Список участников The Fall
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
(перенаправлено с «Участники The Fall»)
The Fall — британская рок-группа, образовавшаяся в 1976 году в Манчестере, Англия, и на протяжении всего времени своего существования 57 раз менявшая состав[1]. Единственным постоянным участником коллектива всё это время оставался его основатель, вокалист, фронтмен и автор песен Марк Э. Смит[2].
Содержание
Текущий состав
- Марк Смит — вокал, клавишные.
- Элени Поулу (англ. Eleni/Elini/Elena/Elenor Poulou) — клавишные, вокал (2002 -). Гречанка, учившаяся в Германии, где записывалась, в частности, с группами Zen Faschisten и Shizuo. Вышла замуж за Марка Э. Смита в начале 2001 года и в 2002 году вошла в состав The Fall. Принимала участие в записи всех альбомов группы начиная с The Real New Fall LP.
- Дэйв Сперр (англ. Dave Spurr) — бас-гитара (август 2006 -). Участник групп En-tito (из Бери, до Fall) и — в последнее время — MotherJohn. Первоначально был приглашён в состав, чтобы заменить Роба Барбато, когда последний вернулся в Darker My Love, после возвращения последнего стал выступать вторым бас-гитаристом, а после 2007 года стал в составе басистом единственным.
- Пит Гринвэй (англ. Pete Greenway) — гитара (2006 -). Первоначально заменял Тима Пресли, когда тот был занят в других проектах. Начиная с июня 2007 года — постоянный участник группы. Основатель и гитарист Das Fringe (ранее — Pubic Fringe), группы, нередко сопровождающей The Fall на гастролях.
- Кирон Меллинг (англ. Keiron Melling) — ударные (2007 -). Первоначально заменял Орфео Маккорда (хотя иногда выступал и вместе с ним барабанным дуэтом). Дебютировал в студии во время работы над альбомом Imperial Wax Solvent.
Бывшие участники
Участники оригинального состава. 1977 год
- Мартин Брама (англ. Martin Bramah) — гитара и бэк-вокал (1976 — апрель 1979, июль 1989 — июль 1990).
- Тони Фрил (англ. Tony Friel, род. 4 мая 1958 года в Биркинхеде, Англия) — бас-гитара (1976 — декабрь 1977). Один из основателей The Fall, прежде игравший в группе Nuclear Angel. Принял участие в записи дебютного EP «Bingo Master's Breakout» и был соавтором двух песен, вошедших в дебютный альбом Live at the Witch Trials[3]. Покинув The Fall, образовал вместе с Диком Уиттсом The Passage. Также записывался как Contact (с Дунканом Престбери). Следующие 20 лет провёл, играя в полупрофессиональных ритм-энд-блюзоовых коллективах. Руководил лейблом Racket Records и был участником Woodband Streetband[2].
- Дэйв/Стив — ударные (1977). Никто из участников группы не смог вспомнить фамилии самого первого барабанщика The Fall, уволенного после первого же концерта. Более того, существуют разночтения и относительно его первого имени. Дэйв Буш говорил автору Саймону Форду, что встречал на вечеринке в Манчестере в середине 1990-х годов человека по имени Стив, который утверждал, что был первым барабанщиком The Fall. Если верить Бушу, Стива уже нет в живых; Тони Фрил также утверждал, что Стив (Дэйв), страдавший психическим заболеванием, бросился под поезд. По утверждению Форда, Брама вспоминал, что этот ударник предлагал группе свою песню, «Landslide Victory»: она была отвергнута, поскольку восхваляла партию консерваторов и группе совершенно не подходила.
Участники составов ## 2 — 57
Список участников The Fall приведён в соответствии с хронологической очередностью прихода их в группу.
- Карл Бёрнс (англ. Karl Burns) — ударные, бас-гитара, гитара (1977—1979, 1981—1985, с перерывами в 1993—1998 годах)
- Марк Райли (англ. Marc Riley) — бас-гитара, гитара, клавишные, вокал (1978—1983).
- Ивонн Поулетт (англ. Yvonne Pawlett, род. 23 мая 1959 года, урожд. Кей Салливан) — клавишные (май 1978 — июль 1979). Заменила Бёрнса, сыграла в Live At The Witch Trials, а также синглах «It’s The New Thing» и «Rowche Rumble». Ушла из группы, чтобы, как она сама сказала, заняться своей собакой. В 1982 году играла в группе The Shy Tots, которая выпустила кассету с тремя песнями, рассылавшуюся по почте обмен на пустую кассету с адресом[2]. Согласно книге Форда, в настоящее время работает в службах, связанных с экологией и сельским хозяйством.
- Кэй Кэрролл (англ. Kay Carroll, род. 27 декабря 1948 года) — вокал, перкуссия (1979 — апрель 1983). Жила в Уэст-Гортон, затем в Ардуике. Была замужем и имела двоих детей, развелась и поступила на курсы медсестёр. Через Уну Бейнс познакомилась с Марком Э. Смитом и стала менеджером The Fall. Принимала участие в записи всех альбомов с Dragnet до Room to Live (включительно), в последнем выступила в качестве сопродюсера. Кей, имевшая близкие отношения со Смитом, ушла из группы после личного разрыва, во время американского турне начала 1983 года. В США она и осталась, сейчас живёт в Портленде, штат Орегон, где работает медицинской сестрой.
- Майк Ли (англ. Mike Leigh) — ударные (январь 1979 — март 1980). Заменил Бёрнса, сыграл в синглах «Rowche Rumble» и «Fiery Jack», а также на альбомах Dragnet и Totale’s Turns (It’s Now or Never). Был тедди-боем. «Парень простой, но хороший — иногда играет стоя… Экс-вышибала: в The Fall просто отбывает срок»[4], — так характеризовался он в одном из пресс-релизов группы. Покинув The Fall, Ли вернулся в кабаре (откуда и пришёл), а в 1982 году перешёл работать в страховую компанию. Позже записал сингл с шотландской группой Twisted Hand[2].
- Стив Хэнли (англ. Steve Hanley) — бас-гитара (1979—1998).
- Крэйг Скэнлон (англ. Craig Scanlon) — гитара (1979—1995).
- Пол Хэнли (англ. Paul Hanley) — ударные, клавишные, гитара (март 1980 — март 1985). Младший брат Стива Хэнли. В состав The Fall вошёл в шестнадцатилетнем возрасте, будучи школьником; на свой первый концерт в Electric Ballroom прибыл прямиком из Манчестера и вышел на сцену в школьной униформе. Большую часть проведённого в группе времени Пол Хэнли был вторым ударником состава. В 1998 году вместе с братом Стивом он играл в Ark (группа выпустила один альбом). Начиная с 2001 года — участник The Lovers, вместе со Стивом Хэнли и вокалистом Томом Хингли (англ. Tom Hingley, экс-Inspiral Carpets).
- Брикс Смит (англ. Brix Smith) — гитара, вокал (1983—1989, 1994—1996).
- Саймон Роджерс (англ. Simon Rogers) — бас-гитара, клавишные, гитара (март 1985 — октябрь 1986; продюсер группы в 1987—1988, 1993 годах). Роджерс, музыкант с классическим образованием, вошёл в 1985 году в разбалансированный, экспериментальный состав The Fall; его
познакомил со Смитом Кларк. Последний хотел записать трек «The Classical» с классическими музыкантами, но оркестр сыграть был не в состоянии композицию, в которой имелся лишь один аккорд. Помог аранжировать его именно Саймон Роджерс, приятель Кларка[5]. Смит давал Роджерсу высочайшую оценку, особенно делая упор на уровне его образованности.
|
Саймон — независимый участник: он занят саундтреками и многим другим, но когда он с нами, это стимулирует меня, потому что мне нравится постоянно экспериментировать. Ведь если у тебя познания в музыке на нуле, не всегда можно реализовать то, что в мыслях. А когда работаешь с таким человеком, как он, это получается. Я позволяю ему эту независимость. У Брикс она тоже есть разумеется, но никому больше она не позволена. Марк Э. Смит.[6]
|
|
Вскоре Роджерс стал участником The Adult Net, группы Брикс Смит. Он, кроме того, записывался в сборниках серии Ministry of Sound, сотрудничал с Питером Мёрфи, Боем Джорджем и Lightning Seeds. Участник группы Incantation. Записывался соло под псевдонимом Nation 12; его сингл «Brutal Deluxe» позже был использован в звуковой дорожке к компьютерной игре «Speedball 2».
- Саймон Уолстенкрофт (англ. Simon Wolstencroft) — ударные, клавишные, программинг (июнь 1986 — август 1997). Участник The Patrol (группы, которая стала позже The Stone Roses), а также недолго — The Colourfield и Weeds. Некоторое время рассматривал возможность войти в первый состав The Smiths, но Моррисси как фронтмен не произвел на него впечатления[2]. После ухода из The Fall играл с Иэном Брауном, принял участие в записи альбома Golden Greats.
- Марша Скофилд (англ. Marcia Schofield, род. 1962, Флэтбуш, Бруклин) — клавишные (октябрь 1986—июль 1990). Получила классическое музыкальное образование. В Нью-Йорке была завсегдатаем CBGB's и Max's Kansas City, играла с Outsets (тогдашней группой Ричарда Хелла), участниками Dead Boys и даже с Игги Попом. Училась в университете, но бросила учебу, встретив будущего мужа Пола Скофилда, члена Революционной рабочей партии (англ. Workers' Revolutionary Party), который работал до этого в секс-магазине. Фил позже переименовался в Фила Шонфельта и выпустил 12"-сингл «Charlotte’s Room», который Марк Э. Смит выпустил на лейбле Cog Sinister. В 1981 году, уже будучи фанаткой Fall, Марша вошла в состав Khmer Rouge, группы более близкой к Gang of Four, чей драммер оформил несколько обложек The Fall[7]. Марша и Фил, в 1984 году переехавшие в Лондон, здесь познакомились с другой американкой, Брикс Смит. Первым концертом для Марши стало выступление в Ипсвиче, перед которым она с группой ни разу не репетировала. Скофилд приняла участие в записи альбомов The Frenz Experiment, I Am Kurious Oranj, Seminal Live и Extricate, а также Shift-Work (одна песня). Была уволена в 1990 году после австралоазиатского турне, после чего выступала с Blue Orchids. Затем занялась медициной, анестезиологией, живёт в Кембридже, воспитывает маленького ребенка.
- Дэйв Буш (англ. Dave Bush, род. 4 июня 1959 года, Таплоу, Англия) — программинг, клавишные (август 1991-ноябрь 1995). Изначально — звукоинженер, работавший в числе прочих с Clash, Echo and the Bunnymen и The Teardrop Explodes. Прежде чем войти в состав The Fall, год работал с группой рабочим сцены. Принял участие в записи альбомов Code: Selfish, The Infotainment Scan и Middle Class Revolt. Утверждал, что бы отстранен от дел во время микширования Cerebral Caustic. Перешёл в Elastica, где оставался до самого распада группы.
- Джулия Нейгл (англ. Julia Nagle) — клавишные, гитара, программинг (ноябрь 1995 — август 2001). Уроженка Канады, была участницей St. Winifred’s School Choir (но не принимала участие в записи сингла «Grandma»). Изучала искусство дизайна и играла с панк-группой Blackout. Начала сотрудничество с The Fall в качестве звукоинженера (Bend Sinister) и в те дни пришла к выводу, что это «унылая группа». Вышла в 1987 году за Крис Нейгла. После ухода из The Fall образовала What? Noise. Рассталась с Крисом после перехода в The Thrush Puppies. Был момент, когда у Нейгл возник проект женского состава The Fall, с единственным мужчиной, Марком Смитом. Она приглашала к участию Кейт Темен (ударные) и Карен Литэм (ударные). Проект не реализовался, потому что Темен отказалась от участия после трёх концертов.
- Люси Риммер (англ. Lucy Rimmer) — вокал, клавишные (декабрь 1995 — октябрь 1996). Участвовала в записи The Light User Syndrome, где исполнила партии ведущего вокала в «Birthday» и «The City Never Sleeps», но не представлена на фотографии, на обложке альбома. Некоторое время — подруга Смита, именно она организовала фэн-клуб The Fall. Близко дружит с Кэролайн Смит, сестрой Марка.
- Томми Крукс (англ. Tommy Crooks) — гитара (август 1997 — апрель 1998). Шотландский музыкант и художник. Заменил Скэнлона, сыграл на альбоме Levitate, принял участие в оформлении — как этого альбома, так и сингла «Masquerade». Ушёл из группы вместе с Бёрнсом и Стивом Хэнли после физической стычки со Смитом на сцене в Нью-Йорке в апреле 1998 года. После этого присоединился к группе Ark, но вскоре ушёл и оттуда, вернувшись к занятиям живописью. В последние годы играет в Farmhand, выпустившей «Farmland Quintessence».
- Карен Литэм (англ. Karen Leatham) — бас-гитара (август — декабрь 1998). Пришла в группу по рекомендации Нейгл, которая знала её по участию в манчестерской группе Wonky Alice, и дебютировала на концерте в Манчестерском университете. Приняв участие в записи The Marshall Suite, ушла, чтобы принять участие в реюнионе Wanky Alice.
- Том Хэд (англ. Tom Head, наст. имя — Том Мёрфи, англ. Tom Murphy) — ударные (август 1998 — ноябрь 2000). Музыкант и актёр, принимавший участие в сериалах «Coronation Street» и «The League of Gentlemen».
|
|
Том Хед, барабанщик, он великолепен. Это старший брат моего хорошего приятеля. Она дал мне прослушать свою пленку и оказалось это очень в духе Заппы… Он великолепен, потому что играет в точности то, что ты от него хочешь: он играл джаз, кантри-энд-вестерн, способен сыграть что угодно — и именно сыграть. Раньше мне требовались дни, недели, иногда месяцы, пока барабанщик не понимать, что от него нужно. А он производит то, что ты хочешь вот так (щёлкает пальцами). Марк Э. Смит, The Wire, 1999[8]
|
|
Хед, сыгравший на альбомах The Marshall Suite и The Unutterable, ушёл из группы, чтобы заняться актёрской карьерой, и был заменён Спенсером Бёртуистлом.
- Невилл Уилдинг (англ. Neville Wilding) — гитара (ноябрь 1998 — февраль 2001). Валлийский музыкант, участник Rockin Gomez, психобилли-группы из Риля. Сыграл в The Marshall Suite и The Unutterable, исполнил партию вокала в песне «Hands Up Billy». Покинул группу после юридического конфликта с записывающим лейблом группы, касавшегося авторских отчислений.
- Адам Хелал (англ. Adam Helal, наст. фамилия — Бромли, наполовину — ливанец) — бас-гитара (декабрь 1998 — февраль 2001). Принял участие в записи альбомов The Marshall Suite and The Unutterable. Ушёл по тем же причинам, что и Уилдинг. Юридический конфликт с группой продолжается по сей день. Сейчас Хелал — участник Galactica.
- Эд Блэйни (англ. Ed Blaney) — менеджмент, гитара, вокал (2000—2001, 2003—2004). Участник Trigger Happy (как и Джим Уоттс с Дэйвом Милнером — именно он привёл их за собой в The Fall). Некоторое время работал гастрольным менеджером The Fall, затем взял на себя функции полноправного менеджера, наконец увлёкся музыкальной стороной предприятия: стал соавтором нескольких песен альбома Are You Are Missing Winner, где исполнил также вокальные партии. Подал в отставку в 2002 году после того, как два запланированных американских тура оказались отменены. В 2003 году вернулся к работе менеджера группы и сыграл на гитаре в последней радиосессии для Джона Пила; выходил на сцену в Нью-Йорке, третьим гитаристом, после чего вновь расстался с ансамблем. В 2008 году провёл со Смитом совместные гастроли; дуэт выпустил два альбома: Smith And Blaney и The Train Part 3. После этого Блэйни вновь стал — и остаётся — менеджером The Fall.
- Спенсер Бёртуистл (англ. Spencer Birtwistle) — ударные (ноябрь 2000 — ноябрь 2001, июль 2004 — май 2006). Основатель группы Laugh (в 1991 году переименовавшейся в Intastella, участник The Bodines, звукоинженер World of Twist (сингл «The Storm»). Заменил Хэда перед началом работы над Are You Are Missing Winner, но оказался уволен к концу года после потасовки со Смитом. В 2003 году записал со Смитом «(Birtwistle’s) Girl In Shop» (Protein Christmas EP), после чего вернулся в состав и в 2004 году принял участие в последней сессии The Fall у Джона Пила. Ушёл в 2006 году после ссоры со Смитом. Работает со Стеллой Грей, вокалисткой Intastella, занявшейся сольной карьерой.
- Бен Причард (англ. Ben Pritchard) — гитара (февраль 2001 — май 2006). Знал Марка Смита с детских лет. Был приглашённым музыкантом в The Unutterable, после чего вошёл в состав полноправным участником, заменив Уилдинга. Сыграл в альбомах Are You Are Missing Winner, The Real New Fall LP и Fall Heads Roll. Покинул состав в ходе турне 2006 года вместе со Стивом Траффордом и Спенсером Бёртуистлом; все трое поняли, что не в состоянии продолжать работу со Смитом.
- Дэйв Милнер (англ. Dave Milner) — ударные, клавишные (ноябрь 2001 — июнь 2004). Участник Trigger Happy. Заменил Бёртуистла перед началом работы над The Real New Fall LP, причём срочно; прошёл лишь 45-минутную репетицию. Вскоре стал жертвой обратной замены.
- Джим Уоттс (англ. Vincent Jarvis Watts, род. 14 февраля 1975 года в Салфорде) — бас-гитара, гитара, клавишные (февраль 2001 — март 2003, июль-декабрь 2004). Участник Trigger Happy и Alfie. Заменил Халала, сыграл на Are You Are Missing Winner и The Real New Fall LP, был уволен после ссоры в 2003 году. Год спустя вернулся в состав и сыграл (на основном инструменте, гитаре) в последней сессии у Джона Пила. Расстался со Смитом после ссоры по поводу авторских. Собрал собственный коллектив UglyRadio, где играет на гитаре, подрабатывает роуди в New Order.
- Саймон Арчер (англ. Simon Archer) по прозвищу «Динг» (или «Динго») — бас-гитара, банджо, продюсер (апрель 2003 — апрель 2004). Заменил Джима Уотса но год спустя перешёл в гастрольный состав PJ Harvey — в частности, заметен в её Please Leave Quietly DVD. Принял участие в записи нескольких треков The Fall, в частности, «Theme From Sparta FC #2» и новой версии «Country On The Click». Вернулся в качестве сопродюсера и автора нескольких песен на Fall Heads Roll, работал также звукоинженером группы. Позже гастролировал в составе Фрэнка Блэка. Его новая группа, Bobbie Peru, сопровождала The Fall в их мартовском турне 2008 года. Спродюсировал сингл «Slippy Floor» (2009).
- Стив Траффорд (англ. Steve Trafford) — бас-гитара, гитара (2004—2006). Заменил Арчера, принял участие в записи Fall Heads Roll. Ушел одновременно с Бёртуистлом и Причардом, — и по тем же причинам. В последнее время работал с Полом Хитоном.
- Тим Пресли (англ. Tim Presley) — гитара (май 2006 — июнь 2007); Роберт Барбато (англ. Robert Barbato) — бас-гитара (май 2006 — июнь 2007). Оба — участники Darker My Love, первоначально были приглашены лейблом Narnack Records, чтобы завершить с The Fall турне 2006 года после того, как группу покинули Причард, Траффорд и Бёртуистл. Оба играли параллельно в двух группах, и приняли участие в записи альбома Reformation Post TLC. Дав с The Fall последний концерт 1 июня 2007 года в Барселоне, оба вернулись в DML.
- Орфео Маккорд (англ. Orpheo McCord) — ударные (май 2006 — июнь 2007). Участник On the Hill, экспериментального дуэта. Был приглашен лейблом Narnack Records, чтобы завершить с The Fall турне 2006 года после того, как группу покинули Причард, Траффорд и Бёртуистл. Принял участие в записи Reformation Post TLC.
Эпизодические участники
- Джонни Браун (англ. Johnnie Brown) — бас-гитара (январь 1978). Уроженец Ротерхэма, студент художественного колледжа, заменил Тони Фрила и продержался в составе 3 недели. Выступил с The Fall на концерте, показанном по Granada ТV; оформил обложку Bingo Master’s Breakout EP.
- Эрик Макганн (англ. Eric McGann, он же — Rick Goldstraw) — бас-гитара (март — июнь 1978). Заменил Джонни Брауна и тоже продержался в группе недолго. Ушёл из группы в тот день, когда нужно было ехать записывать Peel Session #1. Причиной явилось отвращение к факту использования водителя фургона Стив Дэвиса в качестве перкуссиониста, но более всего, как сам он утверждал (и согласно книге Форда) — к его гавайской майке[2]. После ухода стал участником аккомпанирующего состава Джона Купера Кларка, Curious Yellow. Играл и с The Blue Orchids.
- Стив Дэвис (англ. Steve Davies) — ударные, перкуссия (май 1978, июнь 1980). Сыграл на конгах в самой первой Peel Session (именно в связи с этим обстоятельством группу в тот самый момент покинул Макганн-Голдстроу). Два года спустя заменил всё ещё не вышедшего из школьного возраста барабанщика Пола Хэнли перед началом голландского тура. Для этих гастролей взял взаймы ударную установку, которая была сломана после 11-го концерта. Был участником Mushroom Tango, группы, специализировавшейся на каверах Can. Стал в конечном итоге своего рода авторитетом в области «ручного» драмминга и создал группу обучения мастерству перкуссии и танцев под названием Baba Yaga Global Percussion & Arts Workshops. Участвует также в уличных театральных постановках.
- Дэйв Такер (англ. Dave Tucker) — кларнет (1980—1981). Сыграл на Slates и участвовал в концертных выступлениях группы того времени. Слышен на Perverted By Language DVD — в секции «Live In Leeds». В последнее время стал гитаристом импровизационного толка, выступает с собственной группой The School Of Velocity.
- Ричард Мазда (англ. Richard Mazda) — саксофон (1981—1982). Известный продюсер сыграл на альбоме Hex Enduction Hour и предшествовавшем ему сингле «Lie Dream Of A Casino Soul».
- Артур Кэдмон (англ. Arthur Kadmon) — гитара (1982). До появления в Fall — участник Manufactured Noise, Ludus и The Distractions. Сыграл (в течение 15 секунд) на одной песне из альбома Room to Live, где был отмечен ошибочно как «Arthur Cadman».
- Эдриан Ниман (англ. Adrian Niman) — саксофон (1982). Сыграл на заглавном треке альбома Room to Live, был соавтором «Hexen Definitive / Strife Knot» из Perverted By Language.
- Гевин Фрайдей (англ. Gavin Friday, род. 9 октября 1959) — вокал (1984). Фронтмен Virgin Prunes, был гостем The Fall в студии и принял участие в записи трёх песен 1984 года, которые вошли в CD-версию альбома The Wonderful And Frightening World Of The Fall.
- Крэйг Леон (англ. Craig Leon) — клавишные, вокал (1989—1992). Американский продюсер, сотрудничество с которым началось для Смита в экспериментальной композиции «Mollusc In Tyrol», вошедшей в Seminal Live LP: здесь одна из композиций Леона была использована как бэкинг-трек. Леон, продюсер альбомов Extricate, Shift-work и Code: Selfish, в каждом из них исполнял партии бэк-вокала и клавишных.
- Касселл Уэбб (англ. Cassell Webb) — вокал, клавишные (1990—1992). Жена Леона, давно с ним сотрудничавшая. Принимала участие во всех альбомах, над которыми работал её муж-продюсер, за исключением Seminal Live.
- Майк Эдвардс (англ. Mike Edwards) — гитара (1990). Основатель Jesus Jones, сыграл в «Popcorn Double Feature», песне, вышедшей синглом из Extricate, после чего вернулся в свою группу.
- Шарлотта Билл (англ. Charlotte Bill) — флейта (1990). Записалась в Extricate и провела с группой британское турне в поддержку альбома.
- Кенни Брэди (англ. Kenny Brady) — скрипка, клавишные (июль 1990 — июнь 1991). Принимал участие в записи альбомов Extricate и Shift-Work, выступал с группой на концертах того времени.
- Майк Беннетт (англ. Mike Bennett) — вокал (1994—1996). Продюсер альбомов Cerebral Caustic и The Light User Syndrome, записал дополнительные партии бэк-вокала и нередко выступал с группой на концертах в качестве бэк-вокалиста.
- Эдриан Флэнаган (англ. Adrian Flanagan) — гитара (1996—1997). Сыграл на нескольких концертах, но с группой не записывался.
- Кейр Стюарт (англ. Keir Stewart) — клавишные, Спенсер Смит (англ. Spencer Smith) — гитара (1997). Участники продюсерского дуэта D.O.S.E. Записали с Марком Э. Смитом сингл «Plug Myself In», включенный в альбом Levitate. Оба играли с группой на концертах в 1997, но при этом — никогда не вместе. После того, как Стюарт и Спенсер поссорились со Смитом, альбом был завершён без них. Используя текст Марка Э. Смита, Спенсер и Стюарт записали песню «Inch». Спенсер написал и песню «Spencer Must Die», которая оказалась пророческой: он скончался в 2003 году, на фестивале в Гластонбери[2].
- Энди Хэкетт (англ. Andy Hackett) — гитара (1997). В прошлом — участник кантри-рок-группы The Rockingbirds, принял участие в работе над Levitate, но на сцену в составе группы не выходил. В настоящее время — владелец гитарного магазина на Денмарк-стрит в Лондоне.
- Деймон Гоф (англ. Damon Gough) — гитара (1997). Манчестерский музыкант, более известный как Badly Drawn Boy. Познакомился со Смитом, когда последний по ошибке принял автомобиль Гофа за такси и принял участие в записи одной песни, «Calendar» (би-сайд 1998 года), соавтором которой являлся.
- Кейт Темен (англ. Kate Themen, нередко встречаются дислексические варианты: Methen или Methan) — ударные (апрель — май 1998). Участница группы Polythene, после нью-йоркских событий 1998 года заменила Карла Бёрнса за ударными и провела с группой три концерта. Позже — участница группы Icons Of Poundland.
- Стив Эветс (англ. Steve Evets) — бас-гитара, вокал (2000—2002, эпизодически). Профессиональный актёр, известный, в частности, как исполнитель главной роли в фильме «В поисках Эрика». Друг Марка Э. Смита, неоднократно брал в руки бас-гитару в период «между» Джимом Уоттсом и Саймоном Арчером. Заметен в «A Touch Sensitive» DVD. Возглавляет собственную группу Dr Freaks Padded Cell.
- Брайан Фэннинг (англ. Brian Fanning) — гитара (лето-зима 2001). Сыграл на нескольких концертах и был соавтором «The Acute», песни из альбома Are You Are Missing Winner. Ушёл перед началом американских гастролей.
- Рут Дэниел (англ. Ruth Daniel) — клавишные (2002). Играла с группой в дни записи Blackburn DVD, время от времени меняясь местами с Элени Поулу, которая вскоре стала постоянной участницей группы. Позже — участница группы Earl.
- Дуги Джеймс (англ. Dougie James) — вокал (2004—2006). Соул-исполнитель из Манчестера, друг Марка Э. Смита. Несколько раз выходил с группой на сцену, исполнял «Boxoctosis».
Напишите отзыв о статье "Список участников The Fall"
Примечания
- ↑ [www.visi.com/fall/gigography/gig08.html The Fall gigography. 2008]. www.visi.com. Проверено 13 августа 2010.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [www.visi.com/fall/bio/biography.html The Fall biographies]. www.visi.com. Проверено 13 августа 2010.
- ↑ [www.visi.com/fall/discog/data/album01.html Live at the Witch Trials]. www.visi.com. Проверено 13 августа 2010.
- ↑ Июль 1979. [www.visi.com/fall/gigography/79jul00.html Step Forward Press Release for Rowche Rumble]. Проверено 1 июня 2010.
- ↑ [www.visi.com/fall/news/000620.html#vol Mark E Smith interview]. Volume #4. Проверено 13 августа 2010.
- ↑ Gary Hopkins. [www.visi.com/fall/gigography/86juntest.html Free Fall]. One Two Testing, pp. 34-37 (June 1986). Проверено 13 августа 2010.
- ↑ Mick Mercer. [www.visi.com/fall/news/990118.html#bitch I Married a Marcia from Outer Space Interview with Marcia Schofield, 1990]. Bitch Mental (1990). Проверено 13 августа 2010.
- ↑ Tony Herrington. [www.visi.com/fall/news/990526.html#wire The Outsider]. The Wire (May 1999). Проверено 13 октября 2010.
Литература
- Dave Simpson. The Fallen: Searching for the Missing Members of The Fall. — Canongate Books, 2008. — 311 с. — ISBN 9781847670496.
- Dave Simpson. [www.guardian.co.uk/music/2006/jan/05/popandrock Excuse me, weren't you in the Fall?] (англ.). The Guardian (5 January 2006). Проверено 5 ноября 2012. [www.webcitation.org/6ChVlQhfv Архивировано из первоисточника 6 декабря 2012].
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 9 августа 2012 года. |
Отрывок, характеризующий Список участников The Fall
– Сейчас!В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
