Вейссе, Фëдoр Ивaнoвич фон

Фëдор Иванович фон Вейссе
Дата рождения:	22 февраля (4 марта) 1792(1792-03-04)
Место рождения:	Ревель, Эстляндской губернии (Российская империя)
Дата смерти:	5 (17) августа 1869(1869-08-17) (77 лет)
Место смерти:	Ревель, Эстляндской губернии
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	общая медицина, педиатрия, биология
Место работы:	Императорская Николаевская детская больница
Учёная степень:	доктор медицины
Учёное звание:	член-корреспондент СПбАН
Альма-матер:	Императорский Дерптский университет
Известен как:	Один из основателей и главный врач первой детской больницы в Санкт-Петербурге и России; Один из первых врачей России, официально признанный педиатром
Награды и премии:

Фëдор Ивáнович фон Ве́йссе (Ве́йсе) (нем. von Weiße (Wejsse, Weisse) Johann Friedrich), (22 февраля (4 марта) 1792, Ревель, Эстляндская губерния — 5 (17) августа 1869, Ревель) — один из первых педиатров России, доктор медицины, лейб-медик Двора Его Императорского Величества.

Потомственный дворянин в первом поколении, тайный советник (1855), один из инициаторов строительства в Санкт-Петербурге и главный врач первой в России детской больницы, позже получившей название: Императорская Николаевская детская больница; почетный член Медико-филантропического комитета; первый педиатр — член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук (1855); академик Германской Академии естествоиспытателей «Леопольдина» (1859); почётный член Императорского Санкт-Петребургского Минералогического общества (1865); Евангелическо-лютеранского вероисповедания.

Биография

Родился в Ревеле, в семье скорняка и торговца мехами Иоганна Вейссе (Johann Gottfried Weiße (27.01.1750-18.11.1816)) и его жены Анны ур. Бёмер (Anna Rosina Boehmer (ум. 18.08.1812)). Начальное образование получил дома, после чего в 1806 году был определен в Ревельскую государственную гимназию, которую успешно окончил в 1810 году. В том же году поступил на медицинский факультет Императорского Дерптского университета, где учился вместе с будущим прославленным эмбриологом — академиком Карлом Максимовичем Бэром.

В 1812 году с началом войны с Наполеоном был вынужден прервать учёбу и отправился в Ригу, которая оборонялась от корпуса маршала Ж. Макдональда. Осада города продолжалась несколько месяцев, и всё это время Иоганн Вейссе оказывал помощь раненным русским солдатам. Бои под Ригой закончились только 8 декабря 1812 года, в дни завершения исхода остатков Великой армии из России. Весной следующего года Иоганн Вейссе вернулся в Дерпт, где продолжил прерванные занятия.

Известен факт, что 5 июля 1814 года во время университетских торжеств, посвященных благополучному окончанию борьбы императора Александра I с Наполеоном, в знак признания личных заслуг Иоганна Вейссе в обороне Риги, лишь одному из двоих студентов, ему была оказана честь выступить с речью перед собравшимися товарищами, преподавателями и профессорами.

В 1815 году, защитив диссертацию на звание доктора медицины «De Pathologia consensus» (К согласию по спорным вопросам патологии), он с серебряной медалью окончил университет.

В том же году, по существующей в университете традиции Иоганн Вейссе, как наиболее отличившийся выпускник, был «с учёной целью» направлен в Европу. В Берлине ему посчастливилось стажироваться у выдающихся врачей К. В. Гуфеланда, Э. Хорна и К. Х. Вольфарта; в Гёттингене он работал у И. Ф. Блуменбаха; в Йене — у Л. Окена; в Вене — в детской клинике профессора Л. А. Голиса (традиционно считается, что первая детская больница была открыта в Париже в 1802 году, однако в Вене она существовала уже в 1794 году, и Иоганн Вейссе оказался первым русским врачом, кто в ней стажировался). Побывал он и в клиниках Лондона и Парижа. В 1819 году в Гейдельберге он неожиданно встретился со своим другом Карлом Бэром. Вместе они решил продолжить образование в Кёнигсберге. Однако что-то не сложилось, и Иоганн Вейссе срочно вернулся в Ревель.

В 1820 году Иоганн Вейссе решил искать счастья в Санкт-Петербурге. С этого момента вся последующая его трудовая биография будет связана со столицей Империи, где он стал именоваться Фёдором Ивановичем. Сначала он занялся частной практикой, но вскоре, поступив на государственную службу, был определен тюремным врачом и одновременно врачом 1-й, 2-й и 3-й городских гимназий.

Главный доктор первой детской больницы в России

В начале 30-х годов по инициативе графа А. Х. Бенкендорфа, члена Попечительского совета заведений общественного призрения в Санкт-Петербурге графа А. И. Апраксина и при участии лейб-медика Н. Ф. Арендта было принято решение об организации первой в России детской больницы для бедных. К воплощению идеи в жизнь были привлечены военный доктор Карл Иванович Фридебург — герой войны 1812 года, лекарь лейб-гвардии Кексгольмского полка, и единственный в России врач, имевший практику работы с детьми в европейской клинике — Ф. И. Вейссе.

Больница на 60 коек была освящена 6 декабря 1834 года в приспособленном помещении доходного дома полковницы Оливио на Английском проспекте, д. 36 (нередко ошибочно за дом Оливио принимается дом Жеванова, который находился напротив, на нечетной стороне проспекта, и в нем располагалась Аларчинская гимназия). Главным врачом был назначен К. И. Фридебург, а его помощником — Ф. И. Вейссе. Почти весь первый год становления больницы доктор Фридебург тяжело болел. Он скончался в декабре 1835 года, и его место по праву занял Фёдор Иванович.

Основная тяжесть организации новой больницы с первого дня её существования легла именно на его плечи. Первые больницы в России, как, впрочем, и в Европе создавались, прежде всего, с целью обеспечения должного ухода за больными. Медицина ещё не располагала такими технологиями, которые не могли бы применяться в домашних условиях, поэтому люди состоятельные лечились дома. Больницы были ориентированы на оказание помощи бедным — тем, уход за которыми не могли обеспечить их близкие. Основными действующими лицами такой больницы был младший и средний медицинский персонал. Подбор и воспитание нянь и сестёр милосердия оказался одной из важнейших задач главного врача. Большую помощь в подготовке кадров для первой детской больницы столицы оказывал главный врач Санкт-Петербургского Воспитательного дома, коллега-педиатр Ф. Ф. фон Депп. Воспитанницы именно его учреждения, при котором существовал Институт повивального искусства, чаще всего становились сёстрами милосердия и повивальными бабками.

Усилиями Ф. И. Вейссе авторитет больницы стремительно рос. Вскоре потребовался перевод её в более просторное помещение. Ещё в 1839 году А. Н. Демидов пожертвовал для этой цели участок земли на Офицерской ул. близ Литовского замка и 200 тыс. рублей на постройку нового здания. В последующем что-то изменилось, и в 1842 году больница переехала в приспособленное помещение на Большой Подъяческой ул., д. № 30, принадлежащее ранее военному ведомству. На новом месте число коек было доведено до 100, появилась возможность раздельного содержания детей с различными инфекциями. Кроме того, в больнице была открыта собственная аптека, амбулатория для приема приходящих больных, расширился врачебный штат. Что касается ул. Декабристов (б. Офицерская), то в советское время, примерно там, где планировал А. Н. Демидов была открыта другая детская больница (ныне № 17 Святителя Николая Чудотворца), правда ни он, ни его потомки к этому отношения уже не имели.

Первый педиатр — член-корреспондент Петербургской Академии Наук

Очень скоро Ф. И. Вейссе приобрел репутацию превосходного педиатра. Его деятельность была отмечена многими наградами (полный список наград обнаружить не удалось). Ещё в 1833 году он стал членом Медико-филантропического комитета и почти одновременно — секретарём Немецкого врачебного общества; состоял врачом Демидовского дома призрения трудящихся. В 1843 году с присвоением ему чина действительного статского советника Фёдор Иванович был утвержден в потомственном дворянстве. Его имя внесено в IV часть Дворянской родословной книги Российской империи.

В дополнение к своей обширной практике Ф. И. Вейссе занимался активной научной деятельностью. Им написана серия трактатов по детским болезням. Его любимой темой было изучение инфузорий и простейших паразитов человека. Одним из первых в мире он увлекся исследованием «животного магнетизма», издав несколько работ на эту тему и тем самым оказавшись у истоков такого направления в науке как электрофизиология. Большой вклад внес Фёдор Иванович в изучение целебных свойств курорта «Старая Русса». Как один из самых авторитетных исследователей простейших организмов, 29 декабря 1855 года Ф. И. Вейссе был избран членом-корреспондентом Петербургской Академии Наук (Физико-математическое отделение, подотдел: «биологические науки»), став, таким образом, первым детским врачом в России, удостоенным этой чести. Вскоре он был назначен состоять лейб-медиком Двора ЕИВ, с присвоением чина тайного советника.

В 1859 году, в день, когда больнице исполнилось 25 лет, по монаршей милости она стала именоваться «Николаевской». Тремя годами позже Ф. И. Вейссе оставил свою должность. Он руководил детской больницей более четверти века, и в 1862 году передал её в руки своего воспитанника Владимира Егоровича Гейдеке (Heidecke Woldemar). Выйдя в отставку, Фёдор Иванович вскоре вернулся на родину в Ревель. Он прожил ещё 7 лет и скончался в 1869 году. Похоронен один из первых педиатров России в Ревеле.

Семья

• Жена: Генриета ур. Штир (Henriette Stier);
• Жена: Иоганна ур. фон Ридигер (Рюдигер) (Johanna Henriette von Rüdiger) (27.5.1815, Митава — 11.6.1870 Смоленск);

• Дочь: Эмилия Фёдоровна Вейссе.

• Дядя: Иоганн Готлиб Вейссе (1753-1840) — магистр философии и богословия. В течение 20 лет был директором петербургской гимназии Петришуле.

Адреса в Петербурге

Большая Подъяческая ул., д. 30 — здание детской больницы.

Отдельные печатные работы

• [dspace.utlib.ee/dspace/bitstream/handle/10062/1952/weisse.pdf?sequence=1&isAllowed=y Weisse J. F. De Pathologia consensus / Inaugural-Dissertation zur Erlangung des Grades eines Doctors der Medicin. — Dorpat, 1815. — 84 с.]
• Weisse J. F. Erfahrungen über Arzneiverständige Somnambulen, nebst einigen Versuchen mit einer Wasserfühlerin. — Berlin, 1819. — 84 с.
• [reader.digitale-sammlungen.de/de/fs1/object/display/bsb11107485_00005.html Weisse J. F. Paris und London für den Artzt, besonders in Rücksicht der öffentlichen Kranken – und Verpflegungsfnstalten geschildert. / 1 stes Bdch. (Schilderung von Paris). Vit 1 Rpf. — St. Peterburg u. Halle, 1820. — 238 с.]
• Weisse J. F. Kritische Anzeige von acht französischen Schriften über den thierischen Magnetismus / Kiesers Archiv für den their. Magnetismus. Bd. IV. St. 1. — Halle, 1818. — 109-162 с.
• Weisse J. F. Anzeige von Danülo Wellansky (Животный Магнетизм). — St. Peterburg, 1818. — 129-144 с.
• Weisse J. F. Augenblickliche Lösung eines heftigen Starrkrampfs durch magnetische Manipulationen; in den Vermischten Abhandl. aus dem Gebiete der Heilk. / von einer Gesellsch. prakt. Aerzte zu. — St. Peterburg, 1821. — Т. I. — 222-225 с.
• Weisse J. F. Augenblickliche Lösung eines heftigen Starrkrampfs durch magnetische Manipulationen; in den Vermischten Abhandl. aus dem Gebiete der Heilk. / Einfache Heilung einer Epistaxis, die einen fast 14 tägigen Typus hilt. — St. Peterburg, 1823. — Т. II. — 71-75 с.
• Weisse J. F. Ueber den Gang der Cholera im Stadtgefängnisse zu St. Peterburg; in v. Seidlitz u. Lichtenstädts Mittheilungen über die Cholera – Epidemie zu St. Peterburg im Sommer. — St. Peterburg, 1831. — 143-154 с.
• Weisse J. F. Mikroskopische analyse eines organischen polirschiefers aus dem Gouvernement Simbirsk. — St. Peterburg: Académie Impériale des Sciences, 1854. — 237-250 с.
• [reader.digitale-sammlungen.de/de/fs1/object/display/bsb10500703_00002.html Weisse J. F. Zur Oologie der Räderthiere. — St. Peterburg, 1862. — 16 с.]
• Weisse J. F. Nachträgliche Bemerkungen in Betreff der Diatomaceen, welche sich im so genannten Mineralschlamme von Staraja Russa befinden. — St. Peterburg, 1861.
• Weisse J. F. Nachricht über einem Staubfall, welcher sich im Jahre 1834 im Gouvernement Irkutzk ereignet hat. — St. Peterburg, 1851.
• Weisse J. F. Resultate einer vergleichenden mikroskopischen Untersuchung von verschieden Proben der sogenannten Schwarz-Erde (Tscherno-Sjom). — Moscau, 1855.
• Weisse J. F. Diatomaceen des Ladoga-Sees. — St. Peterburg, 1864.
• Weisse J. F. Verzeichniss aller von mir in einem 30-jährigen Zeitraume zu St.Petersburg beobachteten Infusorien, Bacillarien und Räderthiere. — Moscau, 1863.
• Weisse J. F. Notiz in Betreff eines aus Sarepta erhaltenen Staubes. — Moscau, 1865.

Награды

• орден Святого Владимира 3-й ст.;
• орден Святого Станислава 3-й ст.;
• орден Святой Анны 2-й ст. с императорской короной.

Память

Иоганна Фридриха Вейссе помнят и чтут в Германии и Эстонии. В Санкт-Петербурге, где Ф. И. Вейссе проработал всю свою жизнь, о нем практически не знают. Между тем, больница, являющаяся правопреемником той первой детской больницы в России, которую фактически создал Фёдор Иванович, сегодня носит имя другого, пусть достойного, но московского педиатра Н. Ф. Филатова. В Санкт-Петербурге есть удачный пример — старейшая детская больница, которая названа именем своего основателя К. А. Раухфуса. Такой подход выглядит более справедливым.

См. также

Санкт-Петербургское отделение Союза педиатров России

Литература

• [books.google.ru/books?id=RAgbAAAAYAAJ&pg=PA484&lpg=PA484&dq=%22WEISSE,+Johann+Friedrich%22&source=bl&ots=YjBdzG6DKU&sig=jw1IsQOy5EdTUZrm8KKog6RgrpY&hl=ru&sa=X&ved=0CGUQ6AEwEGoVChMIroDrkOqkyAIVp5tyCh0Msg-j#v=onepage&q=%22WEISSE%2C%20Johann%20Friedrich%22&f=false Weisse Johann Friedrich / Lexicon, 1832];
• [books.google.ru/books?id=tNYGAAAAcAAJ&pg=PA520&lpg=PA520&dq=%22WEISSE,+Johann+Friedrich%22&source=bl&ots=cNJX11VZqr&sig=KDRlGpHFeIVFA79kVg_6Gn7Z7Jk&hl=ru&sa=X&ved=0CC8Q6AEwAzgUahUKEwiz54mZ7KTIAhXIa3IKHfAbAss#v=onepage&q=%22WEISSE%2C%20Johann%20Friedrich%22&f=false Weisse Johann Friedrich / Lexicon, 1834];
• [www.geni.com/people/Johann-Friedrich-von-Weisse/6000000009171439169 Фёдор Иванович Вейссе на сайте Geni];
• [www.deutsche-biographie.de/pnd117300160.html Weiße, Johann Friedrich / Deutsche Biographie];
• [drw.saw-leipzig.de/30468.html Weisse Johann Friedrich (von) / Sächsische Akademie der Wissenschaften zu Leipzig]
• Schüler-Verzeichnis des Revalschen Couvernements-Gymnasiums 1805—1890 / bearbeitet von Heinrich Hradetzky. — Reval, 1931. — 23 с.

Отрывок, характеризующий Вейссе, Фëдoр Ивaнoвич фон

– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.