Джадж, Уильям Кван

Поделись знанием:
(перенаправлено с «У.К. Джадж»)
Перейти к: навигация, поиск
Уильям Кван Джадж
William Quan Judge
Псевдонимы:

Уильям Брехон, Мурдха Джоти, Брайен Киннаван, Родригес Ундиано, Эвсебио Урбан, Хаджи Эринн

Место рождения:

Дублин, Ирландия

Место смерти:

Нью-Йорк, США

Род деятельности:

теософ, юрист, писатель

Язык произведений:

английский

Уильям Кван Джадж (англ. William Quan Judge; 13 апреля 185121 марта 1896) — один из трёх главных основателей Теософского Общества[1][2], оккультист, писатель[K 1], юрист.





Детство

Уильям Кван Джадж родился 13 апреля 1851 года в Дублине, Ирландия. Его отец, Фредерик Х. Джадж, был мистиком и масоном. Его мать, Алиса Мария Кван, умерла при родах после седьмой беременности.[4]
Уильям рос хилым ребёнком и в шесть лет серьёзно заболел. Врач сообщил его родным, что больной не выживет, и вскоре констатировал смерть. Однако вопреки медицинской науке, Уильям пришёл в сознание и начал постепенно выздоравливать. После выздоровления у него обнаружились способности и знания, которые раньше не проявлялись. Внешне он казался тем же самым и, в то же время внутренне изменился радикальным образом: семье, можно сказать, пришлось знакомиться с ним заново. Никто не знал, что он умеет читать, но, после выздоровления, на восьмом году жизни, он стал внимательно изучать все доступные ему книги по месмеризму, френологии, религии, магии и философии.[5]

В Америке

До тринадцати лет Уильям воспитывался в Дублине, затем его отец переехал со всеми детьми в США, прибыв в Нью-Йорк 14 июля 1864 года. Какое-то время старший Джадж и его дети жили в старом Коммерческом отеле на Кортлэнской улице, потом на Десятой улице, после чего они обосновались в Бруклине. Сначала Уильям работал в Нью-Йорке клерком, а затем начал изучать право в юридической конторе Джорджа П. Андрюса.[5]
В 21 год он стал американским гражданином[6]. В том же году, сдав экзамен, получил право на юридическую практику. Как адвокат, он специализировался в коммерческом праве[7]. Как юрист отличался аккуратностью, упорством и трудолюбием, завоевав этим уважение, как со стороны работодателей, так и клиентов[5].
В 1874 году он женился на Элле М. Смит из Бруклина[7][K 2].

Блаватская, Олкотт и теософия

В 1874 году Джадж узнал о Е. П. Блаватской. Ему попалась книга Г. С. Олкотта «Люди с того света», очень его заинтересовавшая. Джадж написал автору, чтобы узнать адрес заслуживающего доверия медиума. В это время поднялась волна интереса к оккультизму, и начались дискуссии о нём. Эксперименты нескольких людей, включая Блаватскую, на ферме братьев Эдди были предметом широкого обсуждения. Полковник Олкотт предложил Джаджу встретиться с Блаватской.[5] Джадж позднее рассказал:

«Наша первая в этой жизни встреча с Е. П. Б. произошла в 1875 году в Нью-Йорке. Полковник Г. С. Олкотт позвонил мне по её просьбе из квартиры на Ирвинг Плэйс… Меня поразили её глаза, глаза человека, которого я знал в давно прожитых жизнях. Во время первой встречи она взглянула на меня, как бы узнавая, и с тех пор этот взгляд никогда не менялся… Это было так, как будто накануне вечером мы разошлись по домам, отложив на завтра задачи, требующие обоюдного участия. Мы были учителем и учеником, старшим и младшим братьями, стремящимися к одной цели»[8].

В сентябре 1875 года Г. С. Олкотт предложил образовать общество для изучения оккультизма, каббалы и т. п.[9] Уильям Джадж, энергичный, идеалистически настроенный молодой человек, был среди тех, кто стоял у истоков Теософского Общества[2][10]. Когда в 1878 году Блаватская и Олкотт отбыли в Индию, он продолжил теософскую работу в Америке, не прекращая своей юридической практики. В конце 1883 года Нью-Йоркское общество было преобразовано в «Арийскую Теософскую Ложу», и Джадж был избран её президентом[4]. В 1884 году он отправился в Индию для временного исполнения обязанностей президента ввиду отъезда руководителей Теософского общества в Европу. В 1886 году «Арийская Теософская Ложа» была преобразована в Американское Отделение Теософского Общества; Джадж стал его генеральным секретарём[11]. В 1886 году Джадж начал издавать ежемесячный теософский журнал «Путь» (англ. The Path), который существует и поныне[12]. В 1888 году он помогал Блаватской в организации её Эзотерической школы[7]. После смерти Е. П. Блаватской Джадж и Безант вместе руководили Эзотерической школой[4].

Публикация в «Сан»

1 июня 1890 года ежедневная нью-йоркская газета «Сан» опубликовала редакционную статью о теософии. Материалы для публикации были предоставлены бывшим членом Теософского Общества профессором Эллиотом Коузом. В статье говорилось, что теософия — это ложная религия, утверждалось, что профессор Коуз «разоблачил ложь и мошенничество Блаватской, после того как она несколько лет морочила ему голову». Затем 20 июля 1890 года в воскресном приложении к «Сан» появилось обширное интервью с самим Коузом под заголовком «Блаватская разоблачена», в котором он продолжил развитие тем, начатых в редакционной статье. Кроме Блаватской были упомянуты Олкотт и Джадж, которых Коуз представил как обманутых и, вместе с тем, добровольных её сообщников.[13]

Адвокатами Блаватской было возбуждено два дела: одно против Коуза, второе против газеты. Им был предъявлен иск за нанесение морального ущерба в размере 50 тыс. долларов. Второе дело, о клевете на Теософское Общество Нью-Йорка, возбудил против газеты Джадж, с иском в размере 60 тыс. долларов. Именно иск Джаджа и заставил «Сан», несмотря на смерть Блаватской, пойти на попятную.[13]

В номере от 26 сентября 1892 года «Сан» поместила статью Джаджа[14], предварив её следующим собственным заявлением:

«На следующей странице мы помещаем статью, в которой м-р Уильям К. Джадж рассказывает о романтической и необычной жизни покойной г-жи Елены П. Блаватской. Мы пользуемся этим случаем, чтобы сказать, что статья д-ра Э. Ф. Коуза из Вашингтона, в которой содержались голословные обвинения личного характера в адрес г-жи Блаватской, а также её последователей, появилась 20 июля 1890 года на страницах „Сан“ в результате того, что редакция была введена в заблуждение. Эти обвинения, как выяснилось, не имели под собой веских оснований. Статья м-ра Джаджа снимает все вопросы относительно г-жи Блаватской, возникшие в связи с публикацией д-ра Коуза. Со своей стороны, мы хотим заявить, что выпады д-ра Коуза в адрес Теософского общества и лично м-ра Джаджа не подкреплены доказательствами, а посему их не следовало публиковать».[13]

В своей статье о Блаватской Джадж, в частности, писал, что целью и задачей её жизни было разбить кандалы, выкованные духовенством для человеческого разума. Она хотела, чтобы все люди поняли, что должны сами нести бремя своих грехов, что никто другой не может сделать этого за них. Поэтому она принесла на Запад древние восточные учения о карме и перевоплощении.[14] В конце статьи Джадж отметил:

«С 1875 года жизнь её состояла в одном неустанном стремлении привлечь в Теософское общество тех, кто способен бескорыстно трудиться, распространяя ту этику и философию, которые призваны осуществить идею братства человечества, доказывая подлинное единство и изначальную необособленность каждого существа. В своих книгах она преследовала ясно сформулированную цель — дать материал для интеллектуального и научного продвижения в этом направлении. Предложенная ею теория происхождения человека, его возможностей и предназначения, основанная на древних индийских источниках, отводит нам место гораздо более значительное, чем в подходе любой западной религии или науки. Согласно этой теории, каждому даны возможности развить в себе богоподобные силы и, в конечном итоге, стать сотрудником природы».[14]

Последние годы

В 1893 году Джадж опубликовал книгу «Океан теософии»[⇨], представляющую собой компендиум теософской доктрины[15].

Между тем, к 1894 году разногласия в связи с непризнанием руководством Теософского Общества подлинности полученного Джаджем послания от махатм привели к конфликту Джаджа с Олкоттом и Безант[4][K 3]. В конце концов, в июне 1895 года Американская секция Теософского Общества объявила о своей «полной и абсолютной автономии», выделилась в независимое Американское Теософское Общество[17], и Джадж был избран его президентом[4]. Организация, происходящая из фракции Олкотта, базируется в настоящее время в Индии и известна как Теософское общество Адьяр, в то время как организация Джаджа известна как Теософское общество Пасадена (англ.).

Выполняя работу адвоката, Джадж побывал в Южной Америке, где заразился тяжёлой формой малярии, от которой умирали, как правило, на двенадцатом году после заражения. Однако Джадж, несмотря на болезнь, никогда не оставлял главного дела своей жизни. 1896 год был двенадцатым годом его болезни.[5]

Скульптор А. Линдстрем, никогда не видевший Джаджа в жизни, делал слепок с головы умершего. Вот его мнение:

«Делая посмертную маску, я был потрясён формой головы мистера Джаджа, которая разительно отличалась от всего, что я когда-либо видел. Головы большинства выдающихся людей показывают развитие какой-нибудь одной, возможно нескольких способностей в ущерб другим. Я сразу же заметил, что голова мистера Джаджа свидетельствует о высоком, равномерном и хорошо сбалансированном развитии всех способностей. Это удивительное сочетание огромной силы воли с развитой в равной степени мягкостью, высшая практичность и приспособляемость с высоко идеалистичным характером, гигантский интеллект рука об руку с бескорыстием и скромностью…
Я считаю, что из всех черт нос наиболее точно определяет характер. Его нос был самой выдающейся чертой его внешности. Он показывал огромную силу и одновременно полный контроль над каждой мыслью и каждым действием, свидетельствовал о деликатности и чувствительности его натуры. Его рот отражал нежность и твёрдость в равной мере. Скулы свидетельствовали о силе воли. Мягкие волосы показывали утончённость и доброту. Взятое вместе всё это свидетельствовало о гармоничном развитии, отсутствии пороков. Внимательное изучение его головы в каждом аспекте доказывает, что он был великий и благородный человек. Если такой человек посвятил свою жизнь Теософскому Обществу, я думаю, что у такого Общества великая миссия».[18]

Интересные факты

  • Джадж рассказал о случае, произошедшем в декабре 1888 года в Лондоне.
«Два года назад я потерял в Нью-Йорке одну бумагу, которая представляла для меня довольно большой интерес. Я не думаю, что кто-нибудь, кроме меня, знал о ней, и абсолютно точно, что я не говорил о её потере никому. Однажды вечером, примерно две недели назад, когда я находился в гостиной мадам Блаватской вместе с м-ром Кейтли и с ещё несколькими людьми, я вдруг задумался об этой бумаге. Мадам встала, прошла в соседнюю комнату и почти сразу вернулась оттуда, подавая мне листок бумаги. Я развернул его и обнаружил, что это точная копия той бумаги, что была у меня два года назад. Это действительно была факсимильная копия, как я немедленно убедился. Я поблагодарил её, а она ответила: „Ну, я просто заметила в твоей голове, что она нужна тебе“».[19]
  • Джадж приехал в 1884 году в Париж, чтобы принять участие в работе над «Тайной Доктриной». Неожиданно с ним приключился сильнейший приступ депрессии. Блаватская объяснила это тем, что, пребывая в настоящем, он попал в поток из прошлого, в котором циркулирует несколько старых элементариев[K 4], которых она видела. Она дала ему поносить в течение дня своё кольцо — ценный талисман, имеющий большую силу. На нём был изображён двойной треугольник, и написано слово «жизнь» на санскрите. Это помогло, но всё это время Джадж чувствовал, что должен что-то сделать.[20]
  • Персонаж двух книг А. Безант и Ч. Ледбитера, названный ими «Phocea», в своём последнем воплощении был известен как У. К. Джадж.[K 5]

Библиография

  • The yoga aphorisms of Patanjali. — San Francisco, Calif.: Richardson Bro's, 1889.
  • Echoes from the Orient: a broad outline of theosophical doctrines. — New York: The Path, 1890.
  • [www.theosophy.org/Judge/Articles/esoteric-she.htm The Esoteric She: The Late Mme. Blavatsky — A Sketch of Her Career] (англ.) // The Sun : газета. — New York, 1892. — 26 September.
  • The Ocean Of Theosophy. — New York: The Path, 1893.
  • Astral intoxication and other papers. — New York: The Path, 1895.
  • Culture of concentration. — Adyar: Theosophical Pub. House, 1915.
  • An epitome of theosophy. — Los Angeles, Cal.: Theosophy Co., 1922.
  • Letters that have helped me. — Covina, Calif.: Theosophical University Press, 1943.
  • Practical occultism, from the private letters of William Q. Judge. — Pasadena, Calif.: Theosophical University Press, 1951.
  • The Scope of reincarnation. — Alhambra, Calif.: Cunningham Press, 1960.
  • Notes on the Bhagavad-Gita. — Bombay: Theosophy, Co., 1965.
  • Bhagavad-gita. — Pasadena, Calif.: Theosophical University Press, 1969.
  • Echoes of the Orient: the writings of William Quan Judge. — San Diego, Calif.: Point Loma Publications, 1975. (4 volumes).
  • Theosophical articles. — Los Angeles: Theosophy Co., 1980.
  • The tell-tale picture gallery: occult stories. — Bombay: Theosophy Co., 1984.
  • Two replies. — Los Angeles, CA: Theosophy Co., 1991.
  • [www.theosophy.org/Judge/Articles/yours-till-death-and-after.htm "Yours Till Death And After, H.P.B."] (англ.) // Theosophy Library Online : сайт. — 1994.
  • The Bhagavad Gita and two Upanishads. — Ann Arbor, MI: Borders Classics by special arrangement with Ann Arbor Media Group, 2007.
на русском языке
  • [www.theosociety.org/pasadena/wqj-ru/ruepitome.htm Краткое изложение теософской доктрины] / Пер. с англ. Л. Лещинер. — Online Edition. — Theosophical University Press, 2003.
  • [www.theosociety.org/pasadena/ocean-ru/theoceanoftheosophy_content.htm Океан теософии] / Пер. с англ. Л. Лещинер. — Online Edition. — Theosophical University Press, 2004. — ISBN 1557001774.
  • [www.theosociety.org/pasadena/wqj-ru/ru-wqj-synthos.html Синтез оккультной науки] / Пер. с англ. Л. Лещинер. — Online Edition. — Theosophical University Press, 2007.
  • [www.theosociety.org/pasadena/lthhm/ru-lthhme-1.htm Письма, которые мне помогли] / Пер. с англ. Л. Лещинер. — Online Edition. — Theosophical University Press, 2007. — ISBN 978-1-55700-188-7.
  • [www.theosociety.org/pasadena/wqj-ru/wqjarticles-ru.pdf Избранные статьи] / Пер. с англ. Л. Лещинер. — 261 с.

Напишите отзыв о статье "Джадж, Уильям Кван"

Комментарии

  1. «Works: 281 works in 715 publications in 6 languages and 2,532 library holdings».[3]
  2. Их единственный ребёнок, девочка, умерла в детстве от болезни.[5]
  3. Когда Джадж объявил, что он получил письмо от махатм, его оппоненты в Обществе обвинили его в подделке.[16]
  4. Согласно представлениям теософов, это развоплощённые души развращённых людей (см., например, книгу Безант «Смерть и за гробом»).
  5. См.: Безант А., Ледбитер Ч. «Человек: откуда, как и куда, запись ясновидческого исследования» или Безант А., Ледбитер Ч. [www.phantastike.com/link/theosophy/zhizni_alkiona.zip «Жизни Алкиона», (1—6).]

Примечания

  1. Britannica, 2015.
  2. 1 2 Melton, 2014, p. 126.
  3. WorldCat.
  4. 1 2 3 4 5 Theosophical Encyclopedia, 2011.
  5. 1 2 3 4 5 6 Путь, 2007, Раздел 23.
  6. Adyar, 2010.
  7. 1 2 3 National Cyclopaedia, 1916.
  8. Judge, 1994.
  9. Old Diary 1, 2011, Chap. viii.
  10. Kuhn, 1992, p. 106.
  11. Kuhn, 1992, p. 181.
  12. Melton, 2014, p. 128.
  13. 1 2 3 Крэнстон, 1999, Часть 6/11.
  14. 1 2 3 Judge, 1892.
  15. Hammer, 2003, p. 222.
  16. Melton, 2014, p. 133.
  17. Old Diary 5, 2011, Chap. xxiii.
  18. Путь, 2007, Раздел 31.
  19. Caldwell, 2001.
  20. Путь, 2007, Раздел 9.

Литература

Научные публикации

  • [babel.hathitrust.org/cgi/pt?id=mdp.39015078229039;view=1up;seq=761 Judge William Quan] // The National Cyclopaedia of American Biography. — New York: James T. White & Company, 1916. — Vol. XV. — P. 337.
  • [www.worldcat.org/identities/lccn-n80014793/ Judge, William Quan 1851—1896] (англ.). OCLC WorldCat. Проверено 24 января 2016.
  • Hammer O. [books.google.ru/books?id=EZYsPQgBNioC&pg=PA103#v=onepage&q&f=false Claiming Knowledge: Strategies of Epistemology from Theosophy to the New Age]. — Переиздание 2001. — Boston: Brill, 2003. — 550 p. — (Studies in the history of religions). — ISBN 9789004136380.
  • Kuhn A. B. [www.archive.org/details/TheosophyAModernRevivalOfAncientWisdom Theosophy: A Modern Revival of Ancient Wisdom]. — Whitefish, MT: Kessinger Publishing, 1992. — 381 p. — (American religion series: Studies in religion and culture). — ISBN 978-1-56459-175-3.
  • Melton J. G. [global.britannica.com/topic/theosophy Theosophy] (англ.) // Encyclopædia Britannica Online : сайт. — 2015.
  • Melton J. G. [books.google.com/books?id=OtihAwAAQBAJ&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22J.+Gordon+Melton%22&hl=ru&sa=X&ved=0CC4Q6AEwBGoVChMIt8Kp4brhxgIVi4osCh2OrgeJ Encyclopedic Handbook of Cults in America]. — First published in 1992. — New York: Routledge, 2014. — 424 p. — ISBN 9781135539986.

Публикации сторонников и последователей

  • [www.ts-adyar.org/content/w-q-judge W. Q. Judge] (англ.) // The Theosophical Society, Adyar : сайт. — 2010.
  • Caldwell D. H. The Esoteric World of Madame Blavatsky. — Reprint. — Theosophical Publishing House, 2001. — 451 p. — ISBN 9780835607940.
  • Olcott H. S. [www.theosophy.ph/onlinebooks/odl/odl1toc.html Old Diary Leaves 1875-8: The True Story of the Theosophical Society]. — Reprint. — Cambridge University Press, 2011. — 530 p. — ISBN 9781108072939.
  • Olcott H. S. [www.theosophy.ph/onlinebooks/odl/odl5toc.html Old Diary Leaves 1893-6: The Only Authentic History of the Theosophical Society]. — Reprint. — Cambridge University Press, 2011. — 556 p. — ISBN 9781108072922.
  • [www.theosophyforward.com/articles/theosophical-encyclopedia/374-judge-william-quan-1851-1896 Judge, William Quan (1851—1896)] (англ.) // Theosophy Forward : сайт. — 2011.
  • [www.theosociety.org/pasadena/lthhm/ru-wqjpath.htm Уильям К. Джадж и его «Путь»] / Пер. с англ. Л. Лещинер. — Online Edition. — Theosophical University Press, 2007. — ISBN 978-1-55700-189-4.
  • Крэнстон С. [occ.piramidin.com/r/e/epb_krens.rar Е. П. Блаватская. Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения] = HPB: the extraordinary life and influence of Helena Blavatsky, founder of the modern Theosophical movement / Под ред. Л. Л. Данилова. — Рига: ЛИГАТМА, 1999. — ISBN 5-7738-0017-9.

Ссылки

  • [www.theosophy-nw.org/theosnw/theos/wqj-selc.htm Articles by Judge]
  • [www.theosophy.org/judge.htm Theosophical Literature — William Q. Judge]
  • [www.e-reading.club/chapter.php/1023285/7/Dzhadzh_-_Teosofskie_zaprety.html «Оккультная повесть о теле, взятом в долг»]

Отрывок, характеризующий Джадж, Уильям Кван

[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.