Утреня
Поделись знанием:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.
В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
У́треня (греч. ὄρθρος; также устар. разг., применительно к утрени Пасхи — зау́треня) — самое продолжительное из ежедневных богослужений суточного круга в православной Церкви.
Содержание
Виды
Обычно различают три вида утрени: вседневная, славословная и полиелейная. Порядок и состав молитв и песнопений Утрени указывается во 2-й, 3-й, 4-й, 5-й, 9-й и других главах Типикона, а сами тексты этих молитв и песнопений находятся практически во всех богослужебных книгах: в служебнике, октоихе, минее, триоди, псалтыри следованной, часослове и в различных пособиях.
В великом посту (редко и в другие многодневные посты) служится аллилуйная утреня, которая может дополняться составными троичными песнями, особыми седальными по первом стихословии, укороченными канонами-трипеснцами, светильнами троичными, молитвой Ефрема Сирина, чтением жития Марии Египетской, пением акафиста Похвалы Пресвятой Богородицы и блаженных, чтением 12-ти Страстных Евангелий, выносом плащаницы и крестным ходом с ней, чтением паремии и апостола и другими особенностями.
Кроме того, по учинённым дням может совершаться заупокойная утреня с парастасом или с краткой литиёй.
В общую классификацию не входит особая пасхальная утреня, совершаемая во все дни Светлой седмицы и на отдание Пасхи.
- Подробнее о Пасхальной утрени см. статью Пасхальное богослужение
Время совершения утрени
Утреня имеет богатую историю. Ежедневное утреннее богослужение появилось уже в Ветхозаветные времена. Также древние христиане во время гонений совершали богослужения в основном ночью и ранним утром.
В приходской практике Русской церкви утреня почти всегда совершается сразу по совершении вечерни (редко с повечерием), то есть вечером; (очень редко после полунощницы). В канун праздничных дней утреня входит в состав всенощного бдения. В будние дни великого поста утреня часто служится вечером, но отдельно от вечерни, так как вечерня служится между Изобразительными и Литургией преждеосвященных Даров (или просто после часов и изобразительных).
В греческих церквах она всегда непосредственно предваряет литургию и обычно совершается раздельно от вечерни. Общий символизм утрени, в противоположность вечерни, — изображение событий новозаветных.
Порядок совершения утрени
Псалтирная часть
Если утреня не соединяется с вечерней[1], то имеет полное начало:
- Отверзается катапетасма за царскими вратами
- Возглас священника: «Благословен Бог наш…»
- Чтец (клирик): «Аминь», и начальные молитвы, далее двупсалмие (ктиторские псалмы 19-й и 20-й[2][3]). Священник в это время совершает каждение алтаря и всего храма
- Трисвятое по «Отче наш»
- Возглас иерея: «Яко Твое есть Царство…»
- Чтец: «Аминь», тропарь и кондак Воздвижения, богородичен
- Укороченная сугу́бая ектения
- Хор на каждое прошение поёт тройное «Господи помилуй», а в конце «Именем Господним благослови, отче»
- В алтаре иерей кадилом крестообразно осеняет престол с возгласом: «Сла́ва Святе́й, и Единосу́щней, и Животворя́щей, и Неразде́льней Тро́ице, всегда́, ны́не и при́сно, и во ве́ки веко́в». Утреня с этого возгласа, если она присоединяется к вечерне (что чаще всего и бывает в современной практике РПЦ). С каждения и этого же возгласа начинается и пасхальная утреня, хотя в саму пасхальную ночь её началу предшествует крестный ход вокруг храма с пением «Воскресе́ние Твое́, Христе́ Спа́се,..», а «Слава Святей, и Единосущней,..» возглашается не в алтаре перед престолом, а на паперти перед внешними вратами храма. Там же (на паперти) исполняется пасхальное начало с многократным повторением тропаря Пасхи, после чего духовенство и прихожане входят в храм
Если совершается всенощное бдение, то, после благословения мирян священником из Царских врат, начинается утреня только с троекратного пения «Слава в вышних Богу,..», так как возглас «Слава Святей, и Единосущней,..» уже́ возглашался в начале Великой вечерни
- Затем следует Шестопсалмие — по уставу, его чтет[4] сам предстоятель. В это время все служащие архиереи и священники в алтаре молча читают тайные утренние молитвы, помещённые в служебнике и в чиновнике архиерейского священнослужения.
- Поскольку на светлой седмице псалтирь в храме отменяется и псалмы пропускаются, то на пасхальной утрени не совершаются шестопсалмие, «Бог Господь…» со стихами и тропарями, кафизмы с седальными, полиелей и великое славословие, но сразу после пасхального начала на паперти храма, следует великая ектения, а за ней поётся канон Пасхи
- Великая (мирная) ектения
- Попеременное пение «Бог Господь…» со стихами диаконом (или священником) с хором во глас предстоящего праздничного тропаря, пое́мого обычно дважды, также второй тропарь (если он есть) и Богородичен. В определённые дни многодневных постов и на заупокойных службах вместо «Бог Господь» поётся «Аллилуия» со своими стихами, заупокойными или страстны́ми тропарями, в посты — троичными песнями
В Великий четверг отверзаются царские врата и читается Евангелие
В Великую пятницу отверзаются царские врата, и духовенство исходит на средину храма, где установлено распятие в рост человека, каждение. Прочитываются первые шесть Страстных евангелий с умилительными антифонами, малыми ектениями и седальными (на которых сидеть не положено). Поются блаженны с тропарями, прокимен: «Раздели́ша ри́зы Моя́ себе́…» и 7-е Страстное евангелие
- По давней традиции Московской Духовной Академии и некоторых семинарий, на утрени под все большие праздники перед кафизмами кто-либо из семинаристов-мирян произносит проповедь. На некоторых приходах проповедь в этом месте утрени на праздничный день благословляется сказать кому-либо из предварительно подготовленных пономарей, чтецов, певцов, сторожей, и других сотрудников (только мужчин) храма.
- Хор «запевает на кафизму»: «Господи помилуй» (трижды), «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу»
- Чтец: «И ныне и присно и во веки веков. Аминь», и далее стихословит очередную кафизму
- Если есть праздник или пред-попразднство: малая ектения. Если нет ектении — чтец: «Господи, помилуй» трижды, «Слава.: И ныне.:»
- Седальны с богородичными
В четверг 5-й седмицы Великого поста предстоятель с амвона читает первую половину Жития преподобной Марии Египетской
В субботу Акафиста в храме включается свет, и духовенство через царские врата исходит на средину храма совершать нараспев с народом первую (из четырёх) часть акафиста. Непрерывное каждение аналоя с иконой
В Великий пяток читается 8-е Страстное евангелие
- Вторая кафизма и третья (когда она есть), стихословятся со своими седальными и богородичными
В понедельник, вторник и среду Страстной седмицы отверзаются царские врата и читается Евангелие
В субботу Акафиста — вторая часть акафиста исполняется так же торжественно, как и первая
- В последнее время во многих храмах распространилась неуставная практика торжественного чтения и пения на средине храма вместо кафизм акафиста случившемуся празднику или святому. Этот акафист на утрени органично продолжается полиелеем
- Псалом 50 и далее канон
На поминальной службе кроме рядовой кафизмы (или вместо неё):
- Стихословится 17-я кафизма
- Священнослужители через северные и южные врата (на многих приходах через Царские врата) выходят из алтаря к установленному на середине храма тетрапо́ду (панихидному столику)
- Иерей со свечой в руке читает псаломские стихи, а певцы тихо поют припев: на 1-й статии — «Благослове́н еси́, Го́споди», на 2-й статии — «Спа́се, спаси́ мя». Диакон в это время непрерывно кадит тетрапод, а пономари помогают читать заупокойные записки.
- Хор поёт: «Я́ко а́ще бы не закон Твой…» (Пс. 118:92), «Во век не забуду оправданий Твоих…» (Пс. 118:93) — каждый стих по трижды
- Заупокойная ектения (по обычаю с кадилом)
- Хор: «Господи, помилуй »— 40 раз
- Священник творит возглас: «Яко Ты еси Воскресение…»
- В начале 2-й статии лик запевает: «Твой есмь аз…» (Пс. 118:94). В это время иерей с диаконом сотворяют малое каждение (тетрапод окрест, иконостас, лики, народ
- В конце 2-й статии хор допевает: «Жива́ бу́дет душа́ моя́ и восхва́лит Тя,..» (Пс. 118:175), «Заблуди́х я́ко овча́ поги́бшее: взыщи́ раба́ Твоего́,..» (Пс. 118:176)
- Пение субботних тропарей по Непорочных, глас 5-й: «Святы́х лик обре́те…», во время которого священник с диаконом совершают полное каждение всего храма
- Заупокойная ектения (по обычаю с кадилом), возглас
- Седален, глас 5-й: «Поко́й, Спа́се наш.., Слава.: И ныне.:», богородичен: «От Де́вы возсия́вый…»
- Псалом 50 и далее канон
Полиелей
Если есть великий или средний праздник, то утреня дополняется полиелеем.
- Зажигается свет (паникадило), отверзаются царские врата, через которые выходит всё духовенство на середину храма, где с зажжёнными свечами и кадилом их встречают пономари
- Пение псалмов 134-го и 135-го (в современной практике, только по два стиха из этих псалмов)
- Это самая торжественная часть утрени, поэтому иногда именно в это время на амвоне, или посреди храма, вручаются церковные награды духовенству, достойным мирянам или щедрым благотворителям
В неделю о блудном сыне, в неделю о Страшном Суде и в Прощёное воскресенье к ним присоединяется псалом 136 «На реках Вавилонских…». При пении 136 псалма электрический свет гасится в храме, а все присутствующие становятся на колени
- От Недели 1-й Великого поста (Торжества Православия) до отдания Воздвижения 21 сентября (4 октября) — кроме совпадения с воскресным днём полиелейного праздника, и от предпразднства Рождества Христова 20 декабря (2 января) до недели о мытаре и фарисее на воскресных всенощных вместо выше приведённых псалмов Типиконом положено пение непорочных — псалом 118 (17-я кафизма) на 5-й глас. При этом священник с диаконом совершают полное каждение храма, начиная с алтаря, при закрытых царских вратах (в этом случае диакон отверзает царские врата только перед чтением Евангелия). В приходской практике вместо Непорочных на воскресных всенощных бдениях поётся обычный полиелей
В неделю крестопоклонную и на Воздвижение Креста Господня полиелей с чтением Евангелия совершается в алтаре, а елеопомазание бывает по изнесении на великом славословии из алтаря на средину храма креста
- Величание со стихами из избранного псалма или/и
- Тропари воскресны, пое́мыя по непорочных «Ангельский собор…»
- На службе Погребения Божией Матери здесь поются благословенны на тот же 5-й глас с похожим припевом: «Благословенная Владычице, просвети мя Светом Сына Твоего.»
- Малая ектения с возгласом иерея
- Седален праздника (в воскресенье ипакои гласа, степенные антифоны текущего гласа)
- Диакон входит в алтарь южными вратами, крестится на горнее место, через царские врата кланяется священнику, стоящему посреди храма, берёт с престола Евангелие и торжественно, с предшествующими свещеносцами становится на амвон, с которого пропевает прокимен со стихами
- Возглас иерея «Яко свят еси Боже наш и во святых почиваеши…»
- Диакон: «Всякое дыхание…» со стихами
- Чтение Евангелия (в воскресные бдения читается одно из одиннадцати воскресных утренних евангельских чтений повествуют о явлениях Господа Иисуса Христа Своим ученикам по воскресении)
- Хор: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе» (по воскресеньям и в период попразднства Пасхи «Воскресение Христово видевше…»)
- Псалом 50 есть на любой утрени, кроме пасхальной, даже если нет полиелея. Свещеносцы уходят в алтарь пономарскими вратами, а диакон заносит Евангелие царскими вратами (на воскресных бдениях Евангелие возлагается вместо иконы Воскресения Христова на аналой посреди храма для целования его всеми присутствующими)
- По Уставу в это время должно происходить целование народом Евангелия, которое после чтения, ещё продолжает держать в руках священник
Накануне праздника Входа Господня во Иерусалим в это же время бывает освящение ва́ий (верб).
- Хор поёт: «Слава»..: «Молитвами апостолов» (или празднуемого святого).., «И ныне»..: «Молитвами Богородицы», «Помилуй мя, Боже,..» и стихиру по 50-м псалме
- Вместо этого по воскресениям периода пения постной триоди здесь хор поёт: «Слава»..: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче»,., «И ныне»..: «На спасения стези настави мя, Богородице»,., «Помилуй мя, Боже»,., «Множества содеянных мною лютых…»
- Диакон или священник всегда (кроме всенощного бдения и пасхальной утрени), даже если нет полиелея, произносит начальное прошение литии: «Спаси Боже люди Твоя…»
- Лик: «Господи, помилуй» 12 раз
- Возглас: «Милостию и щедротами…», прикладывание духовенства и мирян к Евангелию, иконе, помазание елеем и раздача частиц хлебов (если была лития на вечерне)
Канон
- Песнь 1-я. Поются/читаются библейские песни; они составлены в трёх редакциях: для будничных, праздничных и великопостных служб. Затем ирмос 1-ого канона и очередной стих библейской песни перед каждым из 14-ти[5] положенных в каждой песни тропарей октоиха, минеи и триоди. Из-за большей продолжительности и сложности библейкие песни часто заменяются припевами, взятыми из молебнов, а количество тропарей на каждой песни сильно сокращается. В конце каждой песни бывает катавасия
- Трипеснцы имеют 1-ю песнь только по понедельникам
На Пасху вся служба полностью поётся; на каноне припев «Христос воскресе из мертвых» ко всем тропарям, на каждой песни канона совершается каждение, а после катавасии — Тропарь Пасхи (трижды) и малая ектения
Песнь 2-я на утрени бывает только в великопостнных трипеснцах по вторникам — сначала полностью выпевается/вычитывается, затем ирмос, «Слава Тебе Боже наш, слава Тебе» перед каждым тропарём, кроме двух последних. В конце песни катавасия
- Песнь 3-я имеет в своём построении некоторые отличия от 1-й: всегда бывает в великопостнных трипеснцах только по средам. В остальные дни поста ирмос минеи 3-й песни переносится в конец этой песни в качестве катавасии
- По 3-й песни малая ектения, возглас священника, чтение второго по значимости кондака с икосом (если они есть) и седальнов с богородичным (крестобогородичным по средам и пятницам)
В четверг 5-й седмицы Великого поста предстоятель с амвона читает вторую половину Жития преподобной Марии Египетской
В субботу Акафиста торжественное исполнение третьей части акафиста и седален
- Песнь 4-я имеет в своём построении некоторые отличия от 1-й: всегда бывает в великопостнных трипеснцах только по четвергам
- Песнь 5-я имеет в своём построении некоторые отличия от 1-й: всегда бывает в великопостнных трипеснцах только по пятницам
- Песнь 6-я имеет в своём построении некоторые отличия от 3-й: бывает в великопостнных четверопеснцах только по субботам. В остальные дни поста ирмос минеи 6-й песни переносится в конец этой песни в качестве катавасии
- По 6-й песни малая ектения, возглас священника, чтение кондака с икосом. Если кондака празднуемому святому в минее нет, то его следует взять из общей минеи, а в великом посту прочесть во глас октоиха мученичен, помещающийся наряду с седальными по 1-му стихословию в приложении триоди. В праздники должны читаться синаксарии.
На поминальной утрени — выход духовенства из алтаря к тетраподу на середине храма, малая заупокойная ектения и малое каждение
- На Стоянии Марии Египетской здесь чтец (иногда диакон) попеременно с хором исполняют блаженны
В субботу Акафиста торжественное исполнение заключительной четвёртой части акафиста
- Песнь 7-я имеет сходство с предыдущими, в великопостнных четверопеснцах бывает только по субботам
- Песнь 8-я имеет сходство с предыдущими, но есть во всех канонах. Вместо «Слава» чтется «Благослови́м Отца и Сына и Святаго Духа Господа»
- Поётся «Хва́лим, благословим, покланяемся Господеви, поюще и превозносяще во вся веки», после чего — катавасия.
- Пред 9-й песнью канона диакон (если его нет, то священник) совершает каждение алтаря и иконостаса, и, с кадилом на солее, возглащает пред иконою Богородицы: «Богородицу и Матерь Света песньми (или в песнех) возвеличим»,
- Поётся песнь Богородицы («Честнейшую»), написанная святителем Космой Маиумским
Совершается каждение всего храма
- На утрени двунадесятых праздников «Честнейшую…» не поётся, но особые праздничные припевы с тропарями 9-й песни. В этом случае первый припев с ирмосом 9-й песни служат задостойником (используются на литургии и других богослужениях вместо «Достойно есть»)
- Песнь 9-я завершает канон
- По будням и в посты поётся «Достойно есть…»
- Малая ектения
- «Свят Господь Бог наш» со стихами (только на воскресном бдении) — в подражание хвале Серафимов (Ис. 6:2 —3).
- Светилен или эксапостиларий и богородичен (крестобогородичен по средам и пятницам)
В Великий пяток читается 9-е Страстное евангелие
Хвалительная часть
В Великий пяток читается 10-е Страстное евангелие
На Пасху в этот момент с амвона зачитывается Слово Огласительное Иоанна Златоустаго, и поётся этому святителю тропарь
В праздники
- Возжигаются светильники, отверзаются царские врата, архиерей или священник перед престолом восклицает: «Слава Тебе, показавшему нам свет!»
- Хор поёт великое славословие с трисвятым
- Тропарь (иногда с богородиным на «Слава».: «И ныне».:)
- Сугубая и просительная ектении
- Праздничное окончание утрени
- Отпуст
- Поются многолетны: «Великаго господина…»
В неделю крестопоклонную, на Воздвижение Креста Господня и на Происхождение честных древ Животворящего Креста, в это время совершается торжественное изнесение креста из алтаря на середину храма и поклонение ему, а в Великую субботу совершается крестный ход вокруг храма с плащаницей, с последующим чтением прокименов со стихами, паремии, апостола и Евангелия. На чине Погребения Божией Матери крестный ход и елеопомазание
В будни
- Чтец: «Слава».: «И ныне».: «Тебе слава подобает, Господи.:» (иногда пропускается)
- Чтец: «Слава Тебе, показавшему нам свет» и читает вседневное славословие
- Просительная ектения, возглас.
- В Великий пяток читается 11-е Страстное евангелие, затем каждение всего храма
- Стихиры на стиховне из октоиха, триоди и из минеи (если они там приводятся)
- Богородичен (крестобогородичен — по средам и пятницам)
- В Великий пяток читается последнее 12-е Страстное евангелие. Евангелие заносится в алтарь, царские врата затворяются
- «Благо есть…», трисвятое по «Отче наш»
- Возглас иерея «Яко Твое есть Царство…»
- «Аминь», тропарь с богородичным (крестобогородичным — по средам и пятницам)
- Сугу́бая ектения
- Хор «Утверди , Боже, святую…»
- Если утреня не соединяется с часами (например, с Царскими), то она заканчивается отпустом, с предваряющими его возгласами и опеваниями. В конце поются многолетны
На аллилуйных службах
- «Благо есть…», трисвятое по «Отче наш»
- Возглас иерея «Яко Твое есть Царство…»
- Чтец: «Аминь». «В хра́ме стоя́ще сла́вы Твоея́»,., «Господи, помилуй» (40 раз), «Слава».: «И ныне».:, «Честнейшую херувим»,.. «И́менем Госпо́дним благослови́, о́тче».
- Священник: «Сый благослове́н Христо́с Бог наш, всегда́, ны́не и при́сно, и во ве́ки веко́в»
- Чтец: «Ами́нь». «Небе́сный Царю́, ве́ру утверди́»,..
- Священник: молитву Ефрема Сирина с поклонами
Напишите отзыв о статье "Утреня"
Литература
- Шведов О. В. Чинопоследование утрени — структура и симметрия. // Журнал Московской Патриархии. М., 1993. № 12, стр. 84-96.
- Никольский К., протоиерей. Руководство к изучению богослужения православной церкви, Киев, 2008.
Примечания
- ↑ например, когда утреня служится с утра перед Литургией, или же когда Литургии не положено по уставу, или утреня служится отдельно от вечерни (по обычаю некоторых монастырей), или после повечерия (например, в большинство дней попразднства Пасхи), или после полунощницы
- ↑ [www.golubinski.ru/academia/uspensky/utrrazv.htm Проф. УСПЕНСКИЙ Н. Д. ХРИСТИАНСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ УТРЕНЯ / Развитие иноческой утрени]
- ↑ [typikon.ru/books/kashkin.pdf И. В. Гаслов, А. С. Кашкин ПРАВОСЛАВНОЕ БОГОСЛУЖЕНИЕ Практическое руководство для клириков и мирян]
- ↑ славянское слово «чести» означает не столько читать, сколько почитать, оказывать почтение
- ↑ в великом каноне преподобного Андрея Критского тропарей бывает намного больше, но припевы к ним не из библейских песен
| Суточный богослужебный круг Православной церкви | |
|
Вечерня · Повечерие · Полунощница · Утреня · Часы · Божественная литургия | |
| ||||||
Отрывок, характеризующий Утреня
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.
В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
