Уттара

Утта́ра (санскр. उत्तरा, Uttarā ^IAST) — героиня древнеиндийского эпоса «Махабхарата», сестра царевича Уттары и дочь царя матсьев Вираты, при дворе которого Пандавы провели неузнанными последний год изгнания. По условиям роковой игры в кости, после двенадцатилетнего изгнания в лесу, Пандавы поселились в Упапалавье, столице царства матсьев. Средний из пяти братьев Пандавов герой Арджуна объявил себя евнухом и жил на женской половине дворца Вираты, обучая принцессу Уттару и других девушек пению и танцам. Во время жительства Пандавов у Вираты Кауравы со своими союзниками тригартами напали на царство матсьев с целью угона их богатых стад, и Арджуна в обличье евнуха на единственной колеснице разгромил войско Кауравов, а царевне Уттаре, выполняя шуточный обет, привёз снятые с Кауравов прекрасные одежды в качестве платьев для её кукол. Когда Вирата узнал, что при его дворе скрывались великие герои Пандавы, он пожелал выдать свою дочь замуж за Арджуну. Пандавы тоже были не прочь установить союз с могучим царём матсьев, так как надвигалась их война с Кауравами. Но Арджуна счёл невозможным взять в жёны юную принцессу, с которой провёл год в одних покоях, во избежание сплетен. Он предложил в женихи Уттаре своего сына Абхиманью, который был непобедимым богатырём, превосходившим по мощи своего отца Арджуну. Однако, вскоре после свадьбы с Уттарой юный Абхиманью погибает в неравной схватке с шестью воителями Кауравов, включая Бхишму и Карну во время Битве на Курукшетре. Погиб и отец Уттары старый царь Вирата, и её братья. Уттара, которая была беременна на момент смерти мужа, оплакивает мужа на Курукшетре вместе с другими жёнами и матерями, и через несколько месяцев рождает сына Парикшита, которому суждено в будущем стать единственным оставшимся в живых представителем династии Куру. Достигнув совершеннолетия, Парикшит становится императором Хастинапуры, а Пандавы удаляются в Гималаи.

Отрывок, характеризующий Уттара

– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.