Уэстморленд, Уильям Чайлдз

Уильям Чайлдз Уэстморленд
William Childs Westmoreland
Военачальник
Дата рождения:	26 марта 1914(1914-03-26)
Место рождения:	Спартанберг, Южная Каролина, США
Дата смерти:	18 июля 2005(2005-07-18) (91 год)
Место смерти:	Чарлстон, Южная Каролина, США
Награды и премии:	</div> </td></tr> </table> Уильям Чайлдз Уэстморленд (англ. William Childs Westmoreland; 26 марта 1914, Спартанберг, Южная Каролина — 18 июля 2005, Чарлстон, Южная Каролина) — американский военачальник, в разное время занимавший посты главнокомандующего американскими войсками во Вьетнаме и начальника штаба армии США. Получил известность как один из главных военных деятелей США периода Вьетнамской войны. Начало военной карьеры Уильям Уэстморленд родился в 1914 году в Южной Каролине. Он был единственным ребенком в семье Джеймса Уэстморленда, богатого аристократа, занимавшегося банковским делом и текстильной промышленностью. Мать хотела, чтобы Уэстморленд стал врачом, но по настоянию отца он поступил в военный колледж «Цитадель», где проучился один год, после чего в 1932 году перешёл в Вест-Пойнт, высшее учебное заведение армии США. Перед академией он собирался идти в училище ВМС, а сразу после выпуска в 1936 году хотел попасть в армейский Воздушный корпус (будущие ВВС США), но оказался в Школе полевой артиллерии. В 1941 году Уэстморленд был переведён в 9-ю пехотную дивизию, с которой и прошёл весь её боевой путь во Второй мировой войне — Тунис, Сицилия, Франция, Германия. К концу войны он занимал должность начальника штаба дивизии. После окончания войны Уэстморленд перешёл из артиллерии в пехоту и получил квалификацию парашютиста-десантника. Со времён войны у него остались связи с командирами воздушно-десантных частей; в 1943 году его батальон поддерживал 82-ю воздушно-десантную дивизию на Сицилии, и теперь командир дивизии генерал Джеймс Гэвин предложил ему должность командира 504-го пехотного полка в ней. Уэстморленд пробыл командиром полка один год, а затем ещё три года был начальником штаба этой дивизии. В этот период он попал в список из 10-15 самых перспективных молодых командиров, составленный по итогам Второй мировой войны по приказу начальника штаба армии Эйзенхауэра. Попадание в этот список помогло дальнейшему карьерному росту Уэстморленда. С 1949 года он находился на посту инструктора в Командно-штабном колледже (Форт-Ливенуорт) и преподавал в Военном колледже армии. В 1947 году Уэстморленд женился на 19-летней Кэтрин Ван Дюзен (Van Deusen), давшей обещание выйти за него замуж, когда ей было девять лет. В дальнейшем у них было трое детей — сын Джеймс и дочери Кэтрин и Маргарет. С середины 1952 по середину 1953 года Уэстморленд участвовал в Корейской войне в качестве командира 187-й воздушно-десантной полковой боевой группы. На эту должность он был назначен после многочисленных рапортов. В Корее он не получил никаких боевых наград. После окончания Корейской войны следующие пять лет он провёл на штабной работе в Пентагоне. В 1953—1955 годах был штабным офицером в управлении личного состава, затем — секретарем главного штаба армии, став в 43 года самым молодым генерал-майором американской армии. В это время прошёл трёхмесячную аспирантуру на факультете управления Гарвардского университета. Следующее назначение сделало его командующим 101-й воздушно-десантной дивизией, имевшей на тот момент экспериментальную структуру: 5 подразделений, представлявших собой нечто среднее между полком и батальоном. Такая структура должна была наилучшим образом подходить для действий в условиях ядерной войны, однако после эксперимента в 101-й дивизии от неё было решено отказаться. В 1958 году на учениях в 101-й воздушно-десантной дивизии произошла трагедия, когда во время парашютного прыжка при сильном ветре погибли пять десантников. Уэстморленд лично оказывал помощь раненым в этом неудачном прыжке. После этого эпизода во всех последующих парашютных прыжках он всегда прыгал первым, чтобы оценить силу ветра. В 1960—1963 годах карьера Уэстморленда достигла пиковой вершины: в этот период он занимал очень престижную должность суперинтенданта (начальника) Вест-Пойнта. При нем кадетский корпус училища был удвоен. Затем он короткое время командовал XVIII воздушно-десантным корпусом (в составе 82-й и 101-й дивизий). С имевшимся к этому моменту послужным списком Уэстморленд рано или поздно должен был попасть на Вьетнамскую войну, ставшую главным событием в его жизни. Вьетнам 27 января 1964 года Уильям Уэстморленд впервые прибыл в Южный Вьетнам, где его ждал пост заместителя генерала Пола Харкинса, главы Командования по оказанию военной помощи Вьетнаму. Заместителем он пробыл недолго, 20 июня того же года сменив Харкинса и став таким образом командующим всеми американскими силами в Южном Вьетнаме. На июнь 1964 года эти силы составляли всего лишь около 16 тысяч человек, а идущая в стране гражданская война считалась внутренним делом южновьетнамского правительства, пользовавшегося экономической и военной поддержкой США. Однако уже в июле контингент американских войск был увеличен на 5 тысяч человек, а в августе произошёл Тонкинский инцидент, после которого средства массовой информации впервые обратили внимание на Уэстморленда. После атак партизан НФОЮВ на американские объекты в феврале 1965 года администрация США начала эскалацию американского участия в войне. В марте Уэстморленд получил в своё распоряжение первые настоящие боевые подразделения (два батальона морской пехоты США), а в июне ему было разрешено начать проведение активных наступательных операций с целью разгрома подразделений НФОЮВ. В декабре журнал «Тайм» назвал Уэстморленда «Человеком года». Наступательная стратегия, избранная Уэстморлендом для ведения боевых действий в Южном Вьетнаме, была войной на истощение: предполагалось наносить противнику такие потери, которые он бы не успевал восполнять подкреплениями из Северного Вьетнама или рекрутированием местного населения. Тактика для достижения такого результата получила название «найти и уничтожить». Её общая идея заключалась в том, что американское подразделение (рота или батальон) направлялось в район, контролируемый силами противника. Там оно должно было обнаружить силы противника (как правило, это происходило в результате попадания во вражескую засаду), после чего в район контакта перебрасывались дополнительные подразделения, блокировавшие возможные пути отхода врага, в то время как авиация и артиллерия уничтожали обнаруженные силы НФОЮВ. По поводу этой стратегии Уэстморленду неоднократно приходилось вступать в споры с командующим морской пехотой во Вьетнаме генералом Уолтом, предпочитавшим направлять основные силы на обеспечение безопасности сельской местности, а не на участие в крупномасштабных операциях и сражениях. В период 1965—1967 годов генерал Уэстморленд запомнился американским журналистам своим неизменным оптимизмом в отношении военных перспектив американских вооружённых сил в Южном Вьетнаме. Он имел репутацию требовательного, но справедливого и честного командира, постоянно посещал разные американские подразделения (особенно после крупных сражений), часто разговаривал с солдатами. Во время осады базы морской пехоты Контхиен осенью 1967 года Уэстморленд посетил базу, невзирая на то, что она находилась под постоянным артиллерийским обстрелом противника, а её командир просил генерала отказаться от визита. Полномочия Уэстморленда как командующего постепенно расширялись, например, в феврале 1967 года ему было разрешено проводить артиллерийские обстрелы северовьетнамских подразделений в южной части Северного Вьетнама и в демилитаризованной зоне. Однако его главная и многократно повторявшаяся просьба — о вторжении в Лаос для того, чтобы перерезать «тропу Хо Ши Мина» — так и осталась неудовлетворённой. Уэстморленд был убеждён, что для победы в войне американским подразделениям необходимо в первую очередь уничтожить тыловые базы противника на территории Камбоджи, а также перерезать «тропу Хо Ши Мина» в Лаосе, после чего останется только уничтожить лишённые северовьетнамской поддержки партизанские группы в Южном Вьетнаме. Но администрация США до 1970—1971 годов отказывалась проводить наземные действия в Камбодже и Лаосе, ссылаясь на формально нейтральный (фактически не соблюдавшийся) статус этих стран. В июне 1968 года Уэстморленд покинул Южный Вьетнам, передав пост своему заместителю и товарищу по Вест-Пойнту генералу Абрамсу. После Вьетнама Завершение военной службы В 1968—1972 годах Уэстморленд был начальником штаба армии. Хотя этот период его биографии не получил такого освещения, как служба во Вьетнаме, Уэстморленду вновь пришлось принимать важные решения и решать трудные задачи. В начале 1970-х годов американская армия под влиянием войны во Вьетнаме находилась в глубоком кризисе. Повсеместное распространение получили наркомания, нарушения воинской дисциплины, белый и чёрный расизм. Кроме того, это был переходный период, когда вооружённые силы готовились к комплектованию исключительно на контрактной основе (призыв окончательно был отменен в 1973 году). Уэстморленд приложил много усилий, чтобы исправить положение в армии, но, по его собственному мнению, не добился полного успеха. В 1972 году, после трёх с половиной десятилетий службы в армии, Уэстморленд ушёл в отставку. В 1974 году он неудачно номинировался в кандидаты на пост губернатора Южной Каролины от республиканской партии. В 1976 году выпустил мемуары «Солдат рапортует» (A Soldier Reports). Уэстморленд против CBS В январе 1982 года телекомпания CBS показала в своём эфире документальный фильм «Неподсчитанный враг: Вьетнамский обман» (The Uncounted Enemy: a Vietnam Deception) журналиста Майка Уоллеса. В фильме утверждалось, что в 1967 году генерал Уэстморленд намеренно занизил сообщённую прессе оценочную численность сил противника в Южном Вьетнаме, чтобы создать впечатление об успешном ходе войны. Уэстморленд немедленно потребовал от телекомпании принести извинения и выплатить денежную компенсацию за причинённый ему моральный ущерб. Хотя проведённое внутреннее расследование выявило многочисленные нарушения Уоллесом принципов журналистики при подготовке фильма, а сокрытие информации не было убедительно доказано, CBS отказалась выполнять требования Уэстморленда. В сентябре 1982 года генерал подал на телекомпанию судебный иск о клевете. Некоторые средства массовой информации поспешили назвать это «процессом века» и «судом над Вьетнамской войной». Суть дела заключалась в том, что ЦРУ сделало оценку численности сил противника на 1967 год (более 400 тысяч человек), намного превосходящую оценку командования по оказанию военной помощи (225—250 тыс. чел.). Уэстморленд мотивировал низкую цифру командования тем, что она не включает полувоенные формирования Вьетконга, состоявшие из стариков и детей и, по мнению Уэстморленда, не способные оказать влияния на ход войны. Он полагал, что если будет обнародована цифра ЦРУ, это приведёт к большому ущербу для военных усилий США во Вьетнаме, поскольку журналисты будут оценивать цифру не с военной, а с политической точки зрения, что в корне неправильно. В конечном счете командование и ЦРУ достигли компромисса: была опубликована цифра командования, а цифра неучтённых в ней членов полувоенных формирований появилась в отдельном пресс-релизе. Судебный процесс начался в октябре 1984 года. Затронутые на нём темы оказались шире обвинения в клевете по отдельно взятому вопросу и касались характерного для Вьетнамской войны взаимного недоверия американских военных и журналистов. Свидетели, выступавшие в поддержку Уэстморленда, были в основном видными политическими и военными фигурами периода 1960-х годов, в то время как CBS привлекло ветеранов войны для доказательства того, что полувоенные формирования Вьетконга представляли значительную угрозу американским войскам и могли повлиять на ход войны. Дело имело широкий резонанс, однако так и не было доведено до конца. В феврале 1985 года Уэстморленд и CBS договорились об урегулировании конфликта, заявив, что чётко выразили свои позиции и предоставляют американскому обществу судить о них; предположительно обе стороны пошли на этот шаг в связи с большими финансовыми издержками в результате тяжбы. CBS так и не принесла Уэстморленду формальных извинений. Само дело «Уэстморленд против CBS» можно оценивать как одно из явлений происходившего в 1980-е годы в США процесса переоценки событий Вьетнамской войны. Смерть Последние годы жизни Уильям Уэстморленд провел, активно участвуя в ветеранских делах. Он скончался 18 июля 2005 года в доме престарелых в Чарлстоне (Южная Каролина), где находился вместе со своей женой. Оценки деятельности В период пребывания на посту главы Командования по оказанию военной помощи Вьетнаму Уэстморленд постоянно подвергался нападкам со стороны антивоенных активистов и представителей леволиберальных взглядов. Журналист Питер Арнетт в мемуарах упоминает о своей новостной истории, в которой он описывал один день из жизни американского подразделения и командования в Сайгоне: в то время как подразделение вело бой, Уэстморленд играл в теннис в спортивном клубе. Многие обвиняли генерала в излишне оптимистичных оценках военной ситуации накануне Тетского наступления; получила распространение версия, что Уэстморленд был снят с поста за поражение американских сил во время этого наступления, а его самого причисляли к главным виновникам поражения США во Вьетнаме, наряду с президентом Джонсоном и министром обороны Макнамарой. Сам Уэстморленд до конца жизни оставался убеждён в том, что американские вооружённые силы не проиграли войну, а причиной поражения во Вьетнаме было то, что США не сумели выполнить свои политические обязательства перед Южным Вьетнамом. Говоря о политиках, проводивших войну, он отмечал: «Они бросили меня туда и забыли обо мне. Я работал там семь дней в неделю, 14, иногда 16 часов в сутки. Я не сожалею ни о чем, хотя на меня наплевали». Напишите отзыв о статье "Уэстморленд, Уильям Чайлдз" Примечания Ссылки [www.globalrus.ru/comments/778193/ «Последний герой бесславной войны» — субъективный взгляд российского журналиста] [web.archive.org/web/19990221200251/members.aol.com/USAHeroes/wcw2.htm «Как я это видел и вижу теперь» — мнение Уэстморленда о Вьетнамской войне] (англ.) [www.ehistory.freeservers.com/vol2/seminarwesty.htm Уэстморленд против CBS] (англ.)

Отрывок, характеризующий Уэстморленд, Уильям Чайлдз

– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.