У Цзэтянь

У Цзэтянь
6-й Император эпохи Тан, У Чжоу
Дата рождения:	624(0624)
Дата смерти:	705(0705)
Время царствования:	690-705 гг. н.э.
Предшественник:	Жуй-цзун
Преемник:	Чжун-цзун
Варианты имени
Традиционное написание:	武則天
Упрощённое написание:	武则天
Пиньинь:	Wǔ Zétiān
Второе имя:	У-хоу
Божественное имя:	聖神 Shèng Shén
Девиз правления:	Тяньшоу (天授) 690—692. Жуи (如意 Rúyì) 692. Чаншоу (長壽 Chángshòu) 692—694. Яньцзай (延載 Yánzài) 694. Чжэншэн (證聖 Zhèngshèng) 695. Тяньцэваньсуй (天冊萬歲 Tiāncèwànsùi) 695—696. Ваньсуйдэнфэн (萬歲登封 Wànsùidēngfēng) 696. Ваньсуйтунтян (萬歲通天 Wànsùitōngtiān) 696—697. Шэньгун (神功 Shéngōng) 697. Шэнли (聖曆 Shènglì) 698—700. Цзюши (久視 Jiǔshì) 700. Дацзюй (大足 Dàjú) 701. Чанъань (長安 Cháng'ān) 701—705.
Семья
Отец:	У Шихоу (武士彟), лесоторговец
Мать:	госпожа Ян
Дети:	Чжун-цзун, Жуй-цзун, принцесса Тайпин, Ли Хун, Ли Сянь, принцесса Сы.

У Цзэтянь (кит. трад. 武則天, упр. 武则天, пиньинь: Wǔ Zétiān, палл.: У Цзэтянь, 624 — 16 декабря 705)) — китайская правительница, которая фактически правила Китаем на протяжении сорока лет с 665 года до своей смерти. Она появилась в императорском дворе как наложница китайского императора Тай-цзуна династии Тан, после его смерти вошла в гарем, а потом получила титул супруги его сына императора Гао-цзуна, а после смерти мужа долгое время правила страной, меняя на троне своих сыновей, пока в 690 году не заняла трон самолично, отстранив от власти своего сына Жуй-цзуна. Получив власть, она провозгласила новую династию Чжоу, однако когда она умерла, её сын Чжун-цзун снова вернулся на трон в качестве императора восстановленной династии Тан, а после него — снова Жуй-цзун. Она упоминается также под именами У Чжао (кит. 武曌, пиньинь: Wǔ Zhào, палл.: У Чжао ), У-хоу (кит. 武后, пиньинь: Wǔ Hòu  — государыня У) или Тянь-хоу (кит. 天后, пиньинь: Tian Hòu  — Небесная государыня)

Период её правления ознаменовался широкой экспансией Китая, в частности вторжением в Центральную Азию и Корею. При этом в стране стала бурно развиваться культура, религии даосизм и буддизм перешли под покровительство государства. Со времён её правления сохранились выдающиеся архитектурные сооружения, такие как буддийские пещеры Лунмэнь (Драконовых Ворот) и мавзолей Цяньлин.

У императрицы было четыре сына и две дочери, двое из её сыновей становились императорами. Её внук — император Сюань-цзун, правление которого считается «золотым веком» танской династии.

Необычность её царствования заключалась в том, что она приняла мужской титул «императора» (Хуанди) и была формально единственной женщиной за всю четырёхтысячелетнюю историю Китая, обладавшей верховным титулом. В других исторических случаях женщины-правительницы принимали титул «вдовствующая императрица» и правили в то время, когда их несовершеннолетние сыновья формально занимали трон. Она ввела в придворный этикет обычай куннилингуса для того, чтобы возвысить женщину и унизить мужчину. Так как фелляция была символом мужского превосходства, она ввела для придворных обязанность, благодаря которой «облизывание тычинок лотоса» (половых губ) было вознесено до высокого уровня, символизируя пришествие эры женского превосходства.

Оценки её правления в исторической литературе отличаются разнообразием, порою диаметрально противоположны — одни историки рисуют образ жестокой взбалмошной нечестивой царицы, другие — мудрой просветлённой государыни, всё своё время заботящейся о благополучии страны.

Одним из основных источников по истории её правления является трактат Цзы чжи тун цзянь (資治通鑑) Сыма Гуана, изданный в 1084 году и позже переведённый на русский язык архимандритом Иакинфом.

Возвышение

У Цзэтянь — предки

16. Wu Juchang               8. Wu Jian                       17. Lady Liu               4. Wu Hua                             9. Lady Song                       2. Wu Shihuo, Duke Ding of Ying                                   5. Lady Zhao                             1. Wu Zetian                                         12. Yang Shao                       6. Yang Da                             3. Lady Yang

Ранние годы

У Цзэтянь родилась в городе Личжоу (利州) (современное название Гуанъюань провинции Сычуань), при рождении получила имя У Мэй. Её отец У Шихоу (武士彟) был богатым торговцем леса, мать происходила из знатной семьи Ян. Император Гаоцзу дружил с семьёй У и покровительствовал ей. У Шихоу получил высокую правительственную должность. Семья жила в городе Вэйшуй (совр. провинция Шэньси).

У росла в богатой семье, слуги выполняли всю домашнюю работу, и она посвящала своё время обучению. Также её образованием занимался отец. Она получила разносторонние знания, в том числе — в области политики и государственного устройства, музыки и литературы.

Наложница императора Тай-цзуна

В тринадцатилетнем возрасте лет будущая императрица попала в гарем императора Тай-цзуна в качестве младшей наложницы. Она получила титул цайжэнь (才人 cairen — талантливая наложница)(недоступная ссылка с 25-10-2016 (2734 дня)) и выполняла секретарские функции, продолжая своё образование.

У так и не вошла в фаворитки императора и предположительно не была приглашена в его спальню. По её собственным записям, когда она сопровождала императора, он обратил её внимание на необъезженного жеребца. Тогда она предложила императору попробовать усмирить жеребца сначала железным прутом, потом железной кувалдой по голове, а потом, если не подействует, железным кинжалом вырезать язык у коня. Возможно, этот инцидент напугал императора.

Буддийская монахиня

У императора Тайцзуна было 14 сыновей, но не было детей от У. После смерти Тай-цзуна в 649 году она, по обычаю того времени, была отправлена монахиней в буддийскую обитель, храм Ганье (感業寺). Однако ещё во время жизни во дворце за ней ухаживал сын императора Ли, который позже занял трон как император Гао-цзун.

Наложница императора Гао-цзуна

Император Гао-цзун навещал её в монастыре и в 654 году забрал её в свой гарем. Довольно скоро император приблизил к себе У Цзэтянь, которая стала наложницей 2 ранга, а императрица Ван и наложница Сяо были отдалены. Соратники Тай-цзуна и высшая аристократия были оскорблены подобным поведением. Кроме того, и по представлениям того времени, интимные отношения сначала с отцом, а потом с сыном приравнивались к инцесту.

Когда у У Цзэтянь умерла дочь, та обвинила императрицу Ван в намеренном убийстве. Надёжных данных об обстоятельствах смерти дочери не имеется, и среди исследователей и комментаторов выдвигалось несколько противоположных гипотез — что убийство было осуществлено императрицей Ван из мести; что наоборот У Цзэтянь жестоко убила ребёнка, чтобы обвинить императрицу Ван; ребёнок умер от удушья из-за врождённого дефекта шеи.

Императрица

В результате скандала в 655 году она стала императрицей, отстранив императрицу Ван. В дальнейшем она принесла Гао-цзуну четырёх сыновей и ещё дочь, принцессу Тайпин.

В сложной борьбе императрице удалось одержать победу и к 660 году все её недоброжелатели были удалены от двора, соперниц «по её приказанию четвертовали и утопили в вине без суда и следствия». Она добилась смещения неугодных министров и чиновников, заменив их на своих ставленников. Её величайшим триумфом стала расправа над дядей императора и его кланом.

Управление страной при слабом муже и сыновьях

Период слабости императора Гао-цзуна

Гао-цзун с каждым годом слабел душой и телом, так что в течение последних 23 лет его жизни страной фактически правила императрица У. Она самолично отбирала военачальников, которые вели войны на Корейском полуострове. В результате войн в 668 году было разгромлено государство Когурё и превращено в китайскую провинцию. После этого в 670 году началась война с государством Силла (см. Силла-танские войны), которая шла с переменным успехом и закончилась перемирием в 676 году. В результате этих войн образовалось государство Объединённое Силла, а позднее (в 698 году) племя мохэ смогло отвоевать часть территории бывшего Когурё и образовалось государство Бохай.

В 666 году она собрала делегацию женщин на гору Тайшань и провела там религиозные ритуалы.

Колоссально возросло в стране влияние буддизма. В 673 году она собрала средства и сама внесла огромные пожертвования для строительства гигантского Будды Майтреи в пещерах Лунмэнь, который сохранился до настоящего времени. Она основала множество буддийских монастырей, и распространила новообнаруженный буддийский текст с пророчеством о приходе святой женщины-правительницы. При этом императрица объявила Майтреей саму себя, ссылаясь на новонайденные тексты и свидетельства.

В 674 году она приняля титул Тянь-хоу (天后 , «Небесная императрица»), и стала именовать себя вместе с императором «двумя государями». Она основала институт для составления свода биографий знаменитых женщин.

При малейшем подозрении У беспощадно расправлялась с непокорными, внушая придворным благоговейный трепет. По мнению Л. Н. Гумилёва, в устроенных императрицей гонениях на пособников возвышения династии Тан «глухая ненависть китайской знати к династии, которую она считала инородческой, прорвалась и нашла достойного вождя».

Период правления старшего сына Чжун-цзуна

После смерти супруга в 683 году императрица передала престол старшему сыну Чжун-цзуну, сохранив, однако, реальную власть в своих руках. Чжун-цзуна это не устраивало и он предпринимал попытки изменить ситуацию. У Цзэтянь, обратив внимание на его беспомощность и покорность своей молодой супруге, уже через месяц сослала их и возвела на престол другого сына, Жуй-цзуна. Чжун-цзун был разжалован в князя (ван) и сослан в провинцию.

Период правления сына Жуй-цзуна

Жуй-цзун (Ли Дань) на протяжении шести лет оставался послушной марионеткой в её руках. Он фактически не посещал никаких правительственных совещания и не выходил за пределы внутренних покоев императорского дворца. У Цзэтянь усилила тайную полицию, которая помогала устранять врагов, особенно в первые годы правления Жуй-цзуна. Её власть была очень крепкой, официальные лица не допускались к императору, а император не мог вмешаться в государственные дела. Она занялась также укреплением статуса рода У, даровав своим родителям и предкам высокие посмертные титулы. В 686 году она предложила императору передать ему фактическую власть, но тот, понимая неискренность этого намерения, отказался, оставив У Цзэтянь у руля.

Восстание 684 года

Подобное развитие событий вызвало протест танских легистов.

Восстание поднял Ли Цзинъе, граф области Ин, который захватил власть в Янчжоу 揚州 (Цзянсу). Восстание поначалу было нашло поддержку в регионе, но Ли Цзинъе не смог продвигаться интенсивно и не воспользовался преимуществами своей популярности. При этом советники пытались увещевать императрицу вернуть власть Жуй-цзуну, на что она выдвигала обвинения в сочувствии мятежу и говорила, что этот шаг не приведёт к самопрекращению восстания. Она послала генерала Ли Сяои (李孝逸) на подавление мятежа, поначалу операция была неудачной поражения, но в конце концов он одолел отряды Ли Цзинъе, мятежник пытался бежать, но был убит.

При усмирении вспыхнувшие бунтов У Цзэтянь казнила более 20 человек, но ей удалось удержать власть.

Возвышение монаха Хуайи

В 686 году буддийский монах Хуайи (懷義) стал её фаворитом. Он окружил себя группой молодых головорезов и чувствовал себя во дворце безнаказанно, избивая тех, кто проявлял сопротивление. В 688 году У Цзэтянь поручила Хуайи возглавить широкомасштабное строительство императорского зала собраний (Минтан). Когда строительство было завершено, Хуайи был назначен главнокомандующим войска против Восточного Туджу ( государства Тюркютов). Он смог продвинуться вперёд к реке Цзыхэ (紫河) — приток Янцзы, но не вступил в столкновение и вернулся назад.

Устранение потенциальных врагов

В 688 году вдовствующая императрица организовала церемонию жертвоприношения духу реки Лохэ (洛水). Для церемонии она созвала старейшин императорского рода Ли, но принцы заподозрили, что она собирается убить всех и захватить трон, и организовали сопротивление. Поднялись Ли Чжэнь и его сын Ли Чун, однако У Цзэтянь смогла их армии. Она уничтожила 12 боковых ветвей императорского рода, многих замучив или заставив покончить с собой.

Император Китая 690—705

Провозглашение новой династии Чжоу

К 690 году позиции У стали настолько прочны, что она свергла сына и 19 октября провозгласила себя императором — событие, не имевшее прецедентов в истории Поднебесной. Тогда же она приняла имя У Цзэтянь и императорский титул «хуанди». «Буддисты немедленно написали сочинение, доказывающее, что У — дочь Будды и должна наследовать империю у династии Тан. В благодарность за поддержку, императрица издала указ, повелевавший во всех городах страны строить буддийские храмы». С помощью тайной полиции она поддерживала в стране порядок. Историк Сыма Гуан в XI веке не использовал её новых титулов и называл её всё время «вдовствующая императрица», выражая тем самым несогласие с процедурой узурпации трона и смены династии.

Ранние годы правления

Завладев троном, У Цзэтянь подняла статус буддизма, поставив его над даосизмом. При этом даосизм также оказывался под её покровительством и получал мощную поддержку. В каждой подчинённый столицам (Сиань и Лоян) был построен храм Даюнь (大雲寺) и учреждены должности старших монахов, приравненных к герцогам. Были построены также храмы предков семи поколений рода У и храмы, посвящённые трём первым танским императорам Гаоцзу, Тай-цзуну и Гао-цзуну, это сопровождалось дарованием титулов.

Первоначально роль тайной полиции была весьма высока, но после инцидента 692 года, который чуть было не привёл к казни четырёх канцлеров и нескольких высших министров. Но казнь была заменена ссылкой, и волна репрессий ослабла.

В 692 году императрица направила генерала Ван Сяоцзе войной на Тибет, этот поход позволил отвоевать 4 области Западного Края, которые заняли тибетцы в 670 году — Куча, Керия, Кашгар и Суяб.

В 693 году императрица казнила принцессу Лю (жену Ли Даня, её сына, отстранённого от власти) и его наложницу Доу по навету фрейлины Вэй Туаньэр (韋團兒), которая ненавидела Ли Даня и обвинила принцессу в колдовстве. Ли Дань перепугался за свою жизнь и не стал даже с ней разговаривать об этом деле. Вэй Туаньэр подготовила также донос на Ли Даня, но императрица получила донос на неё саму и казнила её. Тем не менее императрица лишила сыновей Ли Даня титулов принцев, казнены были также чиновники Пэй Фэйгун (裴匪躬) и Ван Юньсянь (范雲仙) по обвинению в секретных встречах с Ли Данем. Слуга Ань Цзиньцзан вспорол себе живот, поклявшись тем самым в невиновности Ли Даня. Этот поступок потряс императрицу, она приказала врачам вылечить Аня и прекратила изыскания, сохранив Ли Даню жизнь.

В 694 году императрица обеспокоилась тем, что Ли Чжаодэ стал слишком влиятельным после смещения У Чэньсы, и Ли Чжаодэ был отстранён. Тогда же императрица попала под влияние мистиков. Это были в первую очередь отшельник Вэй Шифан (который позднее получил должность канцлера), утверждавший, что ему 350 лет, и старая буддийская монахиня, утверждавшая, что она и есть Будда, а также иноземец, утверждавший, что его возраст составляет 500 лет. Тогда же императрица стала распространять культ Будды будущего Майтреи, с которым она ассоциировала себя, и пыталась вызвать к себе поддержку широких слоёв населения. В 695 году её фаворит Хуайи сжёг Императорский дворец собраний (минтан, 明堂) и Небесный зал (天堂), будучи недовольным тем, что императрица увлеклась врачом Шэнь Наньцюем (沈南璆). Императрица усомнилась в чудесных свойствах Вэй Шифана и буддийской монахини, которые не смогли предсказать пожара, она была арестована вместе со своими учениками, и все были переданы в рабство. Вэй Шифан покончил собой. Хуайи был также казнён, 500-летний иноземец сбежал. После этого инцидента императрица ослабила свой интерес к мистицизму и больше погрузилась в государственные дела.

Хотя западные и северные границы Танской империи трещали от напора кочевников — тюркютов и киданей, императрица вынуждена была сосредоточить своё внимание на вопросах престолонаследия. Члены семейства У (её родные племянники), и до того приближенные к трону, после провозглашения династии Чжоу видели себя наследниками престола.

Средние годы правления

В дальнейшем империю стали беспокоить враги на северных и западных рубежах. Весной 696 года армия под командованием генералов Ван Сяоцзе и Лоу Шидэ потерпели поражения от тибетских генералов братьев Лунь Циньлин (論欽陵) и Лунь Цзанпо (論贊婆). Генерал Ван Сяоцзе был разжалован в рядовые, а Лоу Шидэ сильно понижен в звании, но ситуация на фронте в дальнейшем потребовала восстановления их в званиях. В апреле императрица восстановила символ высшей императорской власти древности — девять треножников.

Летом 696 года восстали кидани. Киданьские полководцы Ли Цзиньхун и Сунь Ваньжун сочли невозможным терпеть несправедливости губернатора области Инчжоу (營州) (современный Чжаоянь) Чжао Вэньхоя (趙文翽), Ли Цзиньхун принял титул Ушань-хана (無上可汗). Армия, которая была послана для подавления восстания, потерпеле поражение. В войну включился Восточно-тюркский каганат (тюркюты) во главе с Капаган-каганом (Ашина Мочо). В 696 году умер Ли, и он покарал семьи Ли и Суна. Но после побед он подключил киданьские силы и обратился против Китая.. Императрица, испугавшись его побед, заключила мир с тюркютами, передав Капаган-кагану многочисленные дары. В 697 году тюркюты смогли победить киданей, казнив Суня.

В 697 году Лай Цзюньчэн снова усилил своё влияние. Он выдвинул лживые обвинения против Ли Чжаодэ (который был оправдан), и готовил обвинения в заговоре против Ли Даня, Ли Чжэ, принцессы Тайпин и принцев семьи У. Принцы семьи У и принцесса Тайпин действовали решительно и обвинили Лай Цзюньчэна в преступлениях, в результате и Лай Цзюньчэн, и Ли Чжаодэ были казнены. После смерти Лая период произвола тайной полиции завершился. Их жертвы были посмертно реабилитированы. В это же время фаворитами императрицы У стали братья Чжан Ицжи and Чжан Чанцзун, которым были пожалованы почести и графские титулы.

В 698 году У Чжэньсы и другой племянник императрицы У Саньсы (принц Лян) неоднократно пытались убедить чиновников повлиять на императрицу, чтобы утвердить одного из них наследным принцем — чтобы влась закрепилась за семейством У. В то время канцлером снова стал Ди Жэньцзе (прототип знаменитого персонажа детективных романов Судьи Ди), известный честностью и принципиальностью. Он был против этой идеи, но предлагал для престолонаследия Ли Чжэ (её сын, бывший император Чжун-цзун, который снова стал императором после её смерти). Это мнение поддержали другие канцлеры — Ван Фанцин и Ван Цзишань, а также советник императрицы Цзи Сюй, который далее убедил братьев Чжанов поддержатьэтот план. Весной 698 года императрица согласилась и Ли Чжэ был возвращён из изгнания. Ли Дань предложил передать Ли Чжэ статус престолонаследника и императрица утвердила статус. Его имя было изменено ни Ли Сянь, а потом на У Сянь.

Тюркютский Капаган-каган попросил какого-нибудь танского принца на своей дочери, думая о том, чтобы породниться с танской династией и восстановить Танскую империю под своим патронажем, сместив императрицу У. У Цзэтянь послала к нему внучатого племянника У Яньсю (武延秀) вместо танского принца, но каган отверг его Теперь, вместо закрепления мира путём династийного брака, он отослал У Яньсю назад и двинул войска на Чжоу, дойдя на юг до области Чжао (趙州, сейчас Шицзячжуан, Хэбэй), пока не получил отпор.

В 699 году изменилась ситуация на Тибете (Туфань). Царь Тиде Цугцэн (Триду Сонгтсен) решил восстановить свою власть, недовольный захватом власти братьями Лунь. Когда Лунь Циньлин был далеко от Лхаса, Тиде Цугцэн зарезал его сподвижников и выступил против него, победив в сражении. Лунь Циньлин покончил собой. Остальные члены семьи Лунь сдались китайским властям. Смута продолжалась ещё несколько лет, и тибетская граница оставалась спокойной.

В 699 году императрица У почувствовала старость и обеспокоилась, что после её смерти Ли Сянь и семья У будут враждовать, она собрала принцев и принцесс клана Ли и У и заставила их принять присягу друг другу.

У Цзэтянь ввела в китайский язык от 10 до 30 придуманных её чиновником иероглифов. Большинство из них по окончании её правления были забыты, но некоторые сохранились как вариантные.

Поздние годы правления

В последние годы жизни (начиная с 699 года) рассудительность императрицы была поколеблена наплывом старческого сластолюбия. В частности, она приблизила к себе двух братьев Чжан Ичжи и Чжан Чанцзуна сомнительной репутации, которые стали её фаворитами. Несмотря на увещевания придворных, старая и больная правительница всецело полагалась на преданность Чжанов. Братья Чжаны обрели большое могущество и через них проходили самые важные государственные дела. Разговоры, которые вели между собой принцы и принцессы, передавались Чжанам. Её внук Ли Чунжунь, внучка Ли Сяньхуэй (李仙蕙) и её муж У Яньцзи (武延基) получили приказ покончить собой. Тем не менее императрица искала молодых талантливых чиновников и привлекала их к высоким должностям. В частности, возвысились Цуй Сюаньвэй и Чжан Цзячжэнь.

В 703 году Чжан Ичжи и Чжан Чанцзун вступили в конфликт с старшим канцлером Вэй Юаньчжуна, который раскритиковал их брата Чжан Чанъи (張昌儀) и отклонил продвижение другого брата Чжан Чанци (張昌期). Чжан также боялись, что Вэй их казнит, когда императрица умрёт. Поэтому они обвинила Вэя и Гао Цзяня (高戩), которого поддерживала принцесса Тайпин. Они вынудили подчинённого Вэя Чжан Юэ подтвердить свои обвинения, но когда тот предстал перед императрицей, он обвинил Чжан в том, что его принуждали к лжесвидетельству. В итоге Вэй, Гао и Чжан Шо были отправлены в ссылку, но не были казнены.

Отречение, восстановление династии Тан и смерть

В августе 704 против фаворитов Чжан Ичжи и Чжан Чанцзуна и против их братьев были поданы обвинения в коррупции. Их братья были смещены, и хотя чиновники Ли Чэнцзя (李承嘉) и Хуань Яньфань требовали также смещения обоих фаворитов, императрица отказалась их сместить. Однако канцлер Вэнь Аньши снова выдвинул обвинения в коррупции против фаворитов.

Зимой 704 императрица серьёзно заболела, и только братья Чжан имели право навещать её, канцлерам дозволено не было. Это привело к спекуляциям на тему заговора братьев Чжан чтобы занять трон, и обвинения были выдвинуты повторно. Как только её состояние улучшилось, Цуй Сюаньвэй предложил допускать к императрице только её сыновей Ли Даня и Ли Сяня. Обвинения к братьям нарастали, и императрица позволила Сун Цзину провести расследование. Но прежде чем расследование завершилось, императрица принесла извинения перед Чжан Ичжи, тем самым обесценив работу Суна.

Весной 705 года императрица снова серьёзно заболела. Чжан Цзяньчжи, Цзян Хуэй и Юань Шуцзи стали планировать заговор, чтобы убить братьев Чжан. Они подключили генерала Ди Доцзо, Ли Даня (李湛, иные иероглифы, чем у сына императрицы), Янь Юаньяня (楊元琰) и другого канцлера Янь Чжуна. Получив одобрение престолонаследника Ли Сюаня, заговорщики выступили 20 февраля, убили Чжан Ичжи и Чжан Чанцзуна, окружили Зал Долголетия (長生殿), где находилась императрица. Они сообщили ей о казни братьев Чжан и вынудили её передать трон престолонследнику Ли Сюаню. Последовало два указа от её имени — сначала о передаче регентства Ли Сюаня, а потом о передаче трона (22 февраля). 23 февраля Ли Сюань формально занял трон, а на следующий день императрица под стражей была отведена в пригородный дворец Шанъян (上陽宮), при этом она именовалась как Императрица-регентша Цзэтянь Дашэн (則天大聖皇帝). 3 марта династия Тан была восстановлен и династия Чжоу прекратилась.

Императрица умерла 16 декабря, последние указы от её имени уже не использовали титул императора, а содержали слова «Императрица-регентша Цзэтянь Дашэн». В 706 году император Чжун-цзун организовал ей похороны в Цяньлиньском мавзолее совместно с её мужем Гао-цзуном около столичного города Чанъань.

Оценки правления

Исследовательница Энн Палудан, специализировавшаяся на биографиях китайских императоров, приводит противоположные оценки. С одной стороны, она признаёт правление У Цзэтянь как весьма успешное, укрепившее и расширившее Китай, удовлетворявшее потребности населения, включая повышение доходов и благосостояния нижних классов. При этом отмечается развитие культуры и укрепление даосизма и буддизма. Однако она отмечает жестокость прихода императрицы к власти и формирование своего культа как «Святой госпожи», привлекая даосизм и буддизм как средства пропаганды, сравнивая себя с матерью Лао-цзы и буддой Майтреей как женское божество, извлекая пророчества и свидетельства. Она также отмечает развивающееся слабоумие в поздние годы её правления и опору на любовников, развитие коррупции и падение морали, что привело к потере репутации и свержению.

В культуре

• «Императрица», роман франкоязычной китайской писательницы Шань Са (2003). Описывает судьбу императрицы У от первого лица. ISBN 5-224-05475-3
• «Детектив Ди» (2010), фэнтези режиссёра Цуй Харка, действие которого происходит во времена правления императрицы У
• Императрица У Цзэтянь (фильм)
• Императрица Китая / The Empress of China (кит. 武则天) — историко-биографический сериал

См. также

• Когурёско-танские войны
• Силла-танские войны

Литература

• C.P. Fitzgerald, The Empress Wu, 2nd ed. (1968).
• R.W.L. Guisso, Wu Tse-t’ien and the Politics of Legitimation in T’ang China (1978).
• Christopher I. Beckwith|Beckwith, Christopher I. (2009): Empires of the Silk Road: A History of Central Eurasia from the Bronze Age to the Present. Princeton: Princeton University Press. ISBN 978-0-691-13589-2.
• Old Book of Tang, vol. 6.[ef.cdpa.nsysu.edu.tw/ccw/02/tan01.htm]
• Cotterell, Yong Yap and Arthur Cotterell (1975). The Early Civilization of China. New York: G.P.Putnam’s Sons. ISBN 978-0-399-11595-0.
• [www.heroinesinhistory.com Empress of China: Wu Ze Tian], by Jiang, Cheng An, Victory Press 1998
• John K. Fairbank|Fairbank, John King (1992), China: A New History. Cambridge, Massachusetts: Belknap Press/Harvard University Press. ISBN 978-0-674-11670-2.
• Murck, Alfreda (2000). Poetry and Painting in Song China: The Subtle Art of Dissent. Cambridge (Massachusetts) and London: Harvard University Asia Center for the Harvard-Yenching Institute. ISBN 978-0-674-00782-6.
• New Book of Tang, vols. 4,[ef.cdpa.nsysu.edu.tw/ccw/02/ntan01.htm] 76.[ef.cdpa.nsysu.edu.tw/ccw/02/ntan13.htm]
• Ann Paludan (1998). Chronicle of the Chinese Emperors: The Reign-by-Reign Record of the Rulers of Imperial China. New York, New York: Thames and Hudson. ISBN 978-0-500-05090-3.
• Rastelli, Sabrina (2008). China at the Court of the Emperors: Unknown Masterpieces from Han Tradition to Tang Elegance (25-907). Skira. ISBN 978-88-6130-681-3.
• Scarpari, Maurizio (2006). Ancient China: Chinese Civilization from the Origins to the Tang Dynasty. Vercelli: VMB Publishers. ISBN 978-88-540-0509-9.
• Watson, Burton (1971). CHINESE LYRICISM: Shih Poetry from the Second to the Twelfth Century. (New York: Columbia University Press). ISBN 978-0-231-03464-7.
• Yu, Pauline (2002). «Chinese Poetry and Its Institutions», in Hsiang Lectures on Chinese Poetry, Volume 2, Grace S. Fong, editor. Montreal: Center for East Asian Research, McGill University.
• Сыма Гуан. Хроника Цзы чжи тун цзянь (資治通鑑), vols. 195, 199, 200, 201, 202, 203, 204, 205, 206, 207, 208.

</div>

Отрывок, характеризующий У Цзэтянь

Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.