Усть-Тосненская операция

Усть-Тосненская операция
Основной конфликт: Великая Отечественная война
Высадка Усть-Тосненского десанта, 19 августа 1942 г.
Дата	19 августа — 8 сентября 1942
Место	Ленинградская область, РСФСР, СССР.
Итог	частный успех Красной Армии
Противники
СССР Германия
Командующие
Л. А. Говоров В.П. Свиридов Георг фон Кюхлер Георг Линдеман
Силы сторон
Часть сил 55-я армия: 268-я, 136-я, 43-я и 85-я стрелковые дивизии, 86-й отдельный танковый батальон, а также средства усиления. Часть сил 18-й армии: 1-й пехотный полк полицейской дивизии СС, 151-й пехотный полк 61-й пехотной дивизии, 100-й полк 5-й горнострелковой дивизии, рота 407-го пехотного полка 121-й пехотной дивизии и боевая группа 12-й танковой дивизии (к концу операции).
Потери
около 7000 человек убитыми и ранеными (по советским данным), до 21000 человек убитыми и ранеными (по немецким данным). неизвестны.

Усть-То́сненская наступа́тельная опера́ция (19 августа — 8 сентября 1942 года) — частная наступательная операция советских войск Ленинградского фронта против части сил 18-й немецкой армии с целью совместно с войсками Волховского фронта прорвать блокаду Ленинграда. Составная часть Синявинской наступательной операции .

Обстановка под Ленинградом к концу лета 1942 г.

Летом 1942 года ситуация в районе Ленинграда продолжала оставаться напряжённой. Более того, 23 июля А. Гитлер подписал директиву о подготовке операции по штурму Ленинграда, получившая вскоре кодовое наименование «Северное сияние» (нем. «Nordlicht»). Ориентировочный датой начала наступления было установлено 14 сентября 1942 года. Для решения этой задачи группа армий «Север» генерал-фельдмаршала Георг фон Кюхлера была усилена переброшенной из-под Севастополя 11-й армией генерал-фельдмаршала Эрих фон Манштейна, а также авиацией и тяжёлой артиллерией.

Советское командование, в свою очередь, на конец лета наметило новую операцию по прорыву блокады Ленинграда. В предстоящей операции планировалось задействовать войска Волховского фронта генерала армии К.А. Мерецкова, которым отводилась основная роль, а также войска Ленинградского фронта генерала-лейтенанта Л. А. Говорова. По принятой в советской историографии версии событий, подготовка немецкого наступления была вскрыта советской разведкой и помимо основной задачи войска Волховского и Ленинградского фронтов своим наступление должны были сорвать готовившийся противником штурм Ленинграда. Однако к середине августа советское командование не обладало в полной мере информацией о планах противника. Так, например, Генеральный штаб Красной Армии передал командованию Ленинградского фронта информацию о переброске 11-й немецкой армии под Ленинград и о подготовке штурма города только 14 октября 1942 г. Так или иначе, советские войска упредили противника и начали своё наступление раньше, чем немецкие войска закончили подготовку к штурму Ленинграда.

План операции

Первыми 19 августа перейти в наступление предстояло частям 55-й армии (командующий генерал-майор В. П. Свиридов) Ленинградского фронта, перед которыми стояла задача форсировать реку Тосна, овладеть посёлками Ивановское и Усть-Тосно, а также железнодорожным и автомобильным мостами. В устье Тосны планировалось высадить тактический десант, который должен был захватить плацдарм и мосты через реку до подхода танков и пехоты. Успешное осуществление этого замысла создало бы благоприятные условия для развития дальнейшего наступления на Мгу и Синявино. Ударная группировка Волховского фронта переходила в наступление 27 августа.

Мы в штабе не оставляли сокровенную мечту о большом ударе с целью прорыва блокады.
И вот 7 августа генерал Гусев сказал:

— Ну, други мои, кажется, и у нас начинаются горячие денечки. Волховский фронт готовит наступление на Синявино. Нам предстоит наносить вспомогательный удар навстречу ему...
— Раз навстречу волховчанам, значит, опять по старому пути, с форсированием Невы? — высказал предположение генерал Баранов, новый командующий бронетанковыми войсками.
— Может, ты знаешь другую дорогу? — улыбнулся Гусев. — Я, брат, премию бы выдал тому, кто укажет её...
Два дня спустя нас вызвал Л. А. Говоров. И тут всем стало ясно, что командующий как раз и не хочет наступать по старому пути, через Неву.
— Удар осуществим вдоль левого берега Невы от Колпина в направлении Усть-Тосно и далее на Мгу, — заявил он.
Замысел Леонида Александровича прост.

— Имейте в виду, — предупреждал он, — многое будет зависеть от того, сумеем ли мы сразу захватить шоссейный мост через реку Тосну. С этой целью высадим десант на катерах. Внезапность должна стать нашим союзником.

— Из воспоминаний начальника инженерных войск Ленинградского фронта генерал-лейтенанта Б.В. Бычевского.

В районе Усть-Тосно оборонялась полицейская дивизия СС (командир — А. Вюнненберг), на её левом фланге в районе Колпино и Красного Бора находилась 121-я пехотная дивизия (командир — М. Вандель). Противник располагал мощной многоэшелонной обороной, изобиловавшей дотами, укреплёнными огневыми точками, минными полями. Само село Усть-Тосно и близлежащее село Ивановское (отделённое от него рекой Тосной) были превращены в огромный оборонительный район, создана мощная система артиллерийско-пулемётного огня.

Ход операции

19 августа 268-я стрелковая дивизия (командир — генерал-майор С. И. Донсков) после мощной артподготовки при поддержке 86-го отдельного танкового батальона (9 КВ-1, 12 БТ-7, БТ-5, БТ-2) перешла в наступление. Атакующие, ворвались в Усть-Тосно, стремительно форсировали реку Тосну в районе устья и заняли шоссейный мост через неё, который немцы не успели взорвать. Но мост оставался под массированным огнём противника — два первых танка, выскочившие на него, сразу были подбиты и загородили путь другим. Вытащить их долгое время не удавалось. В разгар боя (около 13:00 часов) с правого берега Невы под огнём противника на бронекатерах прорвался и высадился в Ивановском первый эшелон Усть-Тосненского десанта, несколько позднее — его второй эшелон. В состав десанта, под командование старшего лейтенанта А.Е. Кострубо, входили 280 человек из состава 942-го стрелкового полка 268-й стрелковой дивизии и 50 моряков Балтийского флота.

К 15:00 части 268-й стрелковой дивизии заняли посёлки Усть-Тосно и Ивановское, а передовые части достигли станции Пелла. Однако дальнейшего развития наступления не получило. На второй день операции противник, получив подкрепления (151-й полк 61-й пехотной дивизии, 636-й охранный батальон и одну танковую роту из состава 12-й танковой дивизии), перешёл в контрнаступление и отбросили части 268-й стрелковой дивизии на исходные позиции. Группа десантников во главе со старшим лейтенантом А.Е. Кострубо и один батальон из состава 952-го стрелкового полка оказались отрезанными от основных сил. Таким образом, образовался небольшой плацдарм на левом берегу Невы у Ивановского, имевший 600 метров по берегу Невы до устья Тосны и 400 метров до железной дороги. Потери 268-й стрелковой дивизии были огромны: в первый день один из её полков 952-й стрелковый полк (командир майор А.И. Клюканов) потерял 70 %, а другой, 942-й стрелковый полк (командир — подполковник В.В. Козино) — 60 % личного состава. Тем не менее занимаемый плацдарм был удержан.

Снабжение занятого плацдарма было возложено на Ленинградскую военно-морскую базу. За время операции её корабли эвакуировали более 2 тысяч раненых, доставили на плацдарм около 5000 бойцов пополнения, 14 орудий, 13 миномётов, 1 танк, более 20 тонн боеприпасов и продовольствия. Перевозки проходили при сильном артиллерийском и авиационном противодействии, в результате чего было потеряно одиннадцать катеров. Поддерживая десант, морская артиллерия выполнила 356 стрельб и израсходовала более 4000 снарядов, а авиация флота выполнила около 300 вылетов.

23 августа советские войска предприняли попытку переломить ход сражения: в бой была введена 136-я стрелковая дивизия (командир генерал-майор Н. П. Симоняк). Один батальон из состава дивизии был переброшен торпедными катерами на плацдарм. Однако этот одиночный удар силами одной дивизии не привёл к существенному изменению ситуации. Хотя, частям 136-й стрелковой дивизии удалось снова выбить врага из Усть-Тосно, форсировать реку и восстановить связь с плацдармом большего добиться не удалось. 2 сентября командование 55-й армии ввело в бой 43-ю и 85-ю стрелковые дивизии, но они также не добились успеха. Противник, в свою очередь, не оставили попыток сбросить советские войска в Неву с «Ивановского пятачка», но ценой больших усилий и потерь плацдарм советскими частями был удержан. К концу операции с немецкой стороны против частей 55-й армии действовали 1-й пехотный полк полицейской дивизии СС, 151-й пехотный полк 61-й пехотной дивизии, 100-й полк 5-й горнострелковой дивизии, рота 407-го пехотного полка 121-й пехотной дивизии и боевая группа 12-й танковой дивизии.

4 сентября Л. А. Говоров обратился к И.В. Сталину с просьбой прекратить наступление 55-й армии, поскольку посчитал, что при сложившейся обстановке будет более выгодным для содействия Волховскому фронту «организовать встречный удар на Синявино с форсированием р. Нева на направлении Московской Дубровки». Получив одобрение со стороны Ставки ВГК командование Ленинградским фронтом в спешном порядке приступило к подготовке форсирования Невы силами Невской оперативной группы. Таким образом, к 8 сентября обе стороны в районе Усть-Тосно перешли к обороне. Прекращение активных боевых действий со стороны 55-й армии позволило немецкому командованию сразу же перебросить части 61-й пехотной и 12-й танковой дивизий на направление удара войск Волховского фронта.

Результаты операции и потери сторон

По итогам операции советскими войсками удалось отвоевать посёлок Усть-Тосно и удержать плацдарм у Ивановского («Ивановский пятачок»), но основную задачу частям 55-й армии выполнит не удалось. Командование Ленинградским фронтом было крайне недовольно таким результатом. 22 сентября 1942 г. Военным советом фронта был издан приказ № 00215 «О причинах невыполнения боевой задачи 55-й армией в Усть-Тосненской операции». В приказе в частности говорилось:

Для этой операции были определены 5 стрелковых дивизий, танковая бригада, отдельный танковый батальон, значительное артиллерийское и миномётное усиление и ВВС фронта. Несмотря на превосходство над противником, поставленная задача армией не выполнена.

Основными причинами невыполнения задач являются:
1. Полная беспечность и безграмотность Военного совета и штаба армии, командиров и штабов дивизий в организации и ведении тактической разведки противника…
2. Командующий армией и командиры дивизий не умеют руководить артиллерией и миномётами усиления и танками в современном наступательном бою. Огонь артиллерии и миномётов не массировался на решающих направлениях…
3. Штабы армий и дивизий оказались неподготовленными к управлению войсками. Начальники штабов армий и дивизий не руководили деятельностью подчинённых отделов и начальниками родов войск, не ставили им конкретных задач ни при организации боя, ни в ходе его.
…
5. В проведённой операции войска армии понесли большие потери в личном составе убитыми и ранеными. Цифра потерь говорит за то, что у начальствующего состава армии притупилось сознание необходимости максимального сохранения личного состава армии. Пренебрежение к неоправданным потерям бойцов и командиров является характерной особенностью командования 55-й армии. Даже тогда, когда нет активных боевых действий, 55-я армия несёт самые высокие потери среди армий и групп фронта. Достаточно указать, что в период с 6 по 9.9 армия потеряла убитыми и ранеными 3800 человек….

Вместе с тем, Усть-Тосненская операция внесла определённый вклад в расходование резервов противника и как следствие, в отказ немецкого командования от штурма Ленинграда в 1942 году. Этот результат был достигнут ценой высоких потерь. Официальных данных о потерях частей 55-й армии нет. Указанные в статистическом исследовании Министерства обороны РФ «Россия и СССР в войнах XX века» временные рамки Синявинской операции указаны (19 августа — 10 октября 1942 г.) включают в себя период боевых действия 55-й армии в районе Усть-Тосно, но в числе армий Ленинградского фронта, участвовавших в этой операции, 55-я армия не указана. По данным современных российских исследователей, потери 55-й армии в Усть-Тосненской операции составили до 7000 бойцов убитыми и ранеными. По немецким данным, потери частей 55-й армии в трёхнедельных боях составили около 21000 бойцов убитыми и ранеными. Большие потери были и в технике. Так, с 19 по 25 августа 86-й отдельный танковый батальон потерял всю матчасть: 11 танков сгорело, а ещё 11 были подбиты.

Потери немецких войск неизвестны, но исходя из характера боёв, вероятнее всего, были существенно ниже.

Литература

• Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов / Под ред. Н. Л. Волковского.. — СПб.: Полигон, 2005. — 766 с.
• [www.aroundspb.ru/istoria_lvo.html История ордена Ленина Ленинградского военного округа] / под ред. А.И. Грибкова. — М.: Воениздат, 1974.
• Бешанов В.В. Ленинградская оборона. — М.: АСТ, 2005. — 480 с. — ISBN 5-17-013603-X.
• Мощанский И. Б. Прорыв блокады Ленинграда. Эпизоды великой осады. 19 августа 1942 — 30 января 1943 года. — М.: Вече, 2010. — 184 с. — ISBN 978-5-9533-5289-5.
• Перечнев Ю. Г. Советская береговая артиллерия. — М.: Наука, 1976.
• Заслон на реке Тосне. Сборник воспоминаний ветеранов и жителей прифронтовой полосы (1941—1944 гг.). — СПб., 2008.

Ссылки

• [uwms.artefactworkshop.ru/flot/3_4.php Флот защищает Ленинград]

Отрывок, характеризующий Усть-Тосненская операция

– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.