Уэйк, Уильям

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Уильям Уэйк
William Wake
Архиепископ Кентерберийский


Портрет Уильяма Уэйка кисти Томаса Хилла (Национальная портретная галерея, Лондон).

Посвящение 1682
Епископское посвящение 21 октября 1705
Интронизация 1716
Конец правления 24 января 1737
Предшественник Томас Тенисон
Преемник Джон Поттер
Другая должность Епископ Линкольнский (1705-1716)
Родился 26 января 1657(1657-01-26)
Бландфорд-Форум Дорсет
Умер 24 января 1737(1737-01-24) (79 лет)
Ламбет
Похоронен Кройдон (боро Лондона)

Уильям Уэйк (англ. William Wake; Бландфорд-Форум, Дорсет, 26 января 1657 — Ламбет, 24 января 1737) — епископ Линкольнский (1705-1716), 82-й архиепископ Кентерберийский (1716—1737).





Биография

Ранние годы

Уильям Уэйк был сыном полковника королевской армии Уильяма Уэйка и Эми Катлер. Его отец, дед и дядя подвергались тюремному заключению в период революции за верность Карлу I и Карлу II. В шестилетнем возрасте Уильям поступил в бландфордскую бесплатную школу, позднее перевёлся в Ивернскую[en] частную. В 1673 году он поступил в колледж Крайст-Чёрч Оксфордского университета и в 1675 году стал студентом (должность, аналогичная фелло в других колледжах) прежде, чем в 1676 году получил степень бакалавра искусств, а в 1679 — магистра искусств. Затем он вернулся в Дорсет и стал фермером, но в 1681 году был посвящён в дьякона, а в 1682 — рукоположён в священника. Спустя короткое время Уэйк был назначен одним из четырёх «лекторов»[en] (помощников настоятеля) прихода Святого Мартина в Оксфорде.

В Париже и Лондоне

В 1682 году Ричард Грэхем, первый виконт Престон[en] принял Уэйка на должность капеллана английского посольства во Франции, где он оставался до 1685 года. Под впечатлением от близкого знакомства с католицизмом Уэйк написал свой первый богословский труд An Exposition of the Doctrine of the Church of England («Изложение доктрины Церкви Англии»), ставший ответом на работу епископа Боссюэ Exposition de la doctrine de l'église catholique («Изложение доктрины католической церкви»). Это исследование было опубликовано Уэйком по возвращении в 1686 году в Англию, где уже правил Яков II, стремившийся возродить в стране католические традиции. Уильям вошёл в общество влиятельных деятелей церкви, включая Томаса Тенисона, и в 1688 году был избран проповедником общества Грейс Инн[en], работал секретарём в комиссии по пересмотру литургии с целью поиска компромисса с пресвитерианами. В период войны Аугсбургской лиги 1688—1697 годов он проявил себя как сторонник протестантского союза в Европе против посягательств католических монархий вообще и Людовика XIV в частности на права и свободы протестантов.

После Славной революции Уэйк в 1688 году был рекомендован Вильгельму Оранскому в числе священнослужителей, проявивших себя с наилучшей стороны в правление Якова II[1], после чего стал одним из королевских капелланов при дворе Вильгельма Оранского и Марии, заместителем клирика Кабинета[en] и каноником оксфордского колледжа Крайст-Чёрч, но при этом последовательно отказывался занимать должности, которые освобождались после удаления «нонджуроров»[en], не признававших легитимности правящего дуумвирата. Уйэк выступил горячим сторонником Акта о веротерпимости 1689 года, в 1695 году он стал ректором лондонской церкви Сент-Джеймс[en] и продолжал публиковать богословские труды. В 1697 году Уильям Уэйк издал Authority of Christian Princes, в котором разъяснял разницу между парламентом и церковным собором, положив таким образом начало дискуссии с Фрэнсисом Аттербери[en]. В 1701 году Уэйк согласился оставить должность в колледже Крайст-Чёрч и стал деканом в Экзетере, благодаря чему разрядил напряжённость в отношениях с архиепископом Тенисоном. Уэйк известен также как историк: опубликованное в 1703 году его исследование State of the Church and Clergy of England («Состояние церкви и духовенства в Англии») сохраняло актуальность вплоть до XX века.

Епископ Линкольнский

21 октября 1705 года Уильям Уэйк прошёл обряд посвящения в епископа Линкольнского, хотя по политическим соображениям и тори, и виги стремились затормозить процедуру его назначения на кафедру. Он прибыл в свою епархию, занял епископский дворец в Бакдене (Линкольншир) и следующие десять лет находился в центре влиятельной группы, окружавшей Тенисона, регулярно встречаясь с видными политиками-вигами, присутствовал на заседаниях Палаты лордов и церковных конвокаций. В 1710 году выступил на процессе Генри Сакверелла[en] с речью в защиту веротерпимости. За время пребывания в должности епископа до 1715 года совершил множество поездок по епархии, в ходе каждой из них рассылал по приходам письменные запросы о положении клира и прихожан. В 1714 году умерла королева Великобритании Анна, чьё правительство тори, по убеждению Уэйка, своей бескомпромиссностью в вопросах веры представляло угрозу спокойствию церкви Англии.

Архиепископ Кентерберийский

16 января 1716 года был утверждён перевод Уильяма Уэйка на Кентерберийскую архиепископскую кафедру. Уже в июне 1716 года новый архиепископ неожиданно для вигов выступил в Палате лордов против Билля о ризничных собраниях[en], призванного отстранить священнослужителей от управления хозяйственной и финансовой деятельностью приходов. В 1717 году к власти пришло министерство Стенхоупа[en]-Сандерленда[en], склонное проводить более либеральную церковную политику, и теперь Уэйк защищал церковь от распространения крайних латитудинарианских[en] взглядов. В частности, епископ Бангорский Бенджамин Хоадли[en] прочитал перед королевским двором в часовне Сент-Джеймсского дворца прповедь «О природе Царства или Церкви Христа» (Of the Nature of the Kingdom or Church of Christ), которую при желании можно было трактовать и как призыв отказаться от церковной структуры как таковой[2]. Уэйк также выступал против отмены Акта о присяге, но к концу 1717 году в среде так называемых «церковных вигов», считавшихся союзниками архиепископа, произошёл раскол. Группа епископов во главе с епископом Линкольнским Эдмундом Гибсоном[en] признала доводы правительства о необходимости уступок диссентерам и, вопреки позиции архиепископа, выступила за отмену Акта о схизме 1714 года[en] и Акта о временном конформизме 1711 года[en][3]. Спустя некоторое время Уэйк опирался в Плате лордов уже в основном на поддержку тори, а отношения с двором Георга I осложнились (архиепископ, к тому же, явно занимал сторону принца Уэльсского, будущего Георга II, в его конфликте с отцом[4]). К 1719 году Уильям Уэйк находился уже в абсолютной опале и утратил всякое политическое влияние. В 1721 году его привлекли к попытке провести через парламент Билль о богохульстве, в 1722 году почти при полном отсутствии поддержки со стороны церковных вигов он выступил против Акта о подтверждении прав квакеров, в 1724, при поддержке большинства епископов, выступил с протестом против маскарадов. В 1727 году Георг I умер, но надежды Уэйка на усиление его позиций при дворе не оправдались. Последние годы жизни он провёл в Ламбетском дворце, посвятив себя заботам по управлению архиепархией при помощи своего секретаря Джона Линча[en].

В 1736 году Уэйк отказался участвовать в голосовании по Биллю о квакерской церковной десятине, который в итоге был провален[5].

Уильям Уэйк умер 24 января 1737 года в Ламбете и был похоронен 9 февраля в рядом с могилой его жены в Кройдонской[en] приходской церкви.

Семья

В 1688 году Уильям Уэйк женился на Этельреде, дочери сэра Уильяма Ховелла из Хиллингтон Холла в Норфолке (она умерла в 1731 году). Брак состоялся при содействии будущего архиепископа Йоркского Томаса Шарпа, что свидетельствовало о влиянии Уэйка в кругах церковной оппозиции политике Якова II. У супругов было шесть дочерей: Эми, Этельред, Эстер, Дороти и Магдален вышли замуж за представителей светской знати, а младшая, Мэри — за протеже своего отца декана Кентербери Джона Линча[en].

Напишите отзыв о статье "Уэйк, Уильям"

Примечания

Литература

  • Carpenter E., Hastings A. [books.google.ru/books?id=ee0-EsYR9aEC&printsec=frontcover&dq=Cantuar:+The+Archbishops+in+Their+Office++%D0%90%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B:+Edward+Carpenter&hl=ru&sa=X&ei=0cJCUu_1Auj74QTl9ICICQ&ved=0CDEQ6AEwAA#v=onepage&q=Cantuar%3A%20The%20Archbishops%20in%20Their%20Office%20%20%D0%90%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B%3A%20Edward%20Carpenter&f=false Cantuar: The Archbishops in Their Office]. — Continuum, 1997. — 607 p. — ISBN 978-08-2643-089-2.
  • Claydon T. [books.google.ru/books?id=wRXWc7E8q1QC&pg=PA128&dq=William+Wake&hl=ru&sa=X&ei=sJpwUtfNDIPY4wSKsYCwAg&ved=0CFYQ6AEwBjgU#v=onepage&q=William%20Wake&f=false William III and the Godly Revolution]. — Cambridge University Press, 2004. — 272 p. — (Cambridge studies in early modern British history). — ISBN 978-05-2154-401-6.
  • Dr Gibson W., Gibson W. [books.google.ru/books?id=t-X1oZZvcFgC&pg=PT61&dq=The+Church+of+England+1688-1832:+Unity+and+Accord&hl=ru&sa=X&ei=0B51UuL2OMbi4QTJ7oG4Aw&ved=0CC8Q6AEwAA#v=onepage&q=william%20wake&f=false The Church of England 1688-1832: Unity and Accord]. — Routledge, 2012. — 288 p. — ISBN 978-11-3455-205-4.
  • Gibson W. [books.google.ru/books?id=DepggDo4awIC&pg=PA148&dq=William+Wake+act+of+schism&hl=ru&sa=X&ei=LRx1UviLEYue4gT98YDYDQ&ved=0CC0Q6AEwAA#v=onepage&q=William%20Wake%20act%20schism&f=false Enlightenment Prelate: Benjamin Hoadly, 1676-1761]. — James Clarke & Co., 2004. — 384 p. — ISBN 978-02-2767-978-4.
  • Ingram R. G. [books.google.ru/books?id=StMLilXc0kUC&pg=PA198&dq=William+Wake+quakers+act&hl=ru&sa=X&ei=iR51UuHlL8TJ4gSS9oGoCA&ved=0CDYQ6AEwAQ#v=onepage&q=William%20Wake&f=false Religion, Reform and Modernity in the Eighteenth Century: Thomas Secker and the Church of England]. — Boydell Press, 2007. — 310 p. — ISBN 978-18-4383-348-2.
  • Sykes N. [books.google.ru/books?id=Ii6CnQEACAAJ&dq=bibliogroup:%22William+Wake,+Archbishop+of+Canterbury,+1657-1737%22&hl=ru&sa=X&ei=zQB1Urz5DMLZ4AT5nICgAQ&ved=0CC8Q6AEwAA William Wake: Archbishop of Canterbury, 1657-1737]. — Cambridge University Press, 2008. — Vol. 1. — ISBN 978-05-2174-328-0.
  • Sykes N. [books.google.ru/books?id=zngKAQAAMAAJ&q=bibliogroup:%22William+Wake,+Archbishop+of+Canterbury,+1657-1737%22&dq=bibliogroup:%22William+Wake,+Archbishop+of+Canterbury,+1657-1737%22&hl=ru&sa=X&ei=zQB1Urz5DMLZ4AT5nICgAQ&ved=0CDYQ6AEwAQ William Wake: Archbishop of Canterbury, 1657-1737]. — Cambridge University Press, 1957. — Vol. 2. — 288 p. — ISBN 978-05-2174-327-3.
  • Wake W. [books.google.ru/books?id=gOZGAAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=William+Wake&hl=ru&sa=X&ei=Wf50UtuTHcHp4gTYhoHYDw&ved=0CF8Q6AEwBg#v=onepage&q=William%20Wake&f=false The Authority of Christian Princes Over Their Ecclesiastical Synods Asserted: With Particular Respect to the Convocations of the Clergy of the Realm and Church of England]. — 1697.
  • Wake W. [books.google.ru/books?id=lSMHAAAAQAAJ&printsec=frontcover&dq=William+Wake&hl=ru&sa=X&ei=Wf50UtuTHcHp4gTYhoHYDw&ved=0CHkQ6AEwCQ#v=onepage&q=William%20Wake&f=false Sermons and discourses on several occasions]. — 1716.

Ссылки

  • Stephen Taylor [www.oxforddnb.com/view/article/28409?docPos=1 Wake William]//Oxford Dictionary of National Biography

Отрывок, характеризующий Уэйк, Уильям

– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.