Устройство паруса

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Парус любого парусного судна — это сложное техническое сооружение. Все части и элементы паруса носят свои названия.

Геометрические элементы

Углы

Названия углов паруса образованы от названия тех снастей, которые к этим углам присоединяются.

В треугольном парусе верхний угол называется фаловым. К нему крепят фал, применяемый для подъёма паруса. Из двух нижних углов передний называется галсовым, а задний — шкотовым.

В гафельном парусе нижние углы называются так же, как у треугольного. Верхний передний угол называется обычно фаловым, задний верхний — нок-бензельным.

Галсовый угол жёстко закреплён в какой-либо точке (на вертлюге гика для грота или на палубе для стакселя, например). Шкотовый угол может перемещаться и устанавливается в зависимости от галса.

У прямого паруса нижние углы называют брасовым (наветренный) и шкотовым (подветренным). При смене галса эти углы (равно как и шкот с брасом) меняются названиями.

Шкаторины

Так называют кромку (край) паруса, обшиваемую тросом для того, чтобы парус не разрывался. В зависимости от формы паруса у него может быть от трёх до пяти шкаторин. Как правило, шкаторина треугольного или гафельного паруса, проходящая между фаловым и галсовым углом, называется передней. Передней шкаториной треугольный парус крепится к рангоуту или такелажу.

Прямой и латинский паруса ставится на рангоут верхней шкаториной.

Гафельный парус ставится на рангоут в большинстве случаев верхней шкаториной (на гафель) и передней шкаториной (на мачту). В этом случае гик отсутствует. Впрочем, возможен вариант установки гафельного паруса с гиком либо гиковой сквозной латой, поддерживающей нижнюю шкаторину.

Пузо

Паруса для разных ветров выкраиваются с разной кривизной. Для слабых ветров применяют более пузатые паруса, для сильных — плоские. Пузо достигается с помощью закладок. Закладка представляет собой полоску парусины переменной ширины (от нуля до значения закладки), отрезаемую от кромки полотнища. Чем больше закладка, тем более пузатый парус получится у мастера.

Серповина (или серп)

По правилам измерений яхт, площадь паруса принимается равной площади треугольника, проведённого по трём углам — фалового, галсового и шкотового. Следовательно, серповина — это немного «лишней» площади, которая добавляет к эффективности паруса несколько лишних процентов. Каждая шкаторина имеет свою серповину. Однако передняя и (очень часто) нижняя шкаторина бермудского грота ставятся на рангоут. Поэтому, будучи выпрямленными, эти шкаторины отдают «лишнюю» ткань, которая образует пузо паруса. Таким образом, серповины передней и нижней шкаторин тщательно рассчитываются, и увеличить площадь паруса за счет этих серповин не удается. Зато задняя шкаторина бермудского паруса всегда свободна и представляет большой диапазон для маневра. Неудивительно, что гонщики заказывают парусным мастерам паруса с наиболее развитыми задними серповинами. У таких парусов площадь задней серповины доходит чуть ли не до 30—35 % площади, полученной путём обмера паруса.

Обычно штормовые паруса серповин не имеют, или выкраиваются даже с отрицательными серповинами, чтобы сделать парус как можно более плоским. Естественно, паруса для слабых ветров кроятся более пузатыми.

Конструкция паруса

Парус должен не только создавать силу тяги, но и должен выдерживать большие нагрузки, легко поддаваться регулировке, быстро убираться и ставиться. В связи с этим парус имеет множество вспомогательных элементов.

Шкато́рина

Поскольку шкаторина должна выдерживать значительные нагрузки, её дополнительно усиливают тонким слабокрученым тросом — булинем. Край шкаторины подворачивают, а булинь вкладывают внутрь и тщательно прошивают. Булинь укладывают таким образом, что вдоль шкаторины через определенный шаг он образует кренгельсы — небольшие петли, через которые можно продеть снасть для крепления, например, слаблиня или реванта.

Переднюю шкаторину треугольного паруса дополнительно усиливают ещё одним тросом — ликтросом. Такой процесс называется ликовкой. Часто ликуют и нижнюю шкаторину. Штормовые паруса всегда ликуют по всем шкаторинам.

Углы

Углы паруса воспринимают огромные сосредоточенные нагрузки от фалов, галсов и шкотов. Поэтому углы парусов укрепляют особенно тщательно. На мякоть паруса в углах пришивают в несколько слоев специально выкроенные сектора из плотной парусины, которые называют боутами. Боут пробивают, и в отверстие вставляют металлический люверс, который тщательно прошивают. На больших и штормовых парусах боуты дополнительно усиливаются металлическими пластинами из листовой стали — фаловыми пластинами.

Серповина

Треугольные и гафельные паруса для слабых ветров имеют особо развитую серповину, которая не будет «стоять» сама, норовя загнуться на ветер. Происходит это потому, что булинь всегда тянут при прошивке. Такое «поведение» ткани искажает форму паруса, тем самым снижая его эффективность. Для предотвращения этого явления парусные мастера пришивают к мякоти паруса латкарманы, в которые вставляются латы.

Латкарманы

Латкарман представляет собой длинную полость, пришитую к мякоти паруса, почти параллельно нижней шкаторине (перпендикулярно задней шкаторине), и открытую в сторону задней шкаторины. В эти карманы вставляются длинные металлические, деревянные или пластиковые дощечки, называемые латами. По сути, лата выполняет функцию нервюры.

На современных гоночных яхтах латы не только поддерживают серповину задней шкаторины, но и регулируют жесткость паруса. Такие латкарманы выполняют сквозными, то есть они достигают передней шкаторины. Один парус может оснащаться несколькими комплектами лат. Для слабых ветров служат более мягкие латы, для сильных ветров — более жесткие.

Рифы

Рифы служат для оперативного уменьшения площади паруса при посвежевшем ветре. Они представляют собой длинные горизонтальные полоски плотной парусины (риф-банты), пришитые прямо к мякоти паруса. С определенным шагом риф-банты пробиты и усилены люверсами. В люверсы продеты короткие слабокрученные штерты — риф-сезни. Обвязывая риф-сезни вокруг рангоута, моряки уменьшают площадь паруса — «берут рифы». Обычно на парусе от двух до четырёх рифов.

Регулировки парусов

Сшить универсальный парус на все ветра невозможно. Даже неискушенный человек увидит различие между легким парусом для слабых ветров и тяжелым, усиленным штормовым парусом. В идеале было бы неплохо иметь несколько комплектов парусов для разных ветров. Однако парус стоит очень дорого. Кроме того, меняя во время гонки парус, гонщики теряют драгоценные минуты. Поэтому моряки и яхтсмены придумали несколько способов, как расширить диапазон использования парусов.

Взятие рифов

Наиболее распространенный способ быстро изменить (уменьшить) площадь паруса — взять рифы. Вовремя взять рифы — искусство, приобретаемое с опытом. Существует распространенное заблуждение, что чем больше площадь парусов, тем больше скорость судна. Это не всегда верно. При усилении ветра корпус судна приобретает дополнительный крен и дифферент. Следовательно, гидродинамическое сопротивление возрастает, а скорость падает. Приказав взять риф, опытный капитан может увеличить скорость.

Патент-гик и патент-штаг

Другой способ значительно сократить площадь паруса — попросту намотать его мякоть на рангоут или такелаж. Этот способ в последние годы получил в яхтинге широчайшее распространение. Для этого гик выполняют вращающимся вокруг своей продольной оси. Такой гик называют «патент-гик». Потравив фал, и сделав нужное число оборотов гика, можно превратить огромный парус в крохотный лоскуток. Аналогично поступают со стакселем — его наматывают передней шкаториной на стаксель-штаг. Естественно, такой штаг тоже должен вращаться (то есть быть «патент-штагом»).

Изгиб рангоута

Если прогнуть середину мачты назад, можно получить чуть более пузатый парус, который лучше тянет в слабый ветер. Для сильного ветра излишняя пузатость паруса ведет к увеличенному крену и дифференту и, следовательно, к падению скорости. Поэтому при усилении ветра мачту прогибают вперед.

Литература

• Паруса // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Устройство паруса

– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]