Уфимские слободы

Уфимские слободы — поселения или районы, в разное время возникавшие в черте г. Уфы или на её периферии. Эти слободы стихийно начали появляться сразу после строительства Уфимского Кремля на рубеже XVI—XVII вв. Быт жителей уфимских слобод мало напоминал городской: дома были деревянными, часто с приусадебными участками.

В Уфе за её более чем 400-летнюю историю существовало до двадцати слобод: это Архиерейская, Восточная, Золотухинская, Московская, Нижегородская, Новая, Репные (Большая и Малая), Северная, Семинарская, Солдатская, Татарская, Труниловская, Черкалихина и др.

Архиерейская слобода

Архиерейская слобода («Архиерейка») располагалась в исторической части Уфы на склоне реки Белой. Своё название слобода получила по своему самому крупному зданию — Архиерейскому дому, который стоял над склоном реки вплоть до 1960-х гг. Ныне на этом месте находится Дом Правительства.

Слобода представляла собой склон горы, беспорядочно застроенный домами. К востоку от неё была Труниловская слобода, к западу — небольшая Семинарская слобода. В настоящее время эта территория находится между улицами Цюрупы и Гоголя в Кировском районе.

Восточная слобода

Восточная слобода оформилась в конце XIX в. и вплоть до Октябрьской Революции не входила в состав Уфы. Она была отделена от города Ново-Ивановским кладбищем, на котором сейчас находится сквер «Юбилейный». Территория Восточной слободы находится сейчас между Южным автовокзалом Уфы и Аграрным Университетом (ныне здесь сквер «Юбилейный»). Прежние улицы (Николаевская, Васильевская, Ольгинская, Валентиновская, Георгиевская, Цеховая, Мариинская) либо исчезли, либо после 1917 г. получили имена в честь революционеров: это улицы Володарского, Бабушкина, Клары Цеткин, Степана Халтурина. Сама бывшая слобода находится в Советском районе.

Московская слобода

Московская слобода возникла к северо-востоку от Уфимского кремля в 1698 г. Название она получила от московских стрельцов, сосланных в Уфу после стрелецкого бунта против Петра I. Ныне находится на территории Старой Уфы.

Труниловская слобода

Труниловская слобода представляет собой территорию за Первой соборной мечетью. Её границами являются: с юга — набережная реки Белой, с запада — Архиерейская слобода, с севера — улица Салавата, с востока — Случевской горой. Название происходит от устаревшего слова «трунить» (шутить, смеяться).

Слобода представлена различными оврагами, небольшими домиками с огородами. Через слободу проходила Труниловская улица, ныне — улица Салавата. Сохранился также Труниловский переулок. Из Труниловской слободы начиналась Телеграфная улица, которая сейчас известна как улица Цюрупы. Территория слободы находится в Кировском районе города.

Золотухинская слобода

Золотухинская слобода («Золотуха») располагалась на юго-востоке Уфы у реки Белой. Она появилась почти одновременно с самой Уфой в конце XVI — начале XVII вв. к востоку от Уфимского Кремля и тянулась как улица с запада на восток близ Усольской горы. Жители слободы были заняты в сельском хозяйстве.

Слобода начала стремительно расти в конце XIX в. и к 1917 г. насчитывала 317 дворов. После Октябрьской Революции она была переименована в Пугачёвскую слободу. Ныне её территория находится в окрестностях улицы Пугачёва в Кировском районе и застраивается коттеджами.

По одной из версий получила своё название от «золотое место» — в слободе можно было легко спрятать украденное или самому уйти от погони. По другой версии от «не жизнь, а золото» — якобы жителям слободы было легче жить, чем горожанам, кормясь от богатых травой лугов для скота и от рыбной реки. По третьей версии — от золотарей, которых было много среди жителей слободы.

Репные слободы

Большая и Малая Репные слободы — одни из первых уфимских слобод. Они появились в начале XVII в. в северной части тогдашнего города на берегу реки Сутолоки. В Репных слободах начали селиться ремесленники, особенно кузнецы, благодаря которым кузнецкий промысел сделался там главным.

Через десятилетия слобода разрослась, на ней в XVIII в. сформировались улицы и переулки, которые получили название от слободы: Малая Репная улица, которая в дальнейшем стала Большой Казанской, ныне — Октябрьской Революции, Большая Репная улица, в дальнейшем переименованная в Сибирскую улицу по названию проходящего через неё Сибирского тракта, ныне — улица Мингажева.

Сейчас территория бывших Репных слобод находится в Кировском районе.

Сафроновская слобода

В начале XX в. Сафроновская (тогда — Софроновская) слобода была самой северной частью Уфы. Она до сих пор представляет собой частный сектор и застроена в основном деревянными домами. Особенностью этой слободы является то, что её улицы по-прежнему носят свои старые названия, в которых до сих пор отражается история Уфы. Названия улиц — Златоустовская, Мензелинская, Белебеевская, Стерлитамакская, Бирская — названы по городам, которые входили в состав некогда существовавшей Уфимской губернии.

Северная слобода

Северной слободой назывался рабочий район, начинавшийся с Железнодорожного вокзала Уфы и железнодорожных мастерских и Сафроновской переправы вверх по улицам Александровской (ныне — улица Карла Маркса), Центральной (ныне — улица Ленина) и Телеграфной (ныне — улица Цюрупы) до Солдатского озера. В слободе проживал рабочий люд, в начале XX в. она являлась самой северной окраиной Уфы. Ныне же она находится в его центре, в Советском районе города.

Солдатская слобода

Солдатская слобода находилась на правом берегу реки Сутолоки от пересечения улицы Приютской (в настоящее время — улица Кирова) и вниз по оврагам вдоль улиц Мингажева и Новомостовой. Она образовалась в начале XIX в., когда отставные солдаты начали получать земли для поселения. В 1819 г. согласно Плану Гесте эта местность оказалась в городской черте, хотя по-прежнему продолжала именоваться слободой.

Население Солдатской слободы состояло из городской бедноты: мелких ремесленников, лоточников, чернорабочих, извозчиков, грузчиков, различного криминального элемента. Здесь же (на углу улиц Мингажева и Новомостовой) размещался «Разгуляевский питейный дом», который пользовался недоброй славой. Сама слобода была плотно застроена избами-мазанками, сараями, банями и разного рода деревянными строениями. Через слободу шла Солдатская улица. Здесь же располагался Солдатский переулок.

В 1897 г. в слободе через овраг построили большую земляную дамбу, а протекавший через овраг ручей заключили в каменную трубу. Недалеко от слободы на северо-западной границе Уфы располагались каменоломни, добываемый из них камень использовался в строительстве домов и дорог.

К концу XIX в. Солдатская слобода насчитывала 48 дворов. В XX в. уже после Октябрьской Революции Солдатская улица была переименована в улицу Бела-Куна, затем в Ильменскую и, наконец, в Волочаевскую. Солдатский переулок называется теперь улицей Каховского.

Название «Солдатская слобода» сегодня вышло из употребления. Территория слободы ныне находится в Кировском районе города в зоне полной реконструкции.

Татарская слобода

Татарская слобода впервые упоминается в документах в 1591—1592 гг. Она находилась на севере Уфы на р. Урузя. Основателем слободы был Шугур-али Конкузов, поэтому слобода стала называться Шугуровой деревней, а река Урузя — Шугуровкой. Ныне эта слобода стала северо-восточной частью Черниковки в Орджоникидзевском и Калининском районах.

Черкалихина слобода

Черкалихина слобода располагалась в районе современного Телецентра на территории Ленинского и Кировского районов. С юга слободу ограничивала река Белая, с востока — Архиерейской слободой, на западе — крутой холм, на севере — Черкалихинская улица (после Революции — Краснознамённая, располагалась между улицами Валиди и Пушкина, сегодня уже не существует). В слободе был Черкалихинский овраг, располагавшийся между корпусами Башкирского Государственного Университета и на берегу Белой памятником Салавату Юлаеву, ныне полностью реконструированный и облагороженный, а дома, располагавшиеся в овраге, снесены. Здесь теперь находится здание Конгресс-холла.

Версий происхождения названия слободы несколько. По одной из них она была названа по имени слепого Черкалихи, который был единственным выжившим при крушении лодки с пассажирами. Его именем был назван овраг, а потом и вся слобода. По другой версии овраг был назван по имени разбойника, который украл дочь уфимского воеводы и держал в овраге ради выкупа.

Ссылки

• [ufa-progylki.narod.ru/his_14.html Прогулки по Старой Уфе]
• [gorobzor.ru/ufa/okraini Уфимские окраины]
• Александр Барановский. [www.istoki-rb.ru/index.php?article=2573 Интересное об Уфе] (рус.). Истоки (25 апреля 2012). Проверено 22 мая 2012. [www.webcitation.org/6AZvVoLfr Архивировано из первоисточника 10 сентября 2012].

Литература

• Синенко С. Неторопливые прогулки по Уфе. Городской путеводитель. — Уфа: Китап, 2010. — 376 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-295-05148-7.
• Синенко С. Г. Уфа старая и новая. — Уфа: Государственное республиканское издательство «Башкортостан», 2007. — 272 с. — 3000 экз.
• Нигматуллина И. В. Старая Уфа. Историко-краеведческий очерк. — Уфа: Белая река, 2007. — 224 с. — ISBN 978-5-87691-036-3.

Отрывок, характеризующий Уфимские слободы

– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».