Фаббри, Морис Альбертович

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Фаббри и Фабри

Морис Фаббри
итал. Moris Fabbri
Михаил Ле-Дантю. Портрет Мориса Фаббри. 1912
Имя при рождении:	Морис Альбертович Фаббри
Дата рождения:	не позднее 1885
Дата смерти:	после 1933
Место смерти:	Баку, Азербайджанская ССР, СССР
Жанр:	графика, книжная иллюстрация, плакат
Учёба:	Московское училище живописи, ваяния и зодчества (1910—1912, не окончил)
Стиль:	русский футуризм, русский авангард
Влияние:	Михаил Ларионов, Михаил Ле-Дантю

Мо́рис Альбе́ртович (Алекса́ндрович) Фа́ббри (итал. Moris Fabbri; после 1917 — Фа́бри; не позднее 1885 — после 1933, Баку) — российский и советский художник (график, книжный иллюстратор, плакатист) итало-персидского происхождения; музейный работник. Один из участников раннего русского авангарда; входил в круг Михаила Ларионова. Участник Первой мировой войны на стороне Османской империи.

Биография

Морис Фаббри родился не позднее 1885 года в семье итальянца и азербайджанки-персиянки.

У Фаббри было малопривлекательное лицо, он был высоким и худощавым, с кудрявыми чёрными волосами. При этом Фаббри был очень обаятелен и интеллигентен. По-русски говорил с акцентом и писал с ошибками («…страшно трудно мне, не зная хорошо русского языка, выражаться ясно»). Был болен туберкулёзом.

В начале 1910-х годов Фабрри поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ). Положение его в училище было шатким: он не был освобождён от платы (видимо, испытывая при этом материальные затруднения) и неоднократно получал замечания о несоответствии его работ требованиям училища.

Начав самостоятельно работать с новым пониманием художественной формы, Фаббри вскоре нашёл единомышленников, объединившихся вокруг Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой. Особенно он сблизился с Михаилом Ле-Дантю, чьим мнением о своих работах очень дорожил. В 1912 году Морис Фаббри и Янко Лаврин присоединились к Михаилу Ле-Дантю и Илье Зданевичу, путешествующим по Грузии и Осетии.

В конце 1912 года Фаббри принял решение «бросить училище к чертям» (поскольку не понимал учителей, а учителя не понимали его) и держать экзамен в «натурный класс». С начала 1913 года Морис Фаббри жил, лечился и, предположительно, рисовал в Одессе, где проживал по адресу: Ришельевская улица, дом 48, квартира 11. Но уже в конце апреля того же года Фаббри ждал Ле-Дантю в Москве для совместных занятий. В августе следующего, 1914-го года Илья Зданевич писал Михаилу Ле-Дантю, что наблюдает «прогуливающегося пока по Головинскому проспекту Фаббри».

Во время Первой мировой войны Морис Фаббри был вовлечён в политику, перебрался в Персию и оказался в армии Османской империи, воюющей против Российской империи. В ноябре 1916 года Ольга Лешкова писала Ле-Дантю на фронт по этому поводу:

…Относительно интересовавших Вас коллекций Меджидул-Салтан ничего определённого узнать не удалось. Достоверно только то, что они были аккуратнейшим образом вывезены из Тифлиса. Когда началась война, принцы эти уехали в Персию, в которой произошёл раскол на партии русофильскую и туркофильскую. Меджидул-Салтан с Ардаширом и присными примкнул к последней и даже пошёл в ряды турецких войск. С ним видели высокого брюнета с итальянской фамилией, в котором нетрудно узнать Фаббри. Под напором русских войск они отступали, и их видели в Урмии, Тавризе. Когда русские войска вошли в Исфагань — вся компания бежала в Багдад.

Не ранее 1923 года Фаббри появился в Баку, где с 1926 года работал в одном из музеев города. Коллегой по этой работе был один из его ближайших друзей — Владимир Оболенский. В 1928 году в издании газеты «Бакинский рабочий» вышла отдельным изданием поэма Бориса Серебрякова «Саят-Нова» с обложкой работы Мориса Фаббри. Фаббри был участником юбилейной художественной выставки к десятилетию советского Азербайджана. В 1933 году он принял участие в московской «Выставке произведений художников Азербайджанской ССР» с двумя плакатами — «Перевыборы сельсовета» и «Учиться, учиться и учиться».

Достоверных сведений о Морисе Фаббри после 1933 года нет.

Творчество

В своём раннем авангардном творчестве Морис Фаббри работал над строением живописной формы как результатом согласования ритма движения плоскостей в реальном предмете и на холсте. Свои занятия он соотносил с диалектикой формы как таковой и, по его собственным словам, «с опытом искусства персов». О своём понимании диалектики Фаббри писал в письме Михаилу Ле-Дантю: «Отрицать природу значит отрицать самого себя, всё равно что окружающее без нас и наоборот. Нарисована выпуклость, чтобы рядом не было выпадины, невозможно. Если мы постараемся понимать ту или другую форму, мы должны считаться с окружающими её условиями. Шар получает свою форму и от себя и от окружающего, и наоборот — меняет свою форму опять <в> таком же порядке (принцип давления и прочее)».

Иконография

• Татлин Владимир. Портрет художника М. Фаббри (около 1910, РГАЛИ)
• Ле-Дантю Михаил. Портрет Мориса Фаббри (1912, Самарский художественный музей)

Литература

• Михаил Ле-Дантю. Портрет Мориса Фаббри // Валяева М. В. Морфология русской беспредметности. — М.: Виртуальная галерея, 2003. — С. 130—131. — ISBN 5-98181-001-7.
• Бернштейн Д. К. Фаббри Морис Альбертович (Александрович) // Энциклопедия русского авангарда: Изобразительное искусство. Архитектура / Авторы-составители В. И. Ракитин, А. Д. Сарабьянов; Научный редактор А. Д. Сарабьянов. — М.: RA, Global Expert & Service Team, 2013. — Т. II: Биографии. Л—Я. — С. 473—474. — ISBN 978-5-902801-11-5.

Отрывок, характеризующий Фаббри, Морис Альбертович

– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.