Уход (фильм)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Уход
Жанр

авангард

Режиссёр

Дмитрий Фролов

В главных
ролях

Евгений Сухоненков

Композитор

Жан-Мишель Жарр

Длительность

6 мин.

Страна

Россия Россия

Год

1998

К:Фильмы 1998 года

«Уход» — концептуальный фильм, смыслом которого является долгий скорбный, переполненный любовью и жалостью, взгляд с экрана в глаза зрителю. Актер слившись с образом Создателя пронзает нас своей энергией. И в момент его разворота хочется крикнуть: «Господи ! Помилуй грешных нас ! Не уходи !»(Rotterdam Film Festival 1999).





В ролях

Интересные факты

  • Премьера фильма состоялась в декабре 1998 года в Центре Жоржа Помпиду в Париже
  • Фильм снимался в день пожара гостиницы «Ленинград» зимой 1991 года

Фестивали

  • 6-е Международная Биеннале фильмов об искусстве, центр Ж.Помпиду, Франция, Париж, декабрь, 1998;
  • 28-й Международный Кинофестиваль в Роттердаме, янв. 1999;
  • «Impakt Festival 2000», Утрехт, Нидерланды, май, 2000;
  • 10-я Неделя экспериментального кино, Мадрид, Испания, ноябрь, 2000;
  • 17-й Международный фестиваль короткометражных фильмов в Гамбурге, июнь, 2001;
  • 4-й Международный Фестиваль Экспериментальных Искусств и Перформанса, август 2002, Манеж, С-Петербург;
  • XI Открытый Российский Фестиваль Кино стран СНГ и Балтии («Киношок»), сентябрь 2002, Анапа;
  • 5-й Международный фестиваль независимого кино «Чистые грёзы-V», С-Петербург, ноябрь, 2002;
  • «Весь Петербург 2002», Центральный Выставочный Зал «Манеж», С-Петербург, январь 2003;
  • «Сезоны русского языка и культуры в Германии — 2003», Берлин, февраль 2003.

Напишите отзыв о статье "Уход (фильм)"

Ссылки

  • [dmitrfrolov.narod.ru/Uhod.htm Официальный сайт фильма]
  • [miryanin.narod.ru/beseda_o_kino.html Беседа о кино с Георгием Митрофановым]


Отрывок, характеризующий Уход (фильм)

Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?