанцы» от хорв. Ustanak, восстание, ед.ч. – уста́ша; хорв. Ustaša – Hrvatski revolucionarni pokret, хорватское революционное движение) — до апреля 1941 года хорватская нацистская ультраправая организация, основанная Анте Павеличем в 1929 году в Италии. С апреля 1941 года по май 1945 года стояла во главе Независимого государства Хорватия.





Предыстория

Хорватский национализм зародился в XIX веке. Его виднейшими теоретиками стали Анте Старчевич, Эвген Кватерник и Йосип Франк. В землях Австро-Венгрии, которые они считали хорватскими, проживало значительное количество сербов. В некоторых районах, таких как Босния и Герцеговина, Далмация, земли бывшей Военной границы, сербы составляли либо большинство, либо значительный процент населения. Ряд умеренных хорватских политиков активно сотрудничал с сербскими партиями. В то же время партии националистического толка, в первую очередь Партия права, видели в сербах препятствие созданию национального хорватского государства. Старчевич отрицал существование сербской нации, утверждая, что сербы не народ, а название рабов и пленных, которые не могли построить государство. Поэтому Сербское королевство Неманичей Старчевич объявил хорватским. Несколько иной была позиция Кватерника. Он признавал существование сербской нации, но только вне пределов тех земель, которые он считал принадлежащими хорватскому народу[2].

Сербофобия как важный элемент хорватского национализма усилилась, когда ведущую роль в Партии права стал играть Йосип Франк. Он последовательно пытался представить хорватский народ как опору Австро-Венгрии на Балканах, а сербов — как её главных врагов. В 1900—1902 гг. сторонники Франка организовали несколько сербских погромов в Загребе, Карловаце и Славонски-Броде[3]. В годы Первой мировой войны сербско-хорватские отношения обострились вновь. «Отряды самообороны», которые набирали из боснийских хорватов и мусульман, в Боснии и Герцеговине грабили и убивали сербов, заподозренных в нелояльности Австро-Венгрии[4]. После поражения Австро-Венгрии в Первой мировой войне и её распада практически все её южнославянские земли по собственному желанию вошли в состав Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Однако это государство было централизованным и вскоре перестало отвечать настроениям хорватских масс, которые желали значительной автономии или независимости. Это осложнило сербско-хорватские отношения и вызвало ряд политических кризисов[5]. Уже в 1918 году в хорватских населенных пунктах прошла волна демонстраций под лозунгом требования независимости Хорватии. Борьбу за достижение этой цели возглавила Хорватская республиканская крестьянская партия Степана Радича, которая в своей пропаганде использовала сочетание националистических и социально-эгалитарных элементов пропаганды[6]. Она опиралась на хорватское крестьянство, составлявшее до 80% населения и пользовалась значительной популярностью. В 1921 году она выступила создателем «Хорватского блока», объединившего наиболее значимые хорватские политические силы. До 1925 года Радич не признавал факт созданию Королевства СХС и принятую в 1921 году Конституцию. Законы Королевства не выполнялись во многих хорватских районах, сохранялась унаследованная от Австро-Венгрии административная система. В 1925 году Радич пошёл на соглашение с правительством, несколько представителей его партии стали министрами. Однако затем он вновь встал в оппозицию власти. 20 июня 1928 года Радич был смертельно ранен в Скупщине сербским депутатом-националистом Пунишей Рачичем, а два других депутата от ХКП были убиты[7][8].

Убийство в Скупщине вызвало всплеск хорватского национализма и обострило сербско-хорватские отношения. 4 августа того же года хорват Йосип Шунич в качестве мести за смерть Радича убил сербского журналиста Владимира Ристовича. В таких условиях король Александр I 6 января 1929 года распустил парламент, объявил конституцию 1921 года недействительной и провозгласил королевскую диктатуру, при которой были запрещены все националистические движения. В 1929—1934 гг. был проведен ряд реформ, которые должны были способствовать сплочению народов Королевства в единую нацию. Была проведена унификация законодательства и судопроизводства. Территория страны была разделена на девять бановин, не совпадавших с границами исторически сложившихся областей. Название страны было изменено, она стала именоваться Королевство Югославия[9].

История

Создание и развитие организации

В 1918 году Хорватская партия права была воссоздана, однако тогда же часть её лидеров покинула разваливающуюся Австро-Венгрию. Год спустя её секретарем стал адвокат Анте Павелич. Также была принята новая программа, определявшая целью партии «сохранение национальной самобытности и государственной самостоятельности хорватского народа»[10]. Однако в 1920-е гг. ХПП не пользовалась популярностью. Её электоратом выступали только националистически настроенные представители хорватской интеллигенции и бывшие офицеры австро-венгерской армии, недовольные политикой Белграда[10]. Непосредственно перед выборами 1927 года ХПП, Хорватский крестьянский республиканский союз и Хорватская федералистская крестьянская партия объединились в Хорватский блок. Его основным лозунгом был лозунг Старчевича «Бог и хорваты». Однако этот блок не сумел набрать политического влияния. В Скупщину от него прошли только Анте Трумбич и сам Павелич. После убийства Радича он попытался использовать в своих целях активизировавшийся хорватский шовинизм. В декабре 1928 года он создал террористическую организацию «Хорватский домобран». В январе 1929 года Павелич бежал из страны. В апреле того же года он вместе с соратником Густавом Перчецем посетил Софию, где установил связи с македонскими националистами. В Болгарии они сделали заявление о борьбе против Карагеоргиевичей всеми возможными способами, после чего югославский суд 17 июля заочно приговорил Павелича и Перчеца к смертной казни[11].

В эмиграции Павелич довольно быстро наладил связи с ранее бежавшими из страны членами ХПП и франковцами. В первой половине 1932 года был создан Главный усташский штаб и начала издаваться газета «Усташа». При этом Павелич и его сторонники пытались изобразить себя не как небольшую террористическую организацию, а как массовое движение хорватского народа. Затем они начали поиски государства, которое бы их приютило на постоянной основе. Сделать это отказались Австрия и Болгария, однако в 1932 году усташские функционеры Лоркович, Будак и Елич смогли создать центр организации на территории Германии. В нём велась вербовка новых усташей, также были сделаны безуспешные попытки наладить связи с немецкой разведкой[12].

Гораздо большую поддержку усташи нашли в Италии и Венгрии — странах, заявлявших о территориальных претензиях к Югославии. Муссолини надеялся использовать усташей как средство давления на Белград и как возможного союзника в случае войны с Югославией. С его разрешения в 1931—1932 гг. в Италии была создана сеть лагерей, где усташи проходили военно-политическую подготовку. В Венгрии в 1932—1934 гг. под руководством Густава Перчеца функционировал лагерь Янка-Пуста, где готовились диверсии против Югославии[12]. В основном, ряды усташей пополняли находившиеся на заработках за границей хорваты родом из Герцеговины, Юго-Западной Боснии и Далматинского загорья. Их принимали вербовочные пункты в Бельгии, Уругвае, Аргентине, Бразилии, Боливии и США[13]. Уже в первые месяцы эмиграции Павелич определил два направления деятельности усташской организации — легальное и нелегальное. В качестве легального направления рассматривалась интернационализация хорватского вопроса в Югославии, пропаганда, призывы в Лигу наций от различных хорватских эмигрантских организаций и т. д. К нелегальному направлению Павелич относил терроризм. Со временем, он стал основной деятельностью усташей. С его помощью они надеялись дестабилизировать ситуацию в Югославии и вызвать народное восстание. В июне 1932 года «Усташа» писала[14]:

Усташский долг — воздать за все сполна. Но не равной мерой. Усташи, запомните: за зуб — голову, за голову — десять голов. Так велит усташское Евангелие

Павелич принципиально отвергал политический диалог с Белградом. Терроризм усташей продолжался с 1929 по 1934 годы. Как правило, боевики забрасывались на территорию Югославии из Италии или Венгрии. Они устраивали взрывы в армейских казармах, на железных дорогах, нападали на государственных служащих и жандармов. 14 сентября 1932 года они попытались поднять восстание, атаковав пост Жандармерии под Госпичем, однако атака была отбита. Крупнейшим известным усташским терактом стало убийство югославского короля Александра в Марселе 9 октября 1934 года, осуществленное совместно с ВМРО[15].

В распространении хорватского национализма и подготовке усташей большую роль сыграло католическое духовенство. Несколько католических монастырей стали своего рода базами подготовки усташей и местом их собраний. Особенно выделялись францисканские и иезуитские гимназии, а также теологический факультет Загребского университета. Усташей также поддерживала такая католическая организация как «Великое братство крестоносцев», которая в конце 1930-х годов объединяла 540 местных организаций, насчитывавших до 30 000 членов[16].

Перед Второй мировой войной

После убийства короля Александра усташи отказались от идеи привлечь на свою сторону международную общественность и сделали ставку на помощь со стороны Германии и Италии. В октябре 1936 года Павелич направил в МИД Германии меморандум под названием «Хорватский вопрос», в котором пытался доказать, что разрушение Югославии и создание прогерманской Хорватии будет в интересах Берлина. Однако, тогда ему не удалось заинтересовать Гитлера идеей независимой Хорватии. Фактически, единственной страной, оказывающей поддержку усташам во второй половине 1930-х гг. была Италия[17].

В конце 1930-х гг. сторонники усташей в Королевстве Югославия группировались вокруг двух легальных организаций — ссудно-сберегательного общества «Узданица» и культурно-просветительского общества «Матица Хрватска», где ведущую роль играли националистически настроенные хорватские интеллектуалы. «Узданица» занималось координацией деятельности нелегальных усташских ячеек. «Матица Хрватска» объединяла идеолгов хорватского национализма, с ней сотрудничали Юлие Маканец, Миле Старчевич, Младен Лоркович и Миле Будак, которые позднее стали министрами в правительстве Павелича[18].

В начале марта 1941 года Павелич был вызван из Флоренции (там он жил в последние несколько лет) в Рим. Высокопоставленный работник итальянского министерства иностранных дел, референт по хорватским делам барон Феррарис от имени итальянского правительства довёл до сведения Павелича информацию о том, что Югославия будет присоединена к Тройственному пакту, и сообщил в ультимативной форме, чтобы усташская организация не создавала трудностей итальянской дипломатии и прекратила всякую деятельность. 25 марта 1941 года соглашение о присоединении было подписано премьер-министром Югославии. Это было расценено рядом политиков Югославии как предательство национальных интересов. В результате в ночь с 26 на 27 марта произошёл переворот и правительство Цветковича и принц-регент Павел были свергнуты. 6 апреля 1941 года в этих условиях Гитлер принял решение о нападении на Югославию[19].

Независимое государство Хорватия

Основная статья: Независимое государство Хорватия

Воодушевлённый известиями о германском нападении, 28 марта 1941 года Павелич отдал приказ собрать всех усташей в итальянском лагере в городе Пистоя, Тоскана, и 10 апреля провёл их смотр. В Италии все собравшиеся усташи во главе с Павеличем в 6 часов вечера 10 апреля услышали по радио известие о провозглашении в Загребе Независимого Государства Хорватии (хорв. Nezavisna Država Hrvatska). Это произошло в день ввода передовых частей немецких войск в Загреб. Окончательное решение по вопросу о том, кто должен возглавить прогерманское правительство, было принято в Берлине.

Вечером 12 апреля 1941 года министр иностранных дел Германии Риббентроп сообщил особоуполномоченному германского МИД в Загребе штандартенфюреру СС д-ру Эдмунду Веезенмайеру, что по политическим соображениям Гитлер намерен в хорватском вопросе дать преимущество Италии, и марионеточное правительство должен возглавить не лидер загребских усташей С. Кватерник, который написал под диктовку Веезенмайера прокламацию Независимого Государства Хорватии, а провозглашённый поглавником (вождём) полковник Анте Павелич. 18 мая 1941 года формально главой НГХ был провозглашён итальянский принц из савойской династии Аймоне — как король Томислав II. 6 июня 1941 года германское правительство определило окончательные границы НГХ: во время встречи Павелича с Гитлером последний дал согласие на включение, помимо большей части территории современной Хорватии (без Истрии), в состав НГХ — Боснии, Герцеговины и Санджака. Боснию и Герцеговину усташи объявили «исконной хорватской землёй»[20]. Крупная часть Далмации с приблизительно 400 тысячами населения была, однако, отдана Италии. После падения фашистской Италии 3 сентября 1943 года эти земли Павелич вновь включил в состав Хорватии.

НГХ было частью оккупационной системы, установленной в Югославии. Однако оно обладало реальными атрибутами государства и некоторой самостоятельностью в проведении внутренней политики. Широкие слои хорватского населения видели в нём реализацию национальной государственности. НГХ поддерживало большинство хорватского населения и часть боснийских мусульман. Власть усташей представляла собой радикально-националистический режим с сильными тоталитарными чертами. Усташи и их идеология в новом государстве заняли абсолютно монопольное положение. Все политические партии и общественные движения были запрещены. В качестве замены была создана система официальных общественных организаций, в том числе молодёжных, женских и т. д., которые либо были частью усташского движения, либо полностью им контролировались. Только члены движения могли занимать важные государственные должности[21].

В звании поглавника Павелич сосредоточил всю власть в своих руках и способствовал созданию вокруг себя культа личности. Движение усташей переросло в единственную партию страны. Параллельно к основанной на призывном принципе армии («домобранство») по примеру немецких СС были созданы специальные военные отряды усташей (хорв. Ustaška vojnica)[21]. Павелич сам принимал все законы, назначал членов высшего руководства и функционеров усташского движения. В НГХ не существовало каких-либо выборных органов ни на государственном, ни на локальном уровнях[21].

В феврале 1942 года усташами был создан «Хорватский государственный сабор», выполнявший декоративные функции. Он не имел законодательных полномочий и вскоре превратился в орган усташской пропаганды. По мнению историка Сергея Белякова, члены сабора транслировали взгляды усташской верхушки на важнейшие политические вопросы НГХ[22].

Пытаясь сохранить поддержку широких слоев хорватского населения НГХ, усташи постепенно передали ряд министерских должностей в правительстве бывшим членам ХКП. В 1943 году Павелич пост премьер-министра уступил Николе Мандичу. Однако эти действия были формальностью, так как вся реальная власть по-прежнему принадлежала движению усташей и поглавнику Павеличу[23]. В 1944 году министр внутренних дел Младен Лоркович и военный министр Анте Вокич начали готовить переворот с целью свержения Павелича и присоединения НГХ к антигитлеровской коалиции. Однако их заговор был раскрыт, а сами они спустя некоторое время были расстреляны[24].

Внешняя политика правительства Анте Павелича

Внешняя политика усташского режима была прочно привязана к «Оси». 15 июня 1941 года НГХ присоединилось к Тройственному пакту, а 25 ноября — к Антикоминтерновскому пакту. Другие государства-участники этих пактов официально признали НГХ и установили с ним дипломатические отношения. Павели и его соратники целиком придерживались курса, который вели Германия и Италия. В декабре 1941 года, когда они объявили войну США, сразу после этого аналогичный шаг сделало и НГХ, затем объявившее войну и Великобритании[25].

Несмотря на то, что усташская Хорватия не объявила войны СССР, официальная пропаганда всячески высказывала радикальную враждебность по отношению к нему. По инициативе Павелича и с личного одобрения Гитлера на советско-германский фронт в начале осени 1941 года были отправлены несколько армейских подразделений, укомплектованных добровольцами, и известных как «легионеры»[26]. Хорватские и мусульманские добровольцы в формированиях Вермахта и СС представляли собой значительную военную силу. В них служило более 113 000 солдат и офицеров. По оценкам О. В. Романько, хорваты показали себя лучше, нежели другие национальные формирования Третьего рейха. Всего в боях погибло более 14 000 хорватов и боснийских мусульман, служивших в Вермахте и войсках СС[27].

В годы эмиграции Павелич был тесно связан с режимом Муссолини и первое время своего правления в основном ориентировался на Рим. Однако после объявления Италией претензий на части НГХ, в частности в Далмации, он начал лавировать между Римом и Берлином. Подобные действия имели место вплоть до капитуляции Италии в 1943 году, когда у НГХ остался единственный покровитель в лице Германии[26].

Геноцид

См. также: Геноцид сербов (1941—1945) и Список концлагерей Независимого Государства Хорватия

Национально-политические цели усташей преследовали не только установление государственной самостоятельности Хорватии, но и придание новому государству этнически хорватского характера. Главным препятствием к достижению этой цели были сербы, составлявшие треть населения НГХ. В результате, с первых дней существования НГХ усташи начали активные антисербские действия. Прелюдией была мощная пропагандистская компания, изображавшая сербов как врагов хорватского народа, которым не место в НГХ. Кульминацией стали массовые убийства сербов и их интернирование в многочисленные концлагеря[25].

Следуя примеру нацистской Германии, режим усташей издал расовые законы по образу и подобию Нюрнбергских законов, направленные против сербов, евреев и цыган. 17 апреля 1941 года был утвержден закон о защите народа и государства, вводивший смертную казнь за угрозу интересам хорватского народа или существованию Независимого государства Хорватия[28]. 18 апреля были приняты постановления о назначении государственных комиссаров на частные предприятия, принадлежащие сербским или еврейским предпринимателям, и конфискацию всех их автотранспортных средств, 25 апреля принимается закон о запрещении кириллицы[28], 30 апреля — о защите «арийской крови и чести хорватского народа» и о расовой принадлежности и т. д. Сербам предписывалось носить повязки с буквой «П», что означало «Православный»[28].

5 мая 1941 года усташское правительство опубликовало постановление, по которому Сербская православная церковь переставала действовать в независимой Хорватии. 9 мая был арестован сербский митрополит загребской епархии Доситей (Васич). 2 июня последовало распоряжение о ликвидации всех сербских православных народных школ и детских садов[28].

В своей речи в Госпиче 22 июня 1941 года один из лидеров усташей Миле Будак сформулировал программу действий по отношению к сербам, которая 26 июня была опубликована газетой «Hrvatski List»:

Одну часть сербов мы уничтожим, другую выселим, остальных переведём в католическую веру и превратим в хорватов. Таким образом скоро затеряются их следы, а то, что останется, будет лишь дурным воспоминанием о них. Для сербов, цыган и евреев у нас найдётся три миллиона пуль

Усташи проводили дифференцированную политику по отношению к народам, объявленным врагами. Разница в отношении к сербам и евреям заключалась в стремлении евреев уничтожить полностью, а сербов треть уничтожить, треть окатоличить, треть изгнать в Сербию[29]. Таким образом, усташи планировали сделать своё государство полностью мононациональным. Итальянский историк Марк Ривели писал, что для усташей еврейский вопрос не был основной «расовой проблемой». По его мнению, уничтожение евреев Павелич предпринимал «чтобы угодить мощнейшему нацистскому союзнику»[30].

Значительная часть жертв геноцида погибла или пострадала в многочисленных концлагерях, созданных хорватскими усташами. Сразу после провозглашения нового государства усташи начали создавать лагеря двух типов: депортационные и концентрационные. В первые людей отправляли для последующей депортации в Сербию и т. д. Такие лагеря находились в Цапраге близ Сисака, Бьеловаре и Славонска-Пожеге. Вторые стали местом массовых убийств и символом террора со стороны усташей.

В апреле-мае 1941 года в НГХ начинают создаваться первые концлагеря. Они были узаконены 23 ноября того же года под названием «Лагеря интернирования и работ» специальным постановлением Павелича и Артуковича. Лагеря были разбросаны по всем территориям, которые контролировали усташи. Из них только 2 просуществовали до конца войны — в Ясеноваце и Стара-Градишке. Управление ими возлагалось на «Усташскую службу надзора». Первым управляющим лагерями стал Мийо Бабич, но в июне 1941 года он был убит сербскими партизанами. Его заменил новый усташский функционер Векослав Лубурич, остававшийся на своей должности до конца войны.

  • Serb family killed in their home, 1941.jpg

    Убитая усташами сербская семья

  • Obglavljanje partizana (1).jpg

    Усташи отрубают голову пленному партизану

  • Ustaše militia execute prisoners near the Jasenovac concentration camp.jpg

    Усташский террор

  • Corpses in the Sava river, Jasenovac camp, 1945.jpg

    Жертвы концлагеря Ясеновац

  • Children in Sisak concentration camp.jpg

    Дети в концлагере Сисак

Отношения с католической церковью

Основная статья: Сотрудничество католической церкви с усташами

Роль католической церкви в НГХ и геноциде сербов оценивается по-разному: от обвинений в подстрекательствах и прямом участии в геноциде до утверждений о попытках католического духовенства спасти сербское население. В основном, полемика по этому вопросу сводится к обсуждению двух фигур — папы Пия XII и архиепископа Загреба Степинаца.

Архиепископ Степинац в начале существования НГХ безоговорочно поддерживал Павелича и его усташей. Оказать им поддержку он призвал как католическое духовенство, так и население страны. 26 июня 1941 Степинац лично заверил Павелича в «искреннем и лояльном сотрудничестве для лучшего будущего нашей родины»[31]. Сразу после провозглашения НГХ он начал настаивать на дипломатическом признании нового усташского государства со стороны Святого Престола и сделал многое для налаживания связей между Ватиканом и новым хорватским государством[32].

5 мая 1941 года Павелич и министр образования и культа Миле Будак приняли «Закон о религиозном обращении», принуждавший православных принимать католичество. Вслед за этим официальное периодическое издание курии Загреба «Katolicki List» выпустило сообщение Степинаца, который называл сербов «ренегатами католической церкви» и одобрял новый закон. Данное издание 31 июля того же года призывало ускорить процесс обращения сербов в католичество. В 1943 году Степинац писал в Ватикан, что в НГХ обращено в католичество 240 000 сербов[33]. Степинац также был апостольским викарием усташских вооружённых сил, то есть начальником всех капелланов. Военные формирования НГХ имели в своих рядах военных священников. Всего их было 150, они подчинялись военному папскому викарию, то есть архиепископу Степинацу. Некоторые из них лично принимали участие в уничтожении сербов. Другие ограничивались тем, что пытались оправдать эти убийства[30].

К осени 1941 года НГХ и Ватикан обменялись дипломатическими представителями. НГХ в Ватикане представлял Никола Русинович, а Ватикан в НГХ — аббат Марконе. При этом Русинович докладывал в Загреб, что в Ватикане его деятельность осложняет то, что местное духовенство разделилось на сторонников и противников усташей[34].

На протяжении войны папа Пий XII неоднократно получал сообщения о творимых в НГХ преступлениях против православного населения и об участии в них католических священников и монахов, однако отказался что-либо предпринять. Аналогичную позицию заняли Степинац и католический архиепископ Белграда Йосип Ужице, которым регулярно доставляли информацию об уничтожении сербов. Против террора усташей в Ватикане протестовал только кардинал Эжен Тиссеран. Никола Русинович писал, что в разговоре с ним о преступлениях усташского режима заместитель секретаря Ватикана Иоанн Баттиста Монтини отметил, что «Ватикан воспринимает отрицательные сведения о Хорватии с некоторым недоверием»[35].

Послевоенное время

См. также: Блайбургская бойня

После победы Антифашистской коалиции во Второй мировой войне в мае 1945 г. многие члены режима усташей бежали за границу. Непосредственно после окончания войны остатки усташей, части армии (Domobrani) и враждующие с Тито сербские и словенские националистические отряды сдались англичанам в сегодняшней Австрии, но были выданы обратно югославским коммунистам, которые расстреляли большинство из них. Массовая казнь усташей в австрийском г. Блайбург получила в истории название Блайбургская бойня.

Бо́льшая часть руководства усташей, включая Павелича, уже довольно рано бежала из страны. По так называемой крысиной тропы, организованной католическими священниками — членами организации, несколько сотен усташей пробрались в Италию, откуда эмигрировали на кораблях в Аргентину, США, Канаду или Испанию. Сам Павелич в 1947 прибыл в Аргентину и прожил до конца 1950-х в Буэнос-Айресе, где служил советником по безопасности аргентинского диктатора Хуана Перона. Там же он основал так называемое хорватское правительство в изгнании, не признанное ни одним государством. Из-за личных распрей и политического соперничества оно быстро раскололось на несколько групп, каждая из которых претендовала на звание единственного легитимного представительства хорватов.

Деятельность организаций-преемников усташей с 1945 до 1989

Из кругов эмигрантов-усташей сформировались террористические подпольные группировки. Хорватские ультранационалисты создали свои центры в Германии, США, Канаде, Австралии и Аргентине и объявили себя «хорватским освободительным движением» (Hrvatski Oslobodilački Pokret). Оно планировало и осуществляло покушения на югославских политиков, чиновников и простых людей, а также на своих бывших членов, покинувших движение. Самыми значимыми акциями было убийство югославского посла Владимира Роловича в Стокгольме (1971), похищение пассажирского самолёта компании SAS и взрыв на борту самолёта югославской авиакомпании JAT (1972).

В годы распада Югославии

См. также: Война в Хорватии

Вопрос деятельности усташей вновь привлек к себе внимание в годы распада Югославии. В 1991 году президент Хорватии Франьо Туджман позволил вернуться в Хорватию находившимся в эмиграции усташам[36]. Также он первым среди хорватских политиков начал рассуждать о роли НГХ как хорватского национального государства. В одном из своих выступлений Туджман заявил, что Хорватия времен Второй мировой войны была не только нацистским образованием, но и выражала тысячелетние стремления хорватского народа[37][38][39][40].

Историк Института славяноведения РАН Владимир Фрейдзон так оценивал политику Туджмана и реакцию на неё[41]

О политике геноцида в Хорватии в 90-х годах не могло быть речи. Туджман — националист, но не фашист, и ориентировался он на либеральные Германию и США, зависел от них во многих отношениях. Милошевич спекулировал на естественной тревоге простых людей, на мрачных воспоминаниях сербского населения Хорватии и Боснии.

Некоторые исследователи отмечали, что политика хорватских властей в период распада СФРЮ у живущих в Хорватии сербов ассоциировалась с политикой усташей в 1941—1945 гг. Американский исследователь Крейг Нейшн в своей монографии «Война на Балканах 1991—2002» отмечал, что национализм хорватского правительства спровоцировал сербов на ответную реакцию, и они приступили к объединению муниципалитетов. Их в этом поддержали сербские республиканские власти. Хотя сербы в Краине использовали тот же диалект сербскохорватского языка, что и хорваты, а их образ жизни ничем не отличался от хорватского, они были православными христианами и хорошо помнили ту резню, которую над ними устроили усташи в годы Второй мировой войны[42]. Известный хорватский военный историк Давор Марьян хотя и подтвердил тезис, что приход ХДС к власти вызвал у значительной части сербов опасения возрождения идей усташей, тем не менее отмечал, что несмотря на острую политическую риторику ХДС у краинских сербов не было причин браться за оружие. По его словам, часть сербов в Хорватии противилась хорватскому государству как таковому[43]. Схожую точку зрения озвучил хорватский историк Никица Барич[44].

С момента провозглашения независимости Хорватии в начале 1990-х годов некоторые националистические политические группы пытались продолжить традиции усташей. Историк Института славяноведения РАН и сенатор Республики Сербской Елена Гуськова так описывала ситуацию в Хорватии в 1990—1991 гг.[45]:

В республике фактически были реабилитированы усташские традиции: символика новой Хорватии повторяла символику фашистской НГХ, было сформировано общество «Хорватские домобраны» (так называлось регулярное войско в период НГХ), реабилитированы некоторые военные преступники времен Второй мировой войны, осквернялись памятники жертвам фашизма, могилы партизан. Появились кафе и рестораны с названием «У», что означало «усташа», во многих казармах и общественных местах были вывешены портреты А. Павелича

В частности, в 10 населенных пунктах ряд улиц был переименовал в честь одного из лидеров усташей Миле Будака[46][47]. Иво Ройница, глава усташей Дубровника в 1941—1945 гг., обвинявшийся в изгнании сербов, евреев и цыган и после Второй мировой войны живший в Аргентине, был назначен Туджманом на пост своего уполномоченного представителя в Буэнос-Айресе[47][48][49]. Произошло массовое уничтожение памятников антифашистам, в частности, были уничтожены «Памятник победы народов Славонии»[50], памятник «Беловарец»[51], памятник жертвам концлагеря Ядовно[52] и др. После прихода Туджмана к власти начались выплаты пенсий бывшим усташам и ветеранам вооруженных формирований НГХ[53].

Среди хорватский партий открыто симпатии движению усташей выказывала Хорватская партия права во главе с Доброславом Парагой. Как писала Елена Гуськова, политический секретарь ХПП Иван Габелица подчеркивал[45]:

Из преследований, крови и слез хорватов поднялся Анте Павелич. Так и сегодня против сербов надо употребить средства, которые Павелич проповедовал и с помощью которых привел к созданию НГХ

Глава Венского центра по расследованию нацистских преступлений Симон Визенталь в интервью миланской газете Corriere della Sera в 1993 году отмечал, что в Хорватии возрождается фашизм. По его словам, первыми беженцами югославского кризиса были 40 000 сербов из Хорватии. Также в ней произошли первые инциденты с поджогом православной церкви и синагоги, осквернением еврейского кладбища[54].

См. также

Напишите отзыв о статье "Усташи"

Примечания

  1. ↑ Goldstein, 2001, p. 133.
  2. ↑ Беляков, 2009, с. 91.
  3. ↑ Беляков, 2009, с. 96.
  4. ↑ Беляков, 2009, с. 98.
  5. ↑ Васильева, Нина, Гаврилов, Виктор. Балканский тупик ? Историческая судьба Югославии в XX веке. — Москва: Гея Итэрум, 2000. — С. 78-79. — ISBN 5855890635.
  6. ↑ Югославия в XX веке, 2011, с. 245.
  7. ↑ Беляков, 2009, с. 105.
  8. ↑ Югославия в XX веке, 2011, с. 239.
  9. ↑ Беляков, 2009, с. 106.
  10. ↑ 1 2 Беляков, 2009, с. 111.
  11. ↑ Беляков, 2009, с. 114.
  12. ↑ 1 2 Беляков, 2009, с. 117.
  13. ↑ Беляков, 2009, с. 118.
  14. ↑ Беляков, 2009, с. 121.
  15. ↑ Беляков, 2009, с. 122.
  16. ↑ Беляков, 2009, с. 126.
  17. ↑ Беляков, 2009, с. 123.
  18. ↑ Беляков, 2009, с. 125.
  19. ↑ Беляков, 2009, с. 130.
  20. ↑ Беляков, 2009, с. 153.
  21. ↑ 1 2 3 Югославия в XX веке, 2011, с. 394.
  22. ↑ Беляков, 2009, с. 134.
  23. ↑ Беляков, 2009, с. 139.
  24. ↑ Беляков, 2009, с. 140.
  25. ↑ 1 2 Югославия в XX веке, 2011, с. 397.
  26. ↑ 1 2 Югославия в XX веке, 2011, с. 398.
  27. ↑ Иностранные формирования Третьего рейха, 2011, с. 293.
  28. ↑ 1 2 3 4 Косик, 2012, с. 15.
  29. ↑ Институт всеобщей истории РАН. «Новая и новейшая история» — М.: Издательство «Наука»— 2006. — Вып. 4-5. — С. 211.
  30. ↑ 1 2 Ривели, 2011, с. 42.
  31. ↑ Ривели, 2011, с. 117.
  32. ↑ Ривели, 2011, с. 54.
  33. ↑ Ривели, 2011, с. 119.
  34. ↑ Ривели, 2011, с. 138.
  35. ↑ Ривели, 2011, с. 139.
  36. ↑ Гуськова, 2001, с. 155.
  37. ↑ Радослав И. Чубрило, Биљана Р. Ивковић, Душан Ђаковић, Јован Адамовић, Милан Ђ. Родић и др. Српска Крајина. — Београд: Матић, 2011. — С. 204.
  38. ↑ Гуськова, 2001, с. 1434.
  39. ↑ [www.slobodnadalmacija.hr/Hrvatska/tabid/66/articleType/ArticleView/articleId/134766/Default.aspx Povjesničar Kovačić: Laž je da je Tuđman rehabilitirao NDH] (хорв.). Проверено 28 ноября 2015.
  40. ↑ [www.vecernji.hr/hrvatska/tudman-me-prekinuo-boga-mu-ivkosicu-a-pomirba-1012849 Tuđman me prekinuo: Boga mu Ivkošiću, a pomirba?!] (хорв.). Проверено 28 ноября 2015.
  41. ↑ Фрейдзон, В. И. История Хорватии. Краткий очерк с древнейших времён до образования республики. — Санкт-Петербург: Алетейя, 2001. — С. 276. — 318 с. — ISBN 5-89329-384-3.
  42. ↑ R. Craig Nation. War in the Balkans 1991-2002. — U.S. Army War College, 2003. — P. 98. — ISBN 1-58487-134-2.
  43. ↑ Davor Marjan. [www.centardomovinskograta.hr/novost_16.html Oluja]. — Zagreb: Hrvatski memorijalno-dokumentacijski centar Domovinskog rata, 2007. — P. 39.
  44. ↑ Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat, 2006, с. 201.
  45. ↑ 1 2 Гуськова, 2001, с. 147.
  46. ↑ [www.rts.rs/page/stories/ci/story/3/Регион/1282214 Баук против Будака] (серб.). Проверено 28 ноября 2015.
  47. ↑ 1 2 Пивоваренко А. А. Становление государственности в современной Хорватии (1990—2001). Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. — М., 2014. — С. 115. Режим доступа: www.inslav.ru/images/stories/other/aspirantura/2015_pivovarenko_dissertacija.pdf
  48. ↑ [dnevnik.hr/vijesti/svijet/umro-ivo-rojnica-bivsi-visoki-duznosnik-ustaskog-rezima.html Umro Ivo Rojnica, bivši visoki dužnosnik ustaškog režima] (хорв.). Проверено 28 ноября 2015.
  49. ↑ [www.blic.rs/Vesti/Hronika/22184/Umro-ustaski-zlocinac-Ivo-Rojnica- Umro ustaški zločinac Ivo Rojnica] (серб.). Проверено 28 ноября 2015.
  50. ↑ [www.supervizuelna.com/blog-zeljena-ili-nezeljena-bastina-svuda-oko-nas-vojin-bakic-1915-1992-svjetlonosne-forme-retrospektivna-izlozba-muzej-suvremene-umjetnosti-zagreb/ ŽELJENA ILI NEŽELJENA BAŠTINA, SVUDA OKO NAS] (хорв.). Проверено 28 ноября 2015.
  51. ↑ [www.min-kulture.hr/default.aspx?id=6275 Svečanost u povodu obnove spomenika "Bjelovarac"] (хорв.). Проверено 28 ноября 2015.
  52. ↑ [www.slobodnadalmacija.hr/Split/tabid/72/articleType/ArticleView/articleId/249572/Default.aspx м] (хорв.). Проверено 28 ноября 2015.
  53. ↑ [www.blic.rs/Vesti/Politika/560656/Linta-Hrvatska-da-ukine-penzije-ustasama Linta: Hrvatska da ukine penzije ustašama] (серб.). Проверено 28 ноября 2015.
  54. ↑ Югославия в XX веке, 2011, с. 781.

Литература

на русском языке
  • Беляков, Сергей. Усташи: между фашизмом и этническим национализмом. — Екатеринбург: Гуманитарный университет, 2009. — 320 с. — ISBN 5774101153.
  • Гуськова Е.Ю. История югославского кризиса (1990-2000). — М.: Русское право/Русский Национальный Фонд, 2001. — 720 с. — ISBN 5941910037.
  • Дробязко С., Романько О, Семенов К. Иностранные формирования Третьего рейха. — М.: АСТ, 2011. — 832 с. — ISBN 978-5-17-070068-4.
  • Косик В.И. Хорватская Православная Церковь (от организации до ликвидации) (1942 - 1945). — Москва: Институт славяноведения РАН, 2012. — 192 с.
  • Ривели М.А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — Москва, 2011. — 224 с. — ISBN 978-5-91399-020-4.
  • Стругар В. Югославия в огне войны 1941—1945. — Москва: Наука, 1985. — 343 с.
  • Тесемников В.А. Народы Югославии в годы национально-освободительной борьбы и социальной революции. 1941—1945 гг. // История южных и западных славян / Матвеев Г.Ф., Ненашева З.С.. — Москва: Издательство Московского университета, 2008. — Т. 2. — 368 с. — ISBN 978-5-211-05390-8.
  • Югославия в XX веке: очерки политической истории / К. В. Никифоров (отв. ред.), А. И. Филимонова, А. Л. Шемякин и др. — М.: Индрик, 2011. — 888 с. — ISBN 9785916741216.
на сербскохорватском языке
  • Аврамов, Смиља. Геноцид у Југославији у светлости мећународног права. — Београд: Политика, 1992. — 528 с. — ISBN 86-7067-066-0.
  • Мирковић Јован. [svetknjige.net/book.php?var=525 Злочини над Србима у Независној Држави Хрватској – фотомонографија / Crimes against Serbs in the Independent State of Croatia – photomonograph]. — Свет књиге, Београд, 2014. — ISBN 978-86-7396-465-2.
  • Popović Jovo. Suđenje Artukoviću i što nije rećeno. — Zagreb: Stvarnost Jugoart, 1986. — 199 с.
  • Ломовић Бошко. [svetknjige.net/book.php?var=500 Књига о Дијани Будисављевић]. — Београд: Свет књиге, 2013. — ISBN 978-86-7396-445-4.
  • Viktor Novak. Magnim Crimen. Pola vijeka klerikalizma u Hrvatskoj. — Beograd: Beogradski izdavacko-graficki zavod, 1986. — 1119 с.
  • Radelić Zdenko, Marijan Davor, Barić Nikica, Bing Albert, Živić Dražen. Stvaranje hrvatske države i Domovinski rat. — Zagreb: Školska knjiga i Institut za povijest, 2006. — ISBN 953-0-60833-0.
на английском языке
  • Lomović Boško. [svetknjige.net/book.php?var=530 Heroine from Innsbruck – Diana Obexer Budisavljević]. — Belgrade: Svet knjige, 2014. — ISBN 978-86-7396-488-1.

Ссылки

Портал «Фашизм»
  • [www.churchinhistory.org/pages/booklets/croatia%28n%29-1.htm Croatia 1941-1946] (англ.). Проверено 19 ноября 2015.
  • [www.haaretz.com/hasen/objects/pages/PrintArticleEn.jhtml?itemNo=670245 Tied up in the Rat Lines] (англ.). Проверено 19 ноября 2015.
  • [www.jasenovac.org/ Jasenovac Research Institute] (англ.). Проверено 19 ноября 2015.
  • [www.reformation.org/holocaus.html The Vatican’s Holocaust] (англ.). Проверено 19 ноября 2015.
  • [www.pavelicpapers.com/ Pavelic Papers — Independent research project exploring the history of the Ustase movement] (англ.). Проверено 19 ноября 2015.
  • [www.srpska-mreza.com/History/ww2/ustashi.html Croatian nazis] (англ.). Проверено 19 ноября 2015.
  • [hrcak.srce.hr/index.php?show=clanak&id_clanak_jezik=74036 Matica hrvatska u političkom životu Hrvatske 1935. - 1945.] (хорв.). Проверено 28 ноября 2015.


 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Goldstein, 2001
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Усташи

– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Усташи&oldid=81611314»