У-Цзин

(не смешивать с «Пятью мифическими классиками» 五典)

У Цзин (五经,Wǔjīng) Пятикнижие — общее название для следующих пяти конфуцианских книг:

• И-Цзин（易经）— «Книга Перемен», излагающая особую систему гадания, дополненная впоследствии комментариями в виде так называемых «10 крыльев», дающих космогоническую систему древних китайцев;
• Ши-Цзин（诗经）— Книга гимнов и песен;
• Шу-Цзин（书经）— Книга записанных преданий — эпическое произведение, излагающее ритмической прозой легенды об образовании китайского народа и о древней его истории;
• Ли-Цзи（礼记）— «Записки о совершенном порядке вещей, правления и обрядов», — регламентирующие общественные отношения, религиозные обряды и т. п. и заключающие в себе сведения об идеальной, с конфуцианской точки зрения, системе правления древних царей, о древнем календаре и т. д.;
• Чунь-Цю（春秋）— летопись княжества Лу, написанная, по преданию, самим Конфуцием, хотя последние записи в этой летописи трактуют и о событиях, имевших место после его смерти. Чунь-Цю дает не столько изложение самих событий, сколько крайне лаконическую оценку их с точки зрения конфуцианской политической морали.

У-Цзин является древнейшим китайским литературным памятником и содержит весьма ценные сведения по древней истории китайского народа. Однако некоторые европейские историки считают, что этим сведениям нельзя вполне доверять. Ими было установлено, что учёные, восстанавливавшие древние книги (в основном составленные в VI—V вв. до н. э.) при династии Хань после сожжения их Цинь Ши Хуанди, стремились приспособить их к политическому строю своей эпохи и поэтому прибегали либо к окружению древнего текста соответствующим комментарием, либо к интерполяциям (т. е. к заполнению пробелов информацией по собственному усмотрению) и даже к прямой фальсификации текста. У-Цзин дошла до современности в столь ненадёжной ханьской редакции, что требует ещё большой филологической работы для отделения древнего текста от позднейших наслоений.

Наряду с Четверокнижием (Сы шу) У Цзин является основой традиционного китайского образования, образуя свод текстов, сопоставимый по своей значимости для китайской цивилизации с Библией.

Термин и предыстория

Как утверждает Michael Nylan ("Classics without canonization, learning and authority in Qin and Han"), в известной литературе термин у-цзин впервые регулярно употребляется Ян Сюном (53 до н. э.-18 н. э.) в трактате "Фа янь". При этом нет оснований утверждать, что у-цзин выступает в каноническом статусе: напротив, Ян Сюн оказывается вынужден к полемике в защиту классического знания - против тех, кто считают это знание устаревшим.

В ранних источниках заметна неуверенность относительно состава У-цзин: напр. Бань Гу (白虎通德論:《五經》) фиксирует перечисление пяти классиков как подобие учебных дисциплин ("музыка, литература, ритуал, гадание, поэзия" 《樂》、《書》、《禮》、《易》、《詩》); там же, при перечислении соответствующих трактатов, уже называются "Шаншу" и "Чуньцю". Истолкование текста затрудняется неполной аналогией: логично, что шу 《書》 подразумевает только "Шаншу", а не литературный свод в целом и не каллиграфию; ши 《詩》 - исключительно канонизированные песни "Ши цзина"; и 《易》 - "Книгу Перемен", а ли 《禮》 - некий свод ритуальных текстов, вероятно вошедший в "Ли цзи". Допустимо также, что юэ 《樂》 подразумевало именно письменный канон, а не практический, и этот канон был утерян (а не внесен в "Ли цзи" как отдельная глава, ныне известная). Однако очевидно, что "Чуньцю" не представляет ни одно из называнных направлений первой пятёрки.

Понятие у-цзин упоминается параллельно с "шестью искусствами" лю-и 六藝, которое исторически предшествует понятию литературного канона. Из шести искусств (禮、樂、射、御、書、數) три (ритуал, музыка и литература/грамотность) дублируют соответствующие единицы у-цзин. Остальные же представяют собой специфические реалии доханьского периода: "управление колесницей" юй 御 оказалось невостребовано уже в эпоху Воюющих Царств (475-221 до н.э.); "стрельба из лука" шэ могла оставаться аристократической забавой, но не составляла необходимости после того как роль правителя свелась к подбору персонала и определению боевых стратегий; "счёт" шу стал уделом торговцев, считавшихся низшим классом.

Помимо сочетания "5 канонов и 6 искусств" встречается также выражение "5 канонов и 6 комментариев (вэй 緯)" или "6 примечаний (цзи 紀)". О соотношении "канон/комментарий" см. Китайские классические тексты

Последующая история

В 3 в. н.э. по распоряжению Цао Пи осуществляется сбор всех комментариев на У-цзин. Компиляция получила название Хуан лань zh:皇覽 (ныне утеряна). Ван Инлин zh:王應麟 (13 в.) назвал её первой энциклопедией Китая.

Поскольку У-цзин как литературный канон оказался слишком громоздким и сложным для понимания, усилиями Чжу Си (1130—1200, Ю.Сун) был создан более простой канонический свод, Четверокнижие 四書. Принятое в качестве образовательной ортодоксии в дин. Мин, оно стало использоваться в сочетании с У-цзин (四書五經) подобно тому, как У-цзин использовался в сочетании с "шестью искусствами" (五經六藝). Т.о. каноническая система огрублённо уподобилась разделению на "среднее" (Четверокнижие) и "высшее" образование (Пятикнижие). О сложности этого процесса см. Тринадцатикнижие и Китайская экзаменационная система.

Библиография

• Legge J., The Chiness Classics, L., 1870;
• Schi-King, übersetzt v. V. Strause, Heidelberg, 1880;
• Legge J., The Yih King в серии: Sacred books of the East, v. XVI, Oxford, 1882;
• Giles H., A History of Chinese Literature, 1901;
• Couvreur S., Chou King, P., 1916;
• Couvreur S., Cheu King Recueil de poésie, Paris, 1927;
• Васильев В. П., Очерк истории китайской литературы, Петербург, 1880.

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий У-Цзин

Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.