У127

У127
У127 в павильоне «Траурный поезд В. И. Ленина» у Павелецкого вокзала (конец мая 2012 года)
Основные данные
Страна постройки	Российская империя Российская империя
Завод	Путиловский
Главный конструктор	М. В. Гололобов
Год постройки	1910
Ширина колеи	1524 мм
Конструкционная скорость	105 км/ч
Технические данные
Осевая формула	2-3-0
Длина паровоза	11 032 мм
Служебный вес паровоза	72,1 т
Сцепной вес	45,4 т
Диаметр бегунковых колёс	950 мм
Диаметр движущих колёс	1730 мм
Давление пара в котле	14 кгс/см²
Полная испаряющая поверхность нагрева котла	182 м²
Поверхность нагрева пароперегревателя	38,9 м²
Паровая машина	де-Глен-компаунд
Число цилиндров	4: 2 высокого давления снаружи, 2 низкого давления внутри
Диаметр цилиндров	370/580 мм
Ход поршня	650 мм
Эксплуатация
Страны	Российская империя Российская империя, СССР СССР
Дороги	Ташкентская, Рязано-Уральская
У127 на Викискладе

У127, У-127 — российский, а позже советский пассажирский паровоз типа 2-3-0 серии У. Имел официальное название Красный паровоз, так как его почётным машинистом являлся сам Владимир Ленин, а в 1924 году привёл траурный поезд вождя пролетариата в Москву. У127 является первым советским паровозом-памятником, а с 1948 года — центральный экспонат музейного павильона у Павелецкого вокзала. До 1992 года числился экспонатом Центрального музея В. И. Ленина, а с 2001 года — музея Московской железной дороги. Единственный сохранившийся представитель серии. Самый старый сохранившийся русский пассажирский паровоз. Объект культурного наследия федерального значения.

История паровоза

Ранняя служба

Паровоз был построен в 1910 году на Путиловском заводе (Санкт-Петербург). Далее паровоз поступил на Ташкентскую железную дорогу, где получил обозначение серии П (пассажирский) и номер 127, то есть полное обозначение П127, и стал обслуживать пассажирские поезда. В 1912 году, согласно единой системе обозначения серий, паровоз получил серию У (Уральский), и полное обозначение стало У127.

В 1917 году паровоз получил повреждения (по официальной^{[а по неофициальной?]} версии, из-за проходивших в то время в северном Казахстане боевых действий), в связи с чем был направлен из Оренбурга в Москву. В то время в мире вовсю бушевала эпидемия испанского гриппа (Испанка), и при транспортировке паровоза вирус попал внутрь будки машиниста. В результате этого вскоре погибло несколько человек, что побудило начальство депо Москва Рязано-Уральской железной дороги, куда прибыл паровоз, к решению о дезинфицировании локомотива. Весь сор с паровоза был сожжён, будку изнутри обработали хлоркой, а сам паровоз поставили «под забор».

Восстановление и дальнейшая работа паровоза

В 1923 году в рамках проходивших тогда в Советской России субботников, в депо было принято решение о восстановлении нескольких отставленных от работы паровозов. Тогда наперекор дурной славе (из-за ряда смертей, произошедших на нём) был выбран У127. Паровоз был отправлен в Козловские паровозные мастерские, где в течение нескольких субботников был доведён до рабочего состояния и перекрашен в красный цвет. Также на его тендер была нанесена надпись:

БЕСПАРТИЙНЫЕ В НОГУ С КОММУНИСТАМИ, СМЕЛО ВПЕРЁД К СВЕТЛОМУ БУДУЩЕМУ! Выпущен из среднего ремонта БЕСПАРТИЙНЫМИ РАБОЧИМИ депо. К 6-летнему юбилею ячейки РКП ст. Москва Р.Ур.ж.д. 12 мая 1923 г.

20 мая того же года на общем собрании в депо паровоз был передан в эксплуатацию. На том же собрании официальным старшим машинистом паровоза был назначен В. И. Ленин, о чём последнему было направлено письмо от рабочих. Отныне локомотив получил официальное название «Красный паровоз», а работающие на нём локомотивные бригады формировались только из членов ВКП(б).

21 января 1924 года, то есть спустя ровно 8 месяцев после того события, в Горках после долгой болезни скончался Ленин. 23 января в багажном вагоне № 1691 тело Владимира Ильича было доставлено в Москву. Весь путь от платформы Герасимовская (ныне Ленинская) до Павелецкого вокзала этот траурный поезд вёл паровоз У127, которым управляла локомотивная бригада из депо Москва. В состав бригады входили: машинист Лучин, помощник машиниста Гаврюшин и кочегар Подвойский. Впоследствии машинист Матвей Кузьмич Лучин, работавший на дороге с 1905 года, стал фактически старшим машинистом данного паровоза.

В конце 1920-х У127 перекрасили в традиционный для пассажирских паровозов зелёный цвет, была закрашена даже памятная надпись. От остальных паровозов серии «Красный паровоз» теперь отличался лишь самодельной памятной табличкой о траурном поезде.

Паровоз-памятник

В 1937 году паровоз был отставлен от эксплуатации и началась реставрация его «коммунистического» облика. Восстановлением руководил сам машинист Лучин. Паровоз был вновь перекрашен в красный цвет, по фотографиям восстановили памятную надпись на тендере. Помимо этого, были убраны оставшиеся отдельные имперские элементы, в том числе двуглавый орёл с таблички на сухопарнике (следы от зубила сохранились до настоящего времени). Паровоз поставили под открытым небом в дальнем тупике станции и обнесли цепью, выставили круглосуточную охрану.

В октябре 1941 года, в связи с проходившими в это время под Москвой военными событиями, У127 и багажный вагон № 1691 под охраной были тайно эвакуированы в Ульяновск. После окончания войны паровоз вернули на прежнее место.

Музейный экспонат

См. также: Траурный поезд В. И. Ленина

Так как нахождение под открытым небом со временем портило паровоз, то вскоре по решению ЦК КПСС у Павелецкого вокзала началось сооружение павильона для бывшего траурного поезда Ленина, а 21 января 1948 года, к 24-й годовщине памятного события, был торжественно открыт музей-павильон «Траурный поезд В. И. Ленина». Построенный в период послевоенного восстановления страны павильон был, по воспоминаниям современников, довольно тесен, поэтому в конце 1970-х началось строительство нового павильона. Укрытые полиэтиленовой плёнкой, паровоз и багажный вагон при этом были вывезены из павильона через предварительно разобранную стену. Точное местонахождение их в период строительства не определено, так как ряд свидетелей указывают то на станцию Ожерелье, то на станцию Кашира. Строительство павильона продвигалось весьма быстро. Уже в начале 1980 года по радио было передано сообщение, что закончен ремонт траурного поезда В. И. Ленина. 15 апреля того же года было открыто новое просторное здание музея-павильона.

В 1991 году над павильоном нависла угроза исчезновения. Так, во время августовского путча в музее уже отсутствовала охрана и здание было обесточено. Был закрыт музей В. И. Ленина, к которому относился музей-павильон, в связи с чем доступ к экспозиции для посетителей был закрыт. В 1992 году на фоне паровоза едва не прошли съёмки на кастинг моделей журнала Playboy. В начале 1990-х в здании открылся автомобильный салон.

В 2001 году музей-павильон перешёл в собственность музея Московской железной дороги, а 5 августа 2011 года состоялось торжественное открытие отреставрированного здания, в котором отныне разместилась основная экспозиция музея. 18 апреля 2012 года премьер-министр Владимир Путин издал распоряжение, согласно которому паровоз У127 и вагон № 1691 получили статус объектов культурного наследия федерального значения.

Мифы и легенды о паровозе

О паровозе У127 написано больше, чем о каком другом, но 99 % написанного — вздор

— Заведующий кафедрой «Локомотивы» МИИТа В. Н. Иванов (1978 г.)

Будучи одним из самых известных советских паровозов, У127 известен и рядом легенд, связанных с ним. Доходило вплоть до того, что в радиопередачах конца 1970-х говорилось о том, что во время следования в 1924 году траурного поезда паровозом управлял не кто иной, как сам Иосиф Сталин.

Боевые повреждения

Официально паровоз после работы на севере Казахстана получил боевые повреждения и из-за этого был отправлен в Москву на восстановление. Но в этом случае у паровоза оказался бы серьёзно повреждён паровой котёл, что повлекло бы практически полную его замену. И здесь стоит учесть тот факт, что в тяжёлых условиях того времени (экономика страны только восстанавливалась после череды войн и революций) паровоз с подобными повреждениями заведомо был бы обречён на утилизацию. Тем более что У127 тогда был самым обычным, ничем не примечательным паровозом.

Причина же ремонта паровоза была технической: у ушек (прозвище паровозов серии У) был недостаточно надёжен паровой котёл, что часто приводило к течи труб. Такой дефект не позволял эксплуатировать паровоз, но при этом устранялся в течение одного дня и даже силами одного рабочего — котельщика. Это было одной из основных причин того, что именно этот паровоз был выбран для показательного ремонта в субботник. Собственно, устранение течи в котле, перекраска локомотива и доукомплектование его до эксплуатационного состояния (стоящие «под забором» паровозы нередко грабили, причём часто сами рабочие депо) и было объявлено «восстановлением» «разбитого» паровоза. Но фактически это был обычный средний ремонт, о чём, кстати, прямо указано в тексте памятной надписи.

«Генеральская вдова»

Данная легенда достаточно широко была распространена среди работников депо Москва павелецкого направления — последнего места работы паровоза. Дело в том, что при транспортировке паровоза из Оренбурга в Москву сопровождающие его железнодорожники заболели, а затем скончались в больнице, куда их поместили по прибытии на место. В депо паровоз был поставлен в тупик, а затем в течение следующих дней в его будке находили несколько умерших бродяг. Позже скончался и один из работников депо. Причина этих смертей в то время была банальна — испанка, бушевавшая тогда в мире, жертвами которой стал не один десяток миллионов человек. В связи с этим, как уже было сказано выше, была проведена полная стерилизация паровоза с применением хлорки. Однако большое количество смертей привело к тому, что за У127 закрепилось прозвище Чёрная вдова (женщина, похоронившая двух и более мужей). Это-то прозвище в 1923 году и привело к решению отремонтировать данный паровоз силами молодёжи в знак борьбы с «буржуазными предрассудками». Паровоз был перекрашен в «коммунистический» красный цвет, а 20 мая почётным старшим машинистом был назначен сам руководитель страны — Владимир Ленин. 8 месяцев спустя (21 января 1924 года) неожиданно для большинства населения страны Ленина не стало. На самом деле Владимир Ильич уже с мая 1922 года тяжело болел (официально — атеросклероз сосудов), а поэтому к паровозу данная смерть не имеет никакого отношения. Однако среди работников депо этот случай только усилил веру в «проклятье» локомотива, за которым теперь накрепко закрепилось прозвище «генеральская вдова», так как генералов в Красной армии 1930-х не было и само слово имело отрицательный смысл. Доходило до того, что многие впоследствии сравнивали «проклятие паровоза» с «проклятием Тамерлана». В 1978 году Александр Бернштейн (автор ряда книг и публикаций по истории локомотивостроения) при беседе с ветеранами депо даже записал на магнитофон следующий диалог:

— Ну вот я несколько поездок на нём совершил и ничего, жив-здоров. Глупости всё это!
— Глупости, говоришь? Ты лучше вспомни, как тебя сажали на У127 чуть ли не пинками, а ты ныл ещё, кричал, что поедешь на любой машине, самой дрянной, только не на этой. Было это? Вспомни-ка!

Над всеми этими легендами достаточно долго смеялся машинист Лучин, который работал на паровозе с 1924 по 1937 гг., то есть практически до самого списания паровоза. По мнению же сторонников легенды, У127 «пожалел» машиниста, который заботился о локомотиве. Но во время реконструкции в 1937 году Лучин самолично сбил имперского двуглавого орла с таблички на сухопарнике (следы от этого сохранились до сих пор), и этого паровоз уже «не простил». Вскоре Лучин был арестован и его дальнейшие следы затерялись. Также в 1937 году был арестован, а в 1938 расстрелян Ян Рудзутак, который в 1930 году, будучи наркомом путей сообщения, совершил поездку на данном паровозе, а в 1937 году отвечал за его реконструкцию. По легенде, погибло более десятка человек, так или иначе связанных с паровозом. Также широко распространена история и о том, как в данный паровоз ударила молния, ослепившая (вариант — убившая) находящихся в то время в паровозе людей.

См. также

• H2-293 — паровоз, на котором Ленин бежал в Финляндию, а позже на нём же вернулся в Петроград.

Литература

• А. С. Бернштейн. Паровозы серии У. — ЖД-Коллекция № 14. — М.: Железнодорожное дело, 2008. — 56 с. — ISBN 5-93574-040-0.
• В. А. Раков. Паровозы серии У // Локомотивы отечественных железных дорог 1845—1955. — 2-е, переработанное и дополненное. — М.: Транспорт, 1995. — 564 с. — ISBN 5-277-00821-7.
• Лазарев П. М., служащий Рязано-Уральской ж. д. В память траурных дней погребения Владимира Ильича Ленина. Воспоминания. 1924-1925 гг. // Рукопись, хранящаяся в Отделе рукописей РНБ. Ф. 1000. 1958.33.

Отрывок, характеризующий У127

Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.