Заменгоф, Феликс Маркович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Фабиан Заменгоф»)
Перейти к: навигация, поиск
Феликс Маркович Заменгоф
Имя при рождении:

Фабиан Заменгоф

Род деятельности:

фармацевт, литератор-эсперантист

Дата рождения:

6 ноября 1868(1868-11-06)

Место рождения:

Белосток, Гродненская губерния, Российская империя

Дата смерти:

9 декабря 1933(1933-12-09) (65 лет)

Место смерти:

Варшава, Польша

Отец:

Марк Фабианович Заменгоф

Мать:

Розалия Шолемовна Заменгоф

Супруга:

Елена Заменгоф, урождённая Риттенберг

Дети:

Юлиана Заменгоф, Романа Заменгоф, Марыля Шпер

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Феликс Маркович Заменгоф (польск. Feliks Zamenhof, эспер. Felikso Zamenhof, известен также как Фабиан Заменгоф, использовал псевдонимы FeZ и Zef, 1868—1933) — польский фармацевт, эсперантист и литератор, брат Л. Л. Заменгофа.



Биография

Родился в Белостоке в семье преподавателя реального училища М.Заменгофа. С детства проникся идеей международного языка эсперанто, созданного его старшим братом Л.Заменгофом и принимал активное участие в распространении первого учебника эсперанто, изданного в 1887. По образованию был фармацевтом, на протяжении всей жизни активно участвовал в международном движении эсперантистов, бывал на многих всемирных конгрессах эсперантистов. Писал стихи на эсперанто, сотрудничал с рядом эсперанто-изданий: Эсперантист (Нюрнберг), «La Revuo», «Ondo de E», «Pola Esperantisto», Мир литературы. К 1-му всемирному конгрессу эсперантистов в Булоне (1905) сочинил поэму «La Homa Doloro» («Людская боль»). Был женат на Елене Риттенберг, в браке у них было трое детей: Юлиана (1903—1964), Романа (1904—1975) и Марыля (1908—1994).

Умер в Варшаве, похоронен на еврейском кладбище[1].

Напишите отзыв о статье "Заменгоф, Феликс Маркович"

Ссылки

  • [aleph.onb.ac.at/F?func=find-b&request=felikso+zamenhof&find_code=WRD&x=14&y=13] — Стихи Ф.Заменгофа  (нем.)

Примечания

  1. cemetery.jewish.org.pl/id_28483/info/_Feliks%20Fabjan_Zamenhof.html/ Могила Ф.Заменгофа

Отрывок, характеризующий Заменгоф, Феликс Маркович

– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.