Ускоренная помощь

Поделись знанием:
(перенаправлено с «У.П.»)
Перейти к: навигация, поиск
Ускоренная помощь

Главные герои сериала во втором блоке. Слева направо: Рая, Бранкевич, Клунин, Попов и Румянцева
Жанр

сатира, ситком

В ролях

Игорь Фильченков
Олег Акулич
Елена Внукова
Сергей Новицкий
Эвелина Сакуро

Композитор

Игорь Сацевич
Владимир Кондрусевич

Страна

Россия Россия
Белоруссия Белоруссия[1]

Количество сезонов

2

Количество серий

36

Производство
Продюсер

Сергей Шумаков
Андрей Остроух

Режиссёр

Ольга Перуновская
Ирина Васильева
Игорь Четвериков
Сергей Арланов
Рената Грицкова

Оператор

Фёдор Краснопёров
Александр Абадовский
Владимир Спорышков
Сергей Бондарев

Сценарист

Леонид Купридо
Сергей Олехник
Александр Тыкун
Александр Булынко
Александр Ракович
Вячеслав Муругов
Андрей Дерьков

Хронометраж

~26 минут

Студия

Минская телекомпания ФИТ по заказу ОРТ

Трансляция
Телеканал

ОРТ, СТС

На экранах

с 1999
по 2001

Формат видео

4:3

Формат звука

моно

Ссылки
IMDb

ID 4417450

«Ускоренная помощь» (сокращённо УП или У. П.) — российско-белорусский пародийно-сатирический комедийный телесериал, пародирующий американский сериал «Скорая помощь» (1994—2009). Сценарий сериала написан участниками команды КВН БГУ. Сериал выходил с 1999 по 2001 года и всего вышло 2 блока по 12 и 24 серий соответственно[2]. В России сериал транслировался дважды: первый премьерный показ шёл по телеканалу ОРТ, второй — в 2003 по СТС. Хотя действие сериала происходит в России, большая часть съёмок проходила в Белоруссии, поэтому большая часть актёров сериала являлись белорусами.

Сериал не выходил на DVD и был издан только на видео в 2001 году компанией «ОРТ-видео».





Сюжет

Сериал не имеет деления на сезоны и делится на блоки:

Ускоренная помощь (1999)

Осенью 1999 года в Нью-Йорке умирает один из богатейших людей США Джон Баровски. Своё состояние в 100 миллионов американских долларов он завещает одной «рядовой» российской больнице № 47, в которой когда-то родился. Однако, завещание вступит в силу только при одном условии: больница-наследник должна будет соответствовать стандартам здравоохранения США. Опекунский совет, который был создан для контроля исполнения последней воли Баровски, назначил 30 требований этого соответствия, которые ежедневно будут передаваться по факсу по одному в день. На выполнение одного требования отводится 24 часа, и если все требования будут выполнены, то больница не только получит деньги, но и весь медперсонал будет получать зарплату по расценкам США.

Для главных героев — главврача Клунина (Игорь Фильченков), докторов Попова (Олег Акулич), Румянцевой (Елена Внукова) и Бранкевича (Сергей Новицкий) и старшей медсестры Раи (Эвелина Сакуро), — требования зачастую становятся настоящими испытаниями, так как на пути у них встаёт «суровая российская действительность 90-х» со многими вытекающими последствиями, что постоянно приводит к комичным ситуациям. Из 30 требований сериал показывает только 12 (по числу эпизодов, так как действие одного эпизода занимает только один день). Сквозная второстепенная сюжетная линия рассказывает о непростых отношениях Попова и Румянцевой: они любят друг друга, но Попов женат и по различным причинам ему никак не удаётся развестись с женой, от которой он несколько раз уходит, но в самый последний момент они мирятся. Но в конечном итоге Попов и Румянцева всё же женятся.

В канун нового 2000 года неожиданно объявляется Баровски, который и не умирал, потому что хотел лично убедиться в том, что больница № 47 заслужено получит его наследство, но в аэропорту у него случился сердечный приступ, и его привозят в эту больницу. Перед героями, которые лично пытаются реанимировать Баровски, встаёт дилемма: их обманули только насчёт смерти Баровски, но завещание действительно существует. А с учётом того, что все его требования к тому моменту уже выполнены, они всё равно получат наследство в случае его смерти. Перед командой встаёт вопрос: спасать Баровски или нет? Их врачебный долг заставляет их выбрать первое. В благодарность Баровски выдаёт им сертификат на стажировку в США для одного человека и им становится Бранкевич. В разгар веселья (это самый финал первого блока) в больницу по факсу неожиданно приходит новое сообщение: в Японии оглашено завещание одного из её самых богатых жителей Судзуки Варовато, которые завещал своё состояние в 100 миллиардов японских иен российской больнице, в которой он родился.

Ускоренная помощь-2 (2000—2001)

Проходит год. Больница, очевидно (хотя сюжет не подтверждает этого), получает деньги Баровски и делает на них ремонт, в то время как о судьбе завещания Варовато из Японии не поступает никаких указаний. Бранкевич возвращается из США со стажировки и по пути случайно находит объявление о том, что Национальный Комитет по Нобелевским Премиям проводит конкурс на соискание лауреата Нобелевской Премии в области медицины среди различных больниц мира. Бранкевич в пути пытается дозвониться до своих коллег, но все они по различным причинам не могут ему ответить, и тогда он сам подаёт заявку в Нобелевский Комитет, подделав подпись Клунина и позаимствовав печать с сайта их больницы.

Когда остальные узнают об этом, то в восторг они не приходят, так как по условиям отбора каждая клиника-кандидат должна на протяжении года ежедневно отправлять в Комитет отчёт различных достижениях в области практической медицины, что врачам 47-й больницы кажется не по силам. Но тут появляется наконец представитель покойного Варовато и объявляет, что по завещанию больница получает состояние покойного не в виде денег, а в виде нового медицинского оборудования. После этого герои соглашаются, что их шансы на получение Нобелевской Премии заметно возросли. Теперь перед ними стоят уже не экономические трудности, а самые обычные болезни, которые им зачастую, из-за сложившихся обстоятельств, приходится решать самыми заковыристыми, но от этого не мене эффективными, методами, о которых они потом в виде ежедневных отчётов на протяжении года оповещают Нобелевский Комитет.

Попутно развиваются и личные отношения героев — Клунин переживает два удара судьбы: его жена Наташа оказывается не любит его, а затем Клунин встречает свою бывшую однокурсницу и мать-одиночку и начинает подозревать, что он отец её сына; Люда на годовщину свадьбы с Поповым попадает в аварию и теряет память; Бранкевич влюбляется в молодую практикантку Машу; Рая же пытается построить личную жизнь. По мере приближения решающего дня число номинантов в списке кандидатов становится всё меньше, что не может не привести к шпионажу: Клиника Святого Патрика из Чикаго делает несколько попыток нарушить работу 47-й больницы — сначала она подсылает санэпидемстанцию; позднее пытается переманить Людмилу на работу за границу, чтобы деморализовать Попова и выведать от неё все секреты их разработок; наконец, тайно устанавливает на компьютер Клунина специальный вирус, из-за которого все их отчёты сначала идут к американцам и только потом в Комитет (а пока это выясняется, внутри коллектива растёт неприязнь, так как все подозревают друг друга в сливании информации). Несмотря ни на что, вирус в последний момент обезврежен. 47-я больница всё же доходит до финала, где помимо неё вторым кандидатом остаётся всё та же Клиника Святого Патрика, и именно ей в финальный день достаётся Нобелевская Премия.

Персонал 47-й больницы убит горем, однако вскоре обстановка радикально меняется: как только общественности становятся известны результаты Комитета, в 47-ю больницу со всего мира начинают поступать крупные денежные пожертвования. Их общая сумма в конечном итоге составляет 500 миллионов долларов, что многократно превышает размер Нобелевской Премии (в 2001 году её размер был приблизительно 0,9 миллионов). Перед героями опять встаёт дилемма: как распорядится таким неожиданным богатством? Посовещавшись, они на конференции ИТАР-ТАСС объявляют, что решили на эти деньги основать Международный Фонд Развития Медицины, который ежегодно будет выплачивать добившимся успехов мирового значения рядовым клиникам учреждённую ими самими же премию имени деда доктора Бранкевича (врача в четвёртом поколении) в размере 10 миллионов долларов. Сериал заканчивается кадрами проводящейся спустя два года торжественной церемонии вручения этой премии врачам из клиники КНР.

Персонажи

Главные герои

  • Эдуард Валентинович Клунин (Игорь Фильченков) — главврач 47-й больницы. Он на равных общается с его подчинёнными и всегда ценит их работу, хотя иногда не воспринимает их задумки всерьёз, но извиняется перед ними, если эти задумки дают нужные эффекты. В то же время, он очень пунктуален и, чтобы сохранять авторитет, иногда идёт на крайние меры. Например, когда из Штатов для получение наследства Баровски приходит указания, что главврач должен проявлять решительность в кадровом вопросе, то без колебаний увольняет Попова при первой же возможности (но позже восстанавливает его в должности). В первом блоке он попадает под очарование жены Попова Наташи, что в конечном итоге играет на руку Попову и Румянцевой, так как Наташа решает наконец развестись с мужем. На новый 2000-й год они решают пожениться. Тем не менее, счастье Клунина оказывается недолгим — когда клиника вступает в борьбу за Нобелевскую Премию, то выясняется, что Наташа уже давно не любит Клунина (подразумевается, что она его вообще не любила, и вся её «любовь» к нему была устроена лишь для того, чтобы вызвать зависть у Попова) и он интересует её только из-за Нобелевской Премии. Клунин тяжело переживает разрыв с ней, что приводит к нервному срыву на какое-то время, но очень скоро в его жизни происходят перемены: в больницу доставляют пациентку, в которой он узнаёт свою бывшую однокурсницу Валентину (Наталья Волчек), которая теперь мать-одиночка с сыном Павлом. Узнав возраст Павла, Клунин понимает, что Павел — его биологический сын, и пытается познакомится с ним. Несмотря на то, что Павел изначально не очень рад Клунину и отказывается признавать его отцом, Клунину удаётся заполучить кровь Павла на анализ ДНК и, несмотря на интригу со стороны Наташи и подлог результатов теста, сказать Павлу правильные слова, после которых они наконец воссоединяются в тёплых отношениях. Его фамилия Клунин является отсылкой к актёру Джорджу Клуни, который сыграл Дагласа Росса в «Скорая помощь», но их образы во многом разнятся — в отличие от любвеобильного Росса, Клунин на первое место ставит работу и в начале сериала представляет собой закоренелого холостяка, в чём его иногда упрекают коллеги. Когда Рая становится жертвой розыгрыша, устроенного Поповым и Румянцевой (они проделывают фокус с одной компьютерной программой, которая распечатывает Рае портрет её якобы будущего мужа и это портрет Клунина), то Клунин честно признаётся ей, что не любит её, и Рая (хотя она отвечает ему, что тоже не любит его, но мотивирует свои действия тем, что это «предсказание компьютера») замечает, что он чёрствый и рассматривает человеческое сердце только, как анатомический орган.
  • Анатолий Михайлович Попов (Олег Акулич) — весьма мягкотелый человек, у которого только в экстремальных ситуациях просыпается решительность. В первом блоке ему 36 лет. В детстве мечтал стать кондуктором в трамвае. Когда Клунин, потрясённый предательством Наташи, сильно заболевает, Попов временно занимает пост главврача. Он искренне любит Людмилу и её дочь Дашу, но не может решиться на развод с Наташей, хотя в конечном итоге все обстоятельства складываются в его пользу и он женится на Людмиле. Когда Людмила, выйдя из комы, не может вспомнить своей любви к нему, Попов изначально теряется, но потом начинает прилагать все усилия, чтобы она его вспомнила. Когда та устраивает суд для развода с ним, то Анатолий приходит на него без всякой надежды, но неожиданно получает поддержку от Даши, и этот жест в конечном итоге возвращает память Людмиле. Как врач, Попов всегда стремится к тому, чтобы успокоить пациента и старается применять к нему самые менее болезненные методы. Когда герои решают, как будут распоряжаться Нобелевской Премией, Анатолий мечтает купить машину и на ней вместе с Людмилой уехать в свадебное путешествие в Ялту (когда же они в финале получают пожертвования, Александр решает на эти деньги решает вместо Ялты вместе с Людмилой полететь в космос), а заодно завести второго ребёнка, что и происходит в финальном эпилоге, где на вручении премии показано, что у них с Людмилой, помимо Даши, есть теперь сын. На протяжении всего сериала Анатолий в моменты сильного волнения произносит фразу «Полный анамнез!»
  • Людмила Петровна Румянцева (во втором блоке — Попова) (Елена Внукова) — любовное увлечение Попова. Имеет дочь Дашу (сюжет не раскрывает, от кого). Когда Анатолий не может сначала развестись с женой, то Людмила всячески пытается его подтолкнуть к этому и даже грозится разойтись с ним из-за его нерешительности (при этом, сама она, подталкивая Анатолия, часто попадает из-за этого в дурацкие ситуации). Во втором блоке она выходит наконец за Анатолия замуж и берёт его фамилию, но на годовщину свадьбы попадает в автокатастрофу, из-за которой впадает в кому, а выйдя из неё не может вспомнить ничего об их романе, и Анатолий для неё теперь фактически чужой человек. Она решает развестись с ним, так как ей предложили контракт на работу за границей (на самом деле контракт был уловкой конкурентской Клиники Святого Патрика, которая таким образом попыталась деморализовать их в борьбе за Нобелевскую Премию), но на суде, после того, как её дочь Даша говорит судье, что хочет остаться с Анатолием, теряет сознание, а очнувшись, наконец вспоминает свою любовь к Анатолию. Когда герои решают, как будут распоряжаться Нобелевской Премией, Людмила говорит, что пошлёт Дашу учиться за границу. Когда же они в финале получают пожертвования, Людмила предлагает купить на эти деньги для больницы кучу одноразовых шприцов. В финальном эпилоге у неё с Анатолием есть сын.
  • Александр Александрович Бранкевич (Сергей Новицкий) — самый молодой из главных героев (коллеги зачастую зовут его Сашик). Он очень предан своей профессии, так как, как он сам говорит, является врачом в четвёртом поколении (его отец Александр Кузьмич, дед Кузьма Платонович и неназванный, судя по всему, прадед были докторами). Между тем, его мать (Татьяна Жданова) была против профессии Александра, хотя сама она тоже бывший доктор, но позже, глядя на старания сына реанимировать пациентов самыми нестандартными методами, поменяла своё мнение. Когда герои получают от Баровски путёвку на одного человека на стажировку в США на новый 2000-й год, они решают выбрать Александра, и тот в течение года стажируется в Центральной Детской Клинике Чикаго. В первом блоке кратко упоминается, что Александр проходит в 47-й больнице только стажировку (в дальнейшем эта деталь не учитывается). Во втором блоке именно Александр решает подать заявку на соревнование за Нобелевскую Премию. Попутно он влюбляется в молодую практикантку Машу. Когда герои решают, как будут распоряжаться Нобелевской Премией, Александр вспоминает о том, что его отец и дед не получили никакого признания, как врачи (дед во время войны прооперировал кучу раненных, но не получил никакой медали, а отец, проработав в НИИ и написав кучу трудов, не удостоился даже грамоты), и поэтому он хочет получить премию только для того, чтобы прославить наконец фамилию Бранкевичей. Когда 47-я больница сообща пытается пережить поражение за Нобелевскую Премию, Александр забирается на крышу больницы (чем сильно пугает Машу и всех коллег) и разворачивает там российский флаг. Когда же они получают пожертвования, Александр предлагает поделить эти деньги между всеми врачами России. В финальном эпилоге, где Александр объявляет победителей премии имени Кузьмы Платоновича Бранкевича, показано, что у них с Машей есть ребёнок.
  • Раиса Муфтиевна (Эвелина Сакуро) — медсестра (судя по сюжету, старшая, так как она зачастую принимает телефонные вызовы). Единственный персонаж, у которого не называется фамилия. Рая выросла в детдоме (сюжет не раскрывает, росла ли она там с рождения или с какого-то возраста) и своё отчество Муфтиевна она получила, когда в детстве перед ней раскрыли словарь и она ткнула в первое попавшееся слово, будучи не умея даже читать (очевидно, это было слово «муфтий»). Рая — очень уверенная в себе женщина и, как и её коллеги, она редко теряется в экстремальных ситуациях. Один раз она сумела оказать всю необходимую первую помощь клиентке парикмахерской, которую ударило током от сушилки волос. В другой ситуации Рая сумела нейтрализовать взявшего её в заложники в магазине грабителя (правда грабитель оказался начальником охраны, проводившим учения для секьюрити), применив к нему навыки физической самообороны. Почти на протяжении обеих блоков Рая пытается с грехом пополам построить личную жизнь. Её первым серьёзным романом в сериале является переписка с афроамериканцем из Чикаго Намибом (Кейта Набимоиз), который, увидев Раю вживую, сначала отвергает её (она в своё время вместо её настоящего фото послала ему фото Людмилы, при этом, сама не зная, что Намиб негр), но потом у них начинается некое подобие романа и на новый 2000-й год Рая решает уехать с Намибом в Штаты. Оттуда она возвращается спустя год одна, правда, сильно похорошевшая и отдохнувшая, и, судя по её рассказам, помимо Намиба у неё там было немало романов. Вторым её романом был сантехник Кеша (Александр Полозков), с которым она рассталась по необъяснённым причинам. Ближе к финалу она гуляет с санитаром Фёдором в Парке Горького и там знакомится с сиротой Лизой Приходкиной (Катя Кудян), которая не разговаривает после гибели родителей. Рая с теплотой тянется к девочке, видя, какая у той строгая воспитательница, и позже решает удочерить Лизу (сама Лиза к тому моменту начинает уже говорить). Когда герои решают, как будут распоряжаться Нобелевской Премией, Раиса говорит, что возможно статус незамужнего нобелевского лауреата наконец позволит ей выйти замуж. Когда же они в финале получают пожертвования, Рая оказывается единственным человеком, который высказывает не собственное желание, а напоминает всем о желании Александра прославить фамилию Бранкевич (фактически она и подаёт идею об учреждении премии имени деда Александра). В финальном эпилоге на вручении премии имени Бранкевича Рая сидит вместе с Фёдором и Лизой.
  • Мария Николаевна Соколова (Ольга Фадеева) — молодая студентка-практикантка, появляется во втором блоке. Она единственная с её курса, кто соглашается пройти практику в 47-й больнице (её однокурсники, напуганные предложенными Поповым условиями прохождения практики, сбегают). Со слов её отца Николая Дрофееча (Вячеслав Грушов), Маша пошла в медицину назло ему, так как он был против её выбора и хотел, чтобы она училась в МГИМО. Поскольку отец сам был по профессии ректором и мог добиться того, что Машу могли отчислить из медицинского, Клунин и остальные мигом приняли решение оформить к ним Машу медсестрой на пол-ставки, и после этого Маша присоединяется к главным героям в соревновании за Нобелевскую Премию. Мария становится любовным увлечением Бранкевича, который часто опекал её и оказывал необходимую поддержку. Маша играет решающую роль в сюжетной линии воссоединения Клунина с его сыном Павлом, поскольку именно она проводит оба теста на отцовство (первый оказывается фальшивым, потому что анализ ДНК подменила Наташа, второй же наконец расставляет всё по местам). Маша является самым серьёзным персонажем сериала. В финальном эпилоге на вручении премии имени Бранкевича показано, что у неё с Александром есть ребёнок. (Несмотря на то, что Маша, влившись в команду главных героев, наряду с остальными после этого присутствует на летучках Клунина (где они по Интернету смотрят, сколько осталось номинантов), имя Ольги Фадеевой не появляется во вступительной заставке).

Врачи

  • Вторая бригада (Олег Гарбуз, Геннадий Фомин, Игорь Подливальчев, Джемал Тетруашвили, Александр Бранкевич, Анатолий Кот, Дмитрий Пустильник) — бригада медбратьев, доставляющих пациентов в больницу и от них же главные герои узнают первые сведения о поступивших. Иногда они ассистируют Клунину и его подчинённым в их различных операциях, требующих как хирургического вмешательства, так и психологического воздействия. Их имена в сериале почти не звучат, за исключением троих:
    • Фёдор (Александр Бранкевич) — единственный медбрат из Второй Бригады, который имеет большую сюжетную линию. Изначально он не был медбратом и работал в частной фирме, которая изготавливала печати для различных госучреждений. Однажды, когда он ехал на работу, при выходе из транспорта, толпа отнесла его к ограждению и он сильно ударился лбом, из-за чего через некоторое время отключился и пропустил работу. Его начальница пригрозил ему увольнением в случае ещё одного аналогичного пропуска. Через некоторое время ситуация аналогично повторяется и Фёдор оказывается в 47-й больнице, где просит доктора Попова сделать ему настоящее хирургическое вмешательство, так как начальница не поверит только одной больничной справке (тем не менее, вскоре он всё же оказывается на операционном столе, так как у него чуть не случается настоящий перитонит). Однако вскоре Фёдора всё равно увольняют из фирмы и он устраивается работать санитаром в 47-ю больницу, мотивируя свои действия тем, что у него «нет никого роднее них». Ближе к финалу Фёдор, по необъяснимой причине, начинает носить вместо пижамы медбрата врачебный халат (сюжет не даёт никаких объяснений). В финале сериала он гуляет в парке отдыха с Раей и впечатляется её отношением к сироте Лизе Приходкиной и историей о её детдомовском детстве, что окончательно даёт начало их роману. Когда в больницу, после поражения за Нобелевскую Премию, поступают пожертвования, Фёдор ведёт их подсчёт. В эпилоге на вручении премии имени Бранкевича Фёдор сидит вместе с Раей и Лизой, что намекает на то, что они женаты и Лиза удочерена Фёдором. У Фёдора на костяшках правой руки есть наколка «Шура», вероятно, с времён службы в армии, где Фёдор служил в морфлоте (правда, только хлеборезом на корабельных кухнях).
    • Георгий Иванович Тетруашвили (Джемал Тетруашвили) — единственный медбрат, у которого в сериале звучит полное имя (правда, персонажи всегда зовут его уменьшительным Жора). Его биография мало раскрывается, за исключением двух деталей: в одной серии, когда ему предлагают ввязываться в опасную работу, он говорит, что у него жена и двое детей; в другой серии, когда у них неожиданно умирает пациент (а из США приходит новое условие завещания Баровски, по которому 47-я больница должна снизить процент смертности среди пациентов), то Жора предлагает воскресить его весьма нетрадиционным методом: он зовёт знакомую проститутку, которая, по его словам, «даже мёртвого поднимет». Негласно среди медбратьев Второй Бригады Жора изображается как самый физически сильный: когда в одной из серий в больнице отключают свет, а героям срочно нужно отправить по компьютеры результаты в Нобелевский Комитет, Жора начинает крутить педали на велотренажёре, чтобы выработать энергию для питания компьютера. Заметно Жора проявляет себя ближе к финалу сериала, когда основной состав врачей находится по вызову за пределами больницы, а в саму больницу приходят журналисты, чтобы взять интервью (поскольку 47-я больница в тот момент проходит в финальную двойку лауреатов Нобелевской Премии), и один радиожурналист берёт интервью у Жоры. Однако Жора начинает нести такую нескладную чушь, что главные герои, случайно услышавшие Жору по радио в прямом эфире, срочно несутся обратно в больницу, чтобы не дать Жоре окончательно их опозорить. В финальном эпилоге Жора и остальные медбратья Второй Бригады присутствуют на вручении премии имени Бранкевича.
    • Алик (Олег Гарбуз) — последний медбрат Второй Бригады, чьё имя кратко упомянуто на протяжении сериала. Конкретно себя никак не проявляет, за исключением одного эпизода, где он гуляет с Раей и Фёдором в Парке Горького и, шутки ради, говорит, что когда у них родится ребёнок, то они должны назвать его в его честь. В финальном эпилоге Алик и остальные медбратья Второй Бригады присутствуют на вручении премии имени Бранкевича.
  • Феликс (Леонид Клунный) — медбрат-санитар, мужчина крупных габаритов, который особо никак не проявляет себя в сюжете сериала, но запоминается тем, что в кадре он почти всегда появляется, держа в руках судно, тазы, папки или лотки, и на пути героев, когда они куда-нибудь спешат. В финальном эпилоге он присутствует на вручении премии имени Бранкевича.
  • Тётя Маша (Тамара Миронова) — санитарка-уборщица. Близко общается с Раей, но в остальном на протяжении сериала себя никак не проявляет. В третьей серии второго сезона рассказывает, что у неё четверо детей. В финальном эпилоге она тоже присутствует на вручении премии имени Бранкевича.
  • Верочка (Наталья Локить) — молодая докторша, которая тоже особо никак не проявляет себя в сюжете сериала, но запоминается тем, что всегда носит очки. Появляется только в первом блоке.

Другие сквозные персонажи

  • Павел (Роман Подоляко) — сын Клунина от его однокурсницы Валентины. Сериал не раскрывает причин, почему Валентина не рассказывала Клунину, что беременна от него. Самому Павлу она сообщила стандартную для детей из неполных семей версию: его «отец» — лётчик-испытатель. Когда Клунин первый раз видит Павла тот предстаёт перед ним обычным бесшабашным 14-летним подростком, который, придя в больницу навестить мать, раскатывает по коридорам на скейтборде и часто падает, но в то же время он показывает себя заботливым и любящим сыном. Видя, как они похожи внешне, Клунин начинает обо всём догадываться, но Валентина просит его не рассказывать Павлу правду, ссылаясь на непредсказуемость реакции сына. Тем не менее, Павел всё-таки всё узнаёт (эта часть сюжета остаётся за кадром) и отнюдь не испытывает радость от встречи с Клуниным. Тогда Клунин, раздобыв кровь Павла (когда Павел высказывает Клунину всё, что думает о нём, у него от перенапряжения случается носовое кровотечение и Клунин даёт ему платок), решает сделать тест на отцовство. Из-за интрижки Наташи, которая подменяет ДНК крови, Клунин получает неправильные результаты и, чтобы Павел не мучился, отдаёт их ему. Но Павел, увидев результаты, обнаруживает, что, согласно им, у него в крови найдены последствия Гепатита A, которым он никогда не болел. Тайком придя в кабинет, где проводился тест, он случайно натыкается там на Машу, которая сначала пугается и отказывается верить Павлу, но потом всё же замечает его схожесть с Клуниным. Они решают провести повторный тест, но, пока он делается, их вместе замечает Бранкевич и умудряется приревновать Павла к Маше. Он вызывает Павла на своеобразную «дуэль» в виде состязания сумоистов (не раскрывается, является ли это аллегорией в глазах кого-то из них или всё происходит на самом деле). В разгар этого появляется Клунин (который успел получить результаты правильного теста) и они с Павлом наконец воссоединяются, как отец и сын. Позже, когда Клиника Святого Патрика размышляет о том, что можно использовать в качестве устранения конкуренции, показываются фотографии, где Клунин и Павел совершают утреннюю пробежку. В финальном эпилоге Павел не присутствует на церемонии.
  • Наталья Сидорчук/Попова/Клунина (Оксана Лесная) — супруга Попова. В первом блоке Попов безуспешно пытается уйти от неё к Люде, но в конце сезона Наталья сама уходит к Клунину. В последней серии 1-го сезона Наталья объявляет о свадьбе с Клуниным, а Попов о свадьбе с Людмилой. Во втором сезоне Наталья устраивается работать в клинику медсестрой, узнав о борьбе клиники за Нобелевскую премию, однако совершенно случайно Рая подслушивает телефонный разговор Натальи и узнаёт, что та готовится забрать себе все деньги от Нобелевской премии. Рая при помощи больного-телефониста перенастраивает аппарат таким образом, что разговоры можно прослушивать в ординаторской. У Клунина случается сердечный приступ, когда он узнаёт всю правду. В его отсутствие Попов, назначенный главврачом, увольняет Наталью, но та и после увольнения продолжает делать гадости Клунину из мести. После сорвавшейся интрижки с результатами ДНКа Павла Наталья пропадает из сюжета и больше не появляется.
  • Даша (Даша Перуновская) — дочь Людмилы от первого брака. Именно Даша становится решающим катализатором, когда Людмила решает развестись с Поповым, потому что из-за амнезии ничего помнит об их романе. Когда судья спрашивает девочку, с кем она хочет остаться, Даша говорит, что хочет остаться с Поповым, из-за чего Людмила испытывает такое шоковое потрясение, что теряет сознание, а когда приходит в себя, то вспоминает свою любовь к Анатолию.

Культурные параллели

В сериале «Ускоренная помощь» может быть усмотрена пародия на американский сериал «Скорая помощь» и прочие американские фильмы и телесериалы[2]. На сериал «Скорая помощь» присутствует множество недвусмысленных намёков, как то — само название сериала, сокращение У. П. (оригинальное название «Скорой помощи» — «ER» — сокращение от Emergency Room), фамилия главврача (Клунин, по аналогии с фамилией актёра Джорджа Клуни, исполнителя главной роли в «Скорой помощи»).

Список эпизодов

Сезон 1

  1. Порядок и дисциплина
  2. Три тысячных процента
  3. Человекопривоз
  4. Ревизор
  5. No Lovers
  6. Чистые руки
  7. Реклама — двигатель медицины
  8. Полная дезинфекция
  9. Идеальная репутация
  10. Единодушное решение
  11. Кадры решают всё
  12. Рождество

Сезон 2 (Ускоренная помощь 2)[2]

  1. Начало
  2. Музыкотерапия
  3. Сила внушения
  4. Истина где-то рядом
  5. География любви
  6. Кровные узы
  7. Лики любви
  8. Недопустимая операция
  9. Клонирование
  10. Помоги себе сам
  11. Почечные колики
  12. Эпидемия
  13. Миллениум
  14. Дела сердечные
  15. Остаться должен только один
  16. А зоны здесь тихие
  17. Гены решают всё
  18. Опыт разморозки
  19. Медицинское чтиво
  20. Врачи слезам не верят
  21. РобоМент
  22. Подозреваются все
  23. Парк русского периода
  24. Нобелевская премия

Список участников[2]

Режиссёры

Сценаристы

Актёры

Прочие

  • Продюсеры: Сергей Шумаков, Андрей Остроух
  • Исполнительный продюсер: Анатолий Волков
  • Операторы: Федор Красноперов, Александр Абадовский, Владимир Спорышков
  • Художники: Виталий Трофимов, Наталья Навоенко, Алексей Белятко
  • Композиторы: Игорь Сацевич, Олег Залетнев, Владимир Залетнев, Сергей Ковалев

Напишите отзыв о статье "Ускоренная помощь"

Примечания

  1. [kino.br.by/film8851.html Ускоренная помощь (ТВ-сериал)] на сайте br.by
  2. 1 2 3 4 [www.film.ru/afisha/movie.asp?code=USKORPOM «Ускоренная помощь» (1999)] и [www.film.ru/afisha/movie.asp?code=USKORPM2 «Ускоренная помощь 2» (2000—2001)] на сайте film.ru

Ссылки

  • [www.ruskino.ru/mov/3124 «Ускоренная помощь»] и [www.ruskino.ru/mov/5392 «Ускоренная помощь 2»] — списки актёров краткое описание эпизодов (не полностью) на сайте ruskino.ru

Отрывок, характеризующий Ускоренная помощь

– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.