У-ди

Лю Чэ
8-й Император эпохи Хань
Дата рождения:	156 до н. э.(-156)
Дата смерти:	87 до н. э.(-087)
Время царствования:	141-87 гг. до н.э.
Предшественник:	Сяоцзин-ди
Преемник:	Сяочжао-ди
Варианты имени
Традиционное написание:	劉徹
Упрощённое написание:	刘徹
Второе имя:	Тун (通)
Посмертное имя:	Сяоу-хуанди (孝武皇帝)
Храмовое имя:	Ши-цзун (世宗)
Семья
Отец:	Сяоцзин-ди
Мать:	императрица Ван

У-ди (кит. упр. 漢武帝 (汉武帝), пиньинь: hànwǔdì, палл.: Ханьуди), (27 августа 156 год до н. э.—29 марта 87 год до н. э.), личное имя Лю Чэ (劉徹), полное посмертное имя Сяоу-хуанди (孝武皇帝) или Сяоу-ди — седьмой император империи Западная Хань в Китае, правил со 141 года до н. э. до 87 года до н. э. В период его правления ханьский Китай резко расширил свои территории. За этот период конфуцианство приобрело официальный статус и было введено со всей строгостью (при содействии Дун Чжуншу). Его правление считается историками одним из самых блистательных периодов в истории Китая.

Империя расширилась до Ферганской долины на западе, северной Кореи на северо-востоке, северного Вьетнама на юге. Было нанесено поражение сюнну, на восток был послан дипломат Чжан Цянь для установления союза с юэчжи (137 год до н. э.), был задействован Великий Шёлковый путь, расширились контакты с Центральной Азией, в Китай проникла информация о буддизме, император установил буддийские статуи и проводил буддийские ритуалы.

Император провёл перепись населения. Учредил систему экзаменов на чиновничьи должности и развил систему школ для обучения конфуцианству, эта система сохранилась и поддерживалась в течение всей истории имперского Китая.

Происхождение и ранние годы

У-ди был десятым сыном своего отца Цзин-ди, его мать Ван Чжи была любимой наложницей императора. Она была прежде замужем и имела дочь, однако яньский принц Цзан Ту (臧荼) счёл благоприятным поднести её в дар наследному принцу и развёл её с мужем.

Сын родился вскоре после восхождения Цзин-ди на трон, его назвали Лю Чжи (劉彘). Жена императора Бо не имела детей. Первоначально наследником престола был назначен принц Жун, сын наложницы Ли. Однако наложница Ли отличалась резким нравом, и сестра императора Пяо предостерегла его, как бы Ли не стала подобной императрице Люй-хоу. Жун был лишён престолонаследия, Ли вошла в немилость и вскоре умерла, а Жун покончил с собой. Наложница Ван получила статус императрицы, а принц Чжи — наследника престола. Он занял трон в возрасте 16 лет.

Ранние годы правления

Молодой император стал способствовать развитию конфуцианства. Он организовал экзамены, по результатам которых 100 молодых студентов получили высокие чиновничьи должности, большинство из них не входило в аристократические семьи. Этот обычай привился в Китае, с этого момента конфуцианство стало официальной доктриной, на которой держалось государство. Те, кто писал лучшие экзаменационные сочинения, получали высокие должности вплоть до губернаторских или министерских

В первые годы правления доминировали вдовствующие императрицы Доу (бабушка императора) и Ван (мать императора) и сводный брат его матери Тянь Фэн (田蚡), носящий титул Уань-хоу, который стал главнокомандующим. Разразилась борьба между бабушкой Доу (приверженкой даосизма) и конфуцианскими советниками. В 139 году до н. э. высшие чиновники-конфуцианцы Чжао Вань (趙綰) и Ван Цзан (王臧) были обвинены в коррупции и покончили с собой в тюрьме. Император ничего не смог поделать.

В дальнейшем император стал постепенно смещать высших чиновников старшего поколения, заменяя молодыми активными и талантливыми. При этом он жёстко карал за нарушение законов и коррупцию, вплоть до смертной казни. Однако он ценил даже опальных чиновников, которые осмеливались перечить императору.

В 135 году до н. э. умерла императрица Доу, император постепенно начинал забирать власть в свои руки.

Император стал проявлять военно-дипломатические таланты, которые привели к расширению империи. В 138 году до н. э. Миньюэ (на территории современной провинции Фуцзянь) атаковало Дунхай (совр. Чжэцзян), и Дунхай попросил помощи Хань. Император быстро организовал военную экспедицию. Потом он также несколько раз откликался на призывы о помощи и присоединял малые государства, играя на противоречиях и опираясь на местную аристократию.

Расширение империи

В 133 году до н. э. в результате инцидента был прерван мир с сюнну.

В 129 году до н. э. сюнну атаковали область Шангу (上谷, провинция Хэбэй). У-Ди снарядил четырёх военачальников с десятитысячным конным войском против сюнну. Трое потерпели поражение, Вэй Цин сумел организовать поход до священных мест сюнну, в 127 году до н. э. он занял район Шофан (朔方) на западе Внутренней Монголии, который стал плацдармом для дальнейших действий против гуннов. В 124 году до н. э. Вэй Цин одержал большую победу, взяв в плен 15000 сюнну. Его племянник Хо в 121 году до н. э. победил гуннских принцев Сюньсе (渾邪王) и Сюту (休屠王). У-ди назначил пять военачальников для контроля над занятым районом Ганьсу, который прочно вошёл в состав Китая и стал плацдармом для дальнейшей экспансии в Синьцзян (西域) и Фергану.

В 139 году до н. э. Чжан Цянь был послан в государство юэчжи, которое было вытеснено сюнну из Ганьсу на запад, в поисках военной поддержки против сюнну. Чжан смог бежать из сюннского плена и добрался до Самарканда. Ханьский Китай установил дипломатические отношения с юэчжи, Даюань (Коканд), Кангюй. В 126 году до н. э. Чжан вернулся и составил доклад перед императором об успешной миссии. Когда Хань укрепилась в Ганьсу, началось регулярное сообщение послов с Синьцзяном.

Доклад Чжан Цянь навёл императора на мысль расширить торговое и политическое влияние Хань в западных странах путём расширения южного торгового маршрута: Сычуань-Индия-Бактрия и далее на запад. Из разных районов Сычуани были направлены 4 посольства по разным дорогам. Но все они были перехвачены племенами ди (氐), цзо (筰), си (巂) и куньмин (昆明). Куньминцы убили и ограбили послов, они были очень воинственны. Зато правительство получило информацию о царстве Даньюэ (滇越, ныне уезд Тэнчун Юньнань). Поскольку купцы из Чэнду нелегально возили товары в Даньюэ, император счёл целесообразным продолжить пытаться наладить контакт в этом направлении.

На юго-западе У-ди снарядил экспедиции против Наньюэ, получив поддержку племенных царств. Ханьский посол Тан Мэн (唐蒙) привёз к племенным царям богатые дары, и в провинции Сычуань была организована область Цзянвэй (犍為) для управления племенами, однако постоянные бунты племён было трудно сдерживать. После возвращения Чжан Цяня из Центральной Азии императору был представлен доклад о преимуществах путей в Индию и Парфию, император стал всерьёз рассматривать пути через Юньнань и Сычуань и направил послов с целью подчинить государства Елан и Дянь (滇, современный Юньнань).

На северо-востоке У-ди вторгся в Корею и установил там область Цанхай (蒼海), но не смог удержать и отступил в 126 году до н. э.

В 119 году до н. э. У-ди разорвал мирный договор с сюнну, атака генералов Вэй и Хуа привела к большой победе. Сюнну снова попросили мира, но У-ди хотел поставить их в вассальную зависимость.

В это же время император стал продвигать жестоких губернаторов и чиновников, считая, что суровые наказания приведут к порядку.

Поиски бессмертия и контакты с духами

В этот период У-ди стал предпринимать активные поиски бессмертия, для чего связался с магами и заклинателями. Поиски происходили в нескольких направлениях.

Шаманы из царства Юэ демонстрировали общения с умершими, они же организовывали беседы с духами.

Маги из царства Ци занимались поисками бессмертных и небожителей, организовывая жертвоприношения на священных горах и морские экспедиции в поисках острова Пэнлай, где живут бессмертные.

Учёные пытались определить благоприятные моменты и истолковать знамения, предпринимались попытки реформы календаря.

Временами определённые маги начинали пользоваться большим доверием императора, он жаловал им высокие должности и снабжал деньгами для экспедиций. Однако он тщательно перепроверял их способности и при подозрениях в шарлатанстве казнил.

В своём служении духам У-ди стал подражать древнему императору Хуан-ди, которому удалось достичь бессмертия. Он установил жертвоприношения на горе Тайшань, неоднократно поднимался на неё, часто с небольшим количеством спутников. Он восстановил древние ритуалы поклонения небесным духам в той форме, в которой предположительно их соблюдал Хуан-ди. Для духов он построил несколько крупных башен.

В 113 году до н. э. император провёл на горе Тайшань великую жертвенную церемонию фэншань (封禪) духам Неба и Земли, подражая древним, он обратился к духам с просьбой о бессмертии. На горе было построено большое количество храмов для регулярных жертвоприношений. Последнюю жертву император принёс в 98 году до н. э.

Комментируя знамения, он неоднократно менял эру правления, установил благоприятный год, когда главенствующая стихия сменилась на стихию Земли, и перенёс начало года. Он призвал учёных упорядочить летописи и календари, значительную работу проделал при этом Сыма Цянь.

Принц Лю Ань, внук первого ханьского императора Лю Бана и правитель области Хуайнань, как человек высокой учёности и таланта, был долгое время советником императора. В 139 году до н. э. он преподнёс императору трактат Хуайнань-цзы, составленный «восемью хуайнаньскими мудрецами» при его дворе, который особенно известен главами даосского содержания. В 122 году до н. э. Лю Ань был схвачен за подготовку путча вместе со своим братом Лю Цы (劉賜), правителем области Хэншань, посажен в тюрьму, где покончил с собой.

Поздние годы правления

Со 113 года до н. э. император становился всё более жёстким. Он легко смещал и наказывал губернаторов, во время его поездок по стране немало местных чиновников вынуждены были покончить собой из-за невозможности обеспечить питание и надлежащий приём огромной императорской свите. В поисках бессмертия он стал давать магам высокие должности, например, Луань Да (欒大) получил даже титул хоу и принцессу в жёны, однако был казнён за шарлатанство.

В 112 году до н. э. в царстве Наньюэ (Гуандун, Гуанси, север Вьетнама) возник конфликт, который привёл к интервенции ханьских войск. В том же году усуни, поверив в мощь Хань, привезли в Китай знаменитых усуньских коней, которых стали называть «западный предел». Впоследствии китайцам всё же удалось получить «небесных коней с кровавым потом» из Давани, это были лучшие скакуны известные китайцам. Император желал получить как можно больше коней и стал отправлять 5-10 больших посольств в Давань в год. Дальние посольства уходили из Китая на 9 лет.

После сложных событий в 111 году до н. э. ханьские войска заняли столицу Панью (番禺, современное Гуанчжоу) и присоединили всю территорию царства, разделив её на 9 областей. Император не оставлял попыток пробить путь в Индию через южные земли, но куньмины убивали всех послов.

Затем царство Миньюэ (современный Фуцзянь), опасаясь вторжения, предприняло атаку на Хань и частично заняло несколько городов в Наньюэ. В 110 году до н. э. под давлением Хань в Наньюэ произошёл переворот, после чего войска сдались империи Хань. Население царства было переселено во внутренние территории Китая.

Так как походы, жертвоприношения, строительства дворцов и башен требовали немалых средств, министр земледелия Сан Хунъян (桑弘羊) предложил установить государственную монополию на соль и железо, что в конце концов укрепилось в Китае и приносило хорошую прибыль в казну.

В 109 году до н. э. У-ди предпринял поход в Ляодун и Корею против государства Кочосон и династии Чосон Вимана, одержал победу, занял Пхеньян и разделил Кочосон на четыре области.

В том же году была послана армия, набранная из помилованных преступников во главе с Го Чаном (郭昌) и Вэй Гуаном (衛廣), они убили несколько десятков тысяч куньминов, но не покорили их, и те снова убили послов. Также была отправлена армия в королевство Дянь (восток провинции Юньнань, царь сдался, ему оставили титул, а царство разделили на пять областей.

В государствах Центральной Азии постепенно утомились от многолюдных ханьских посольств и стали чинить им препятствия. К тому же хунну осмелели и стали нападать на караваны.

В 108 году до н. э. генерал Чжао Пону (趙破奴) совершил поход в Синьцзян (Сюлу) и подчинил царства Лулань к северу от пустыни Такламакан и Чеши (современный Турфан).

В 105 году до н. э. император отдал в жёны царю Куньмо (昆莫) государства Усунь в бассейне озера Иссык-Куль принцессу из отдалённой ветви императорского рода. Фамильные связи привели к долгосрочному союзу с царством Усунь.

Примерно в это же время были налажены отношения Парфянским Царством, вероятно с Митридатом II. Китайцы увидели, что парфяне для встречи послов могут собрать 20 000 воинов и в стране много городов и людей. Послы из Парфии привезли в Китай большие яйца (страусиные) и фокусников из Месопотамии или Ближнего Востока.

В 104 году до н. э. был совершён знаменитый поход в государство Давань (иначе Даянь, Коканд, Фергана). Правитель Давани Угуа (毋寡) отказался отдать лучших лошадей, а послы от У-вана были казнены. Советники считали, что 3000 арбалетчиков хватит для покорения Давани. Император послал генерала Ли Гуанли (李廣利) на Давань, войска (6000 союзной конницы и несколько десятков тысяч пехоты из помилованных преступников), не обеспеченные продовольствием, испытывали лишения. Армия, потерявшая 9/10 состава, осталась в Дуньхуане, от У-ди был получен приказ казнить любого, кто попытается вернуться в Китай. Поразмыслив, У-ди послал в Дуньхуан 60 000 человек, не считая носильщиков и прочих. Для начала истребили город Луньтоу. В 102 году до н. э. Ли с 30 000 дошедших осадил Давань, отрезал город от водоснабжения, отведя реку. Полевая армия во главе с Цзяньми не выдержала обстрела китайцев. Положение обеих сторон было тяжёлое. На помощь даваньцам могли прийти канцюйцы, которые стояли неподалёку. Даваньцы убили Угуа и согласились выдать коней, если ханьцы уйдут. Ли Гуанли принял этих великолепных лошадей: лучших несколько десятков, хороших 3000. Также была доставлена провизия для армии. Царём Давани стал Мэйцай (昧蔡), сторонник Хань. Эта победа принудила правителей Синьцзяна подчиниться Китаю.

У-ди тратил огромные средства на завоевание расположения правителей дальних стран. Для послов наливали озёра вина и делали деревья с листьями из мяса, пиры и праздники не знали конца. Для угощения послов вокруг дворцов посадили среднеазиатский виноград, а для фуража коней люцерну. Китайцев удивляла торговая сноровка гостей из западных стран и влияние на них женщин, которые пользовались известной свободой и имели огромное влияние на мужей. При этом хунну они боялись больше, чем Хань, а поэтому хунну доставали всё нужно по письму от шаньюя, а ханьцам приходилось торговаться за каждую мелочь.

Отношения с сюнну развивались с переменным успехом. Во время похода на Давань в 103 году до н. э. сюнну взяли в плен армию полководца Чжао Пону, однако после событий в Фергане сюнну испугались и стали вести переговоры. Переговоры сорвались, китайских послов заподозрили в заговоре. В 99 году до н. э. была организована ещё одна неудачная экспедиция против сюнну, в это время один из военачальников Ли Лин был казнён по доносу, историограф Сыма Цянь пытался за его вступиться, но был подвергнут наказанию — кастрации.

В 106 году до н. э. император затеял изменение административного деления империи, были созданы 13 префектур (чжоу, 州), позднее были введены должности губернаторов. Начальники префектур по новому положению должны быть сменяемыми, чтобы пресечь коррупцию.

В 104 году до н. э. У-ван построил роскошный дворец Цзяньчжан (建章宮), предназначенный также призывать духов.

В 100 году до н. э. под гнётом налогов на военные походы и роскошное строительство по империи прокатились народные бунты. Император издал указ, по которому должностные лица отвечали своей жизнью за бунты. В результате администраторы стали скрывать крестьянские бунты вместо того, чтобы с ними бороться.

В 99 году до н. э. хуннский князь Цзэхэ (介和王) перешёл на сторону Хань и был пожалован титулом Кайлин-хоу (開陵侯). У-ди отправил его в поход на Чеши с войсками из Лоуланя. Но западный чжуки-князь хунну выступил на встречу с несколькими тысяч конницы и китайцы повернули назад.

Охота на ведьм

У императора стала развиваться паранойя. В 96 году до н. э. началась охота на ведьм. На основании снов, галлюцинаций и гаданий император стал подозревать своих приближённых, проводить дознания и жестоко казнить. По подозрению в использовании магии были казнены многие высшие чиновники вместе со всеми их кланами. Первый процесс начался против старшего зятя императора Гуньсунь Хэ (公孫賀), занимавшего должность премьер-министра, и его сына Гуньсунь Цзиншэна (公孫敬聲), сын был обвинён в коррупции. Весь род был казнён. Две старших сестры наследного принца Цзю, Яоши (陽石公主) и Чжуи (諸邑公主) и двоюродный брат Вэй Кан (衛伉) за разного рода прегрешения и за использование магии были казнены в 91 году до н. э.

Восстание наследного принца Цзюя

В 94 году до н. э. у У-вана родился сын Лю Фулин, который позднее стал императором Чжао-ди. Сына родила любимая наложница Чжао, когда У-ди было 62 года, период беременности длился 14 месяцев, как при рождении легендарного императора Яо. Пошли слухи, что император хочет сделать Фулина наследником, которые дошли до ушей Цзю, бывшего тогда наследником от императрицы Вэй.

С другой стороны, глава тайной полиции Цзян Чун (江充) и главный евнух гарема Су Вэнь (蘇文) готовили компрометирующие материалы против принца Лю Цзюя, поскольку они уже имели опыт в охоте на ведьм. Они подбросили ему кукол для колдовства и тексты с магическими надписями. Принц Цзюй, узнав про обвинения, явился к Цзяну, обвинил его в интригах и самолично убил его, Су сумел бежать.

Узнав об этом, император послал гонца к принцу Цзюю, но гонец не поехал в Чанъань, а вернулся, ложно заявив, что принц Лю Цзюй поднял мятеж. Премьер-министр Лю Цюмао (劉屈犛) получил приказ собрать войска и подавить бунт.

После пяти дней уличных схваток принц Цзюй почувствовал, что отец его не поддерживает и близится поражение, и бежал. Его домашние, кроме месячного Лю Бинъи, были схвачены и убиты, императрица Вэй покончила с собой.

Принц Цзюй находился в бегах, жил какое-то время в доме крестьянина, но потом был пойман и покончил с собой, его сыновья были убиты солдатами, но один годовалый сын Лю Бинъи был взят под стражу и через много лет стал императором Сюань-ди.

Последние годы правления и смерть

В последующие годы охота на ведьм продолжалась, её жертвами стали премьер-министр Лю Цюмао и генерал Ли Гуанли, одержавший победы над сюнну, дело сфабриковал Го Жан (郭穰). Генерал Ли, пытаясь заслужить милость императора, предпринял рискованную атаку на хунну, но атака была неудачной и Ли Гуанли перешёл на сторону хунну. Род и того и другого был уничтожен по подозрению в использовании магии.

Политика Хань в Западном крае (Сиюй) приносила империи огромные расходы, но не привела к созданию надёжной анти-хуннской коалиции. Сан Хунян (桑弘羊), капитан-интендант китайских войск в Сиюе, предложил императору обширный проект постепенной колонизации китайцами Сиюя вплоть до Усуней, с целью перевести китайские гарнизоны на самообеспечение, при условии расширения торговли с местными княжествами. В ответном манифесте У-ди раскаивался в чрезмерных военных экспедициях в Сиюй, доверии к магии и гаданию (Ли Гуанли должен был дать бой хун у горы Фушань по указанию гадателей), истощении ресурсов Китая. Чэнсяну Чэн Цюаньцю (車千秋) было доверено заняться восстановлением экономики.

В 89 году до н. э. император стал сожалеть о содеянном, особенно он горевал о сыне Цзю и казнил доносчика Су и семью Цзяна, соорудил алтарь памяти сына, а также принёс публичные извинения перед всем народом за свои прежние ошибки. Император остановил войны и борьбу за расширение царства и всерьёз занялся развитием земледелия.

Примерно в это же время император отправил хоу Ман Туна (莽通) с 40 000 всадников против Хунну через северное Чэши. А хуннский князь (на службе Хань) Кайлин-хоу выступил с войсками из Лоулань, Вэйли, и 6 малых княжеств против Чэши с тем, что бы чэшисцы не стали помогать хунну. Ман Тун окружил Чэши и князь решил сдаться на милость Императора

В 88 году до н. э. император серьёзно заболел, и возникла проблема престолонаследия. Он решил, что наиболее подходящим наследником будет младший сын Фулин, и назначил Хо Гуана будущим регентом, признав его честным и талантливым. Он казнил мать Фулина наложницу Чжао, чтобы не повторилась история со вдовствующей императрицей Люй-хоу. Он назначил также двух дополнительных со-регентов. В 87 году до н. э. император умер после того, как назначил Фулина престолонаследником, который правил 13 лет под титулом Чжао-ди.

После смерти императора Хо Гуан решил, что наложница Ли должна последовать за ним. Они были похоронены в «китайской пирамиде» в Маолине (кит. 茂陵), пирамида сохранилась до настоящего времени.

Оценка историков

Историки высоко оценивают период правления У-ди — признают увеличение территории, установление многих законов, которые потом поддерживались многие годы, укрепление конфуцианства. Была создана империя, превосходящая Рим. Были достигнуты значительные успехи в подрыве сил хунну, были найдены союзники на западе, началась китайская колонизация Сиюя. В империю привозили рога носорога и панцири черепах из Хайнаня, бетель и бамбуковые трости из пограничных районов Гуйчжоу и Сычуани, «небесные кони» и виноград из Даюани и Парфии. Женские покои дворца были наполнен жемчугом, изделиями из черепашьего панциря, рога носорога, перьями синих птиц. В конюшнях стояли кони лучших пород, привозили слонов и львов, больших собак, страусиные яйца. В общем диковинки со всего известного мира. Был построен Куньмин, дворец в Чанани, где для иностранных послов делали деревья из мяса и пруды из вина.

С другой стороны, У-ди критикуют за экстравагантность, тиранию и эксплуатацию населения, на плечи которого тяжёлым бременем ложились его проекты. Винокурение, добыча соли и выплавка железа была монополизирована государством, лодки, скот, телеги были обложены налогом. Была введена серебряная монета и даже «пиби» (皮币) — кредитные билеты на оленьей коже. Поэтому его сравнивают с Цинь Шихуаном. Он опирался на легизм, управляя с помощью жестоких наказаний. Практически все премьер-министры при У-ди были казнены или покончили с собой или были убиты после отставки. Кастрация также нередко применялась как наказание.

Девизы правления

1. Цзяньюань (建元 jiàn yuán) 140 год до н. э. — 135 год до н. э.
2. Юаньгуан (元光 yuán guāng) 134 год до н. э. — 129 год до н. э.
3. Юаньшо (元朔 yuán shuò) 128 год до н. э. — 123 год до н. э.
4. Юаньшоу (元狩 yuán shòu) 122 год до н. э. — 117 год до н. э.
5. Юаньдин (元鼎 yuán dĭng) 116 год до н. э. — 111 год до н. э.
6. Юаньфэн (元封 yuán fēng) 110 год до н. э. — 105 год до н. э.
7. Тайчу (太初 tài chū) 104 год до н. э. — 101 год до н. э.
8. Тяньхань (天漢 tiān hàn) 100 год до н. э. — 97 год до н. э.
9. Тайши (太始 tài shĭ) 96 год до н. э. — 93 год до н. э.
10. Чжэнхэ (征和 zhēng hé) 92 год до н. э. — 89 год до н. э.
11. Хоуюань (後元 hòu yuán) 88 год до н. э. — 87 год до н. э.

Литература

• Сыма Цянь. Исторические записки. Перевод Р. В. Вяткина. т.2, глава 12
• Бань Гу, Хань Шу : [ef.cdpa.nsysu.edu.tw/ccw/02/hb02.htm Biography of Han Wudi].
• Zizhi Tongjian by Sima Guang, Modern Chinese Edition edited by Bo Yang (Taipei, 1982—1989).
• [ef.cdpa.nsysu.edu.tw/ccw/02/whr.htm Han Ji] by Xun Yue
• Morton W. ScottW. Scott Morton. China: "Its History and Culture". — ISBN ISBN 0-07-043424-7.

Отрывок, характеризующий У-ди

– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.