Фабрей, Нанетт

Нанетт Фабрей
Nanette Fabray
Фабрей в 1963 году
Имя при рождении:	Руби Бернадетт Нанетт Фабаре
Дата рождения:	27 октября 1920(1920-10-27) (103 года)
Место рождения:	Сан-Диего, штат Калифорния, США
Профессия:	актриса
Карьера:	1924—1997

Нане́тт Фабре́й (англ. Nanette Fabray; род. 27 октября 1920) — американская актриса, комедиантка, певица, танцовщица и активист, которая за свою карьеру выиграла три премии «Эмми» и «Тони». Также Фабрей была удостоена именной звезды на Голливудской «Аллее славы» в 1960, и Премии Гильдии актёров США за карьерные достижения в 1986 году.

Ранние годы

Ру́би Бернаде́тт Нане́тт Фабаре́ (англ. Ruby Bernadette Nanette Fabares) родилась в Сан-Диего, штат Калифорния, но выросла в Лос-Анджелесе. В трёхлетнем возрасте она дебютировала как танцовщица чечётки. С тех пор выступала в водевилях как танцовщица и певица, а в девятнадцатилетнем возрасте дебютировала на большом экране в фильме «Частная жизнь Елизаветы и Эссекса» с Бетт Дэвис под именем Нанетт Фабаре (англ. Nanette Fabares). Тогда она не смогла заключить контракт с голливудскими студиями и в 1940 году отправилась в Нью-Йорк, где начала карьеру в бродвейских мюзиклах. После того, как Эд Салливан ошибочно представил её перед выступлением в Мэдисон-сквер-гарден как «Fa-bare-ass», изменила написание фамилии с Фабаре (англ. Fabares) на близкое по звучанию Фабрей (англ. Fabray).

Карьера

После дебюта на Бродвее, дирижёр Нью-Йоркского филармонического оркестра Артур Родзинский помог Фабрей поступить на изучение оперного вокала в Джульярдскую школу. Она, однако, бросила обучение после пяти месяцев, так как видела своё будущее в мюзиклах. В 1940-х и начале 1950-х Фабрей в итоге стала одной из наиболее известных артистов Бродвея, исполняя ведущие роли в мюзиклах By Jupiter (1942), My Dear Public (1943), Jackpot (1944), Bloomer Girl (1946), High Button Shoes (1947), Arms and the Girl (1950) и Make a Wish (1951). Она выиграла премию «Тони» за главную роль в мюзикле 1949 года Love Life, а в 1963 году, после одиннадцатилетнего отсутствия на сцене, номинировалась за Mr. President.

В 1940-х годах Фабрей начала жонглировать карьерой на сцене с работой на телевидении, где она выступала в недавно зародившихся комедийных шоу и антологиях. Она достигла наибольшей известности по выступлению в скетч-ешоу Caesar’s Hour (1954—1957), участие в котором принесли ей три премии «Эмми». В 1961 году она снималась в собственном ситкоме «Шоу Нанетт Фабрей», длившемся лишь сезон. На большом экране 1953 году Фабрей снялась в мюзикле «Театральный фургон».

Фабрей, страдающая от значительной потери слуха, на более поздних этапах карьеры продолжала выступать в мюзиклах. На телевидении она сыграла мать героини Мэри Тайлер Мур в комедийном сериале 1970-х «Шоу Мэри Тайлер Мур», а с 1979 по 1984 год играла бабушку в ситкоме «Однажды за один раз». Последние роли на телевидении Фабрей сыграла в сериалах «Отель», «Она написала убийство» и «Тренер».

Личная жизнь

Фабрей является тётей актрисы Шелли Фабаре. Она дважды была замужем. Её первым мужем был вице-президент NBC Дэйв Тебет (1947-51), а вторым — сценарист Ранолд Макдугал. Они поженились в 1957 году и оставались в браке вплоть до его смерти в 1973 году.

Ссылки

• [ibdb.com/person.php?id=40059 Нанетт Фабрей] (англ.) на сайте Internet Broadway Database
• Нанетт Фабрей (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Фабрей, Нанетт

– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.