Бианки, Валентина Львовна

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Фабиан и Бианки

Валентина Львовна Бианки (Бьянки) Valentina Bianchi
Имя при рождении	Валентина Валентиновна Бианки
Полное имя	Валентина Валентиновна Фабиан
Дата рождения	1839(1839)
Место рождения	Вильно, Российская империя
Дата смерти	28 февраля (13 марта) 1884(1884-03-13)
Место смерти	Кандава, Латвия
Страна	Российская империя Российская империя
Профессии	оперная певица
Певческий голос	драматическое сопрано

Валентина Львовна Бианки (или Бьянки (Valentina Bianchi); по мужу Фабиан; наст. отчество Валентиновна; 1839 или 1833, Вильно, ныне Вильнюс (однако есть сведения о её рождении в Швейцарии) — 28 февраля [13 марта] 1884, г. Кандава (Kandau), ныне Тукумский район, Латвия) — оперная певица (драматическое сопрано).

Биография

Происходила из итальянской семьи. Отец был певцом, затем преподавателем музыки.

Училась в Парижской консерватории, педагоги: по вокалу — Дж. Бордоньи и Л. Ревиаль, по декламации и сценическому искусству — Дювернуа и Морен де Кланьи.

Там же в Париже в 1855 дебютировала на оперной сцене в Итальянском театре (Théâtre Italien) в партиях Амины («Сомнамбула» В. Беллини) и Адины («Любовный напиток» Г. Доницетти. С 1855 пела в различных городах Германии: во Франкфурте-на-Майне, Лейпциге, Берлине, Шверине и др.

В 1862—1865 солистка императорского петербургского Мариинского театра (дебютировала в партии Леоноры в опере Дж. Верди «Трубадур»). В этот период композитор А. Н. Серов создавал оперу «Юдифь», главную партию которой сочинял специально для В.Бианки (хотя на тот момент публика певицу ещё плохо знала), эту партию она и исполнила на премьере в Мариинском театре 16 мая 1863 года. А сам композитор писал по этому поводу: «Бианки, чарующая в Юдифи не только голосом, пением и умнейшею игрою, но даже и наружностью (костюм сделал из неё красавицу)».

В 1865—1867 — солистка императорского московского Большого театра

В 1867—1869 — солистка Киевской оперы.

В 1881 пела в спектаклях петербургской императорской труппы Итальянской оперы.

Современная критика живо отзывалась на выступления Валентины Бианки и посвящала ей немало страниц. Словарь Брокгауза и Ефрона писал о ней: «Бианки обладала исключительным голосом: необычайная интенсивность верхних нот, из ряда вон выходящий объем голоса и его мощь до того увлекли автора „Юдифи“, что он написал заглавную роль с расчетом на голосовые средства Б. В этой чудной по музыкальной красоте партии Юдифи, к сожалению, представляющей, однако, слишком большие требования к певице, и лежит причина, по которой „Юдифь“, как замечательное оперное произведение, не достигла должного распространения как у нас, так и за границей».

Театральный критик А. Григорьев писал о создании певицей образа Лукреции Борджиа в одноимённой опере: «Такого соединения в одном лице первоклассной певицы с высокой артисткой, которая сама увлекается и всех увлекает; такой поэзии в создании роли на русской сцене давным-давно не бывало».

«Ежегодник Императорских Театров». Сезон 1901—1902. С. 154—155) отмечал её работу в опере «Дети степей, или Украинские цыгане» А. Рубинштейна: «Трудную партию Избраны г-жа Валентина Бианки поняла до мельчайших подробностей и старалась её исполнить, но к сожалению, понимание стоило гораздо выше сил. Впрочем, исполнение партии Избраны делает большую честь г. Бианки».

Пружанский А. М. так характеризует творчество певицы: «Обладала красивым, мощным, ровным во всех регистрах голосом широкого диапазона, отличной вокальной техникой и ярким актер. дарованием. Однако, по мнению критиков, созданным ею героико-драматическим образам были присущи излишняя аффектация и мелодраматизм».

Валентина Бианки немало выступала в концертах киевского отделения РМО. Среди концертного репертуара певицы романс А. Алябьева «Соловей», который М. Глинка в 1856 году специально для неё переложил для голоса с оркестром.

Пела п/у В. М. Вилинского, К. Вильбоа, К. Н. Лядова, И. О. Шрамека.

В 1863 в Петербурге она исполняла сольную партию в финале 9-й симфонии Л. Бетховена.

Покинула оперную сцену в 1867 г. или в 1870, однако ещё какое-то время продолжала активно концертировать.

Кроме исполнительской деятельности Валентина Бьянки сама является автором нескольких романсов, среди которых «Прости, не помни дней паденья» на слова Н. Некрасова, «Нет, нет, ты меня не забудешь» и др.

Оперный репертуар певицы насчитывал свыше 50 партий.

• «Норма» В. Беллини — Норма (Франкфурт-на-Майне)
• 1856 — «Сомнамбула» — Амина (Берлин)
• 1856 — «Любовный напиток» — Адина (Берлин)
• 16 мая 1863 — «Юдифь» А. Серова — Юдифь (первая исполнительница; в 1865 выступала в этой же партии в московском Большом театре, став таким образом и там тоже первой исполнительней партии)
• 1863 — «Наташа, или Волжские разбойники» К. Вильбоа — Наташа (впервые в Мариинском театре)
• 1864 — «Ундина» А. Львова — Ундина
• 1866 — «Гугеноты» Дж. Мейербера — Валентина (Большой театр, Москва)
• 1866 — «Лукреция Борджиа» Г. Доницетти — Лукреция Борджиа
• 1867 — «Жизнь за царя» М. Глинки — Антонида (впервые в Киеве)
• 1867 — «Дети степей, или Украинские цыгане» А. Рубинштейна — Избрана
• «Руслан и Людмила» М. Глинки — Горислава
• «Русалка» А. Даргомыжского — Наташа
• «Запорожец за Дунаем» С. Гулак-Артемовского — Одарка
• «Лючия ди Ламмермур» Г. Доницетти — Лючия ди Ламмермур
• «Дочь полка» Г. Доницетти — Мария
• «Фра-Дьяволо, или Гостиница в Террачине» Д. Обера — Церлина
• «Фенелла, или Немая из Портичи» Д. Обера — Эльвира

Партнёры: А. Д. Александрова-Кочетова, Пав. П. Булахов, В. И. Васильев, П. И. Гумбин, С. В. Демидов, И. Кравцов, Д. М. Леонова, А. Мишуга, Ф. К. Никольский, И. И. Онноре, О. А. Петров, П. А. Радонежский, А. С. Раппорт, И. Я. Сетов, Л. Б. Финокки.

Отрывок, характеризующий Бианки, Валентина Львовна

– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.