Фаворский, Владимир Андреевич
Поделись знанием:
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.
В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.
На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.
В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.
Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.
Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.
Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.
Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.
Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.
Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
| Владимир Андреевич Фаворский | |
 В. Фаворский (фото 1920-х годов) | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
29 декабря 1964 (78 лет) |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: | |
| Учёба: |
Частная академия Шимона Холлоши (Мюнхен) |
| Влияние на: | |
| Награды: |
|
| Звания: |
|
| Премии: |
|
Влади́мир Андре́евич Фаво́рский (1886—1964) — российский и советский график, мастер портрета, ксилографии и книжной графики, искусствовед, сценограф, живописец-монументалист, педагог и теоретик изобразительного искусства, профессор.
Академик АХ СССР (1962; член-корреспондент 1957). Народный художник СССР (1963). Лауреат Ленинской премии (1962).
Содержание
Биография
Происхождение
- Дед художника по отцовской линии — Евграф Андреевич Фаворский, священник села Павлова-на-Оке Нижегородской губернии, ныне — Нижегородской области.
- Отец художника — Андрей Евграфович (1843—1924), происходя из православного духовенства, не продолжил семейную традицию, хоть поначалу и учился в семинарии,— он стал кандидатом права, пройдя курс юриспруденции в Казанском и Петербургском университетах; в молодости некоторое время примыкал к революционным кружкам, за что был выслан из столицы, а впоследствии — находился под надзором полиции почти 20 лет (до 1895 года); с 1898 года — гласный Горбатовского уездного земского собрания, Нижегородского губернского земского собрания. С 1907 года — депутат III Государственной думы от Нижегородской губернии (1907.11.01—1912.06.09).
- Дядя художника — химик-органик, академик АН СССР Алексей Фаворский[1][2][3][4].
- Прадед художника по материнской линии — инженер Иосиф Васильевич (Джозеф) Шервуд (†1837), сын английского механика Василия Яковлевича Шервуда, приглашённого в 1800 году по повелению Павла I из Англии на службу в открытую за два года перед тем Александровскую мануфактуру.
- Прабабушка — художница-акварелистка Елизавета Николаевна Кошелевская дочь архитектора и инженера Николая Степановича Кошелевского .
- Дед художника по материнской линии — художник, искусствовед Владимир Иосифович (Осипович) Шервуд (1832—1897).[5][6][7].
- Мать художника — художница Ольга Владимировна Шервуд.
- Её братья архитекторы, представители историзма и модерна Сергей Шервуд (1858—1899)
- и Владимир Шервуд (1867—1930)
- Скульптор Леонид Шервуд (1871—1954).
- Дед художника по материнской линии — художник, искусствовед Владимир Иосифович (Осипович) Шервуд (1832—1897).[5][6][7].
Хронология жизни и творчества
|
Начал я рисовать, потому что рисовала мать, а она рисовала потому, что дед был художником. ...Таким образом, создалась художественная линия в семье. Я воспринимал рисование, как приятное занятие, не собирался кого-нибудь поучать или вести за собой... А когда вошёл в мир искусства и понял красоту его, то захотелось, чтобы другие также видели его, научить их видеть этот мир. — В. Фаворский. Для каталога собственной выставки. 15 июля 1964 года [8]. | 
|
- 1898—1905 — учился у И. О. Дудина (по словам В. Фаворского: «очень простого, но правдивого преподавателя») в частной художественной школе К. Ф. Юона, одновременно посещал вечерние скульптурные классы Строгановского училища.
- 1905 — окончил 5 московскую гимназию (ныне школа № 91).
- 1905 — поступает на экономический факультет Мюнхенского университета, откуда вскоре уходит.
- 1906—1907 — учился в частной академии профессора Шимона Холлоши (1857—1918) в Мюнхене, параллельно слушал курс Карла Фолля по истории искусства на философском факультете Мюнхенского университета. Путешествует по Италии, Австрии и Швейцарии.
Академия Шимона Холлоши
В 1905 году ушёл из жизни Антон Ажбе (1862—1905), чью мюнхенскую школу посещали многие прославившиеся впоследствии живописцы[9]. Некоторое время занимался в ней и М. В. Добужинский, но вскоре он перешёл в академию Шимона Холлоши, чья метода была, по его словам, полной противоположностью установок, культивируемых А. Ажбе[10].
В. Фаворский вспоминает: «Там я встретил целый ряд русских, между прочим, Истомина. У Холоши русских всегда было довольно много.»[11].
От этого своего учителя он воспринял очень важное представление о том, что не следует слепо копировать природу, что «рисунок не может делаться пассивно…, что, изображая что-либо, мы берём на себя громадную ответственность — понять натуру и изобразить её возможно цельнее». Этот принцип «цельности» («цельное ви́дение натуры») художник пронёс через всю жизнь, вновь и вновь осмысляя его в разные свои периоды,— в теории и на практике, это поможет ему в не самые лучшие для творческой свободы времена…
Обучение в частной школе, конечно требовало факультативного восполнения по тем дисциплинам, которые подразумевало обучение в государственном художественном учреждении,— В. Фаворский вспоминает: «Бегали ещё в университет слушать профессоров Фуртвенглера и Фолля…, и к Молье слушать его лекции по анатомии… (Студенты Академии протестовали против нашего присутствия и выгоняли нас, Молье, услыша об этом, возмутился и сказал, что всякий, кому интересно, может слушать, и мы слушали)». В. Фаворский хорошо знал немецкий язык, в отдельных случаях он даже исполнял роль переводчика на занятиях. Летом преподаватель, по установленной им традиции, направлялся со студией в Венгрию на пленэр.
Через полвека, уже будучи признанным мастером, В. А. Фаворский скажет: «Вспоминая мою встречу с Холлоши в дни моей молодости, когда я только-только вступал в искусство, я обращаюсь к его памяти с глубочайшей благодарностью. Конечно, не он один меня учил и воспитывал, но он первый приоткрыл мне дверь в искусство и научил искать в натуре художественную правду, за что я всегда буду ему благодарен»[8].
Между войнами и революциями
- 1907—1913 — учился в Московском университете на искусствоведческом отделении историко-филологического факультета.
- 1907—1908 — первые опыты в гравюре: «Пригласительный билет» и «Роза»
- 1908 — впервые обращается к педагогической деятельности — преподаёт рисунок детям в школах Москвы.
- С 1909 года В. А. Фаворский начал целенаправленно заниматься гравюрой на дереве. Им выполнена первая его значительная работа в этой технике — «Святой Лука». Впервые обращается к работе над шрифтом и иллюстрациями: текст и сюжетные композиции — иллюстрации к стихотворению «Эрот» А. Шенье (ксилография).
- 1910 — оформляет первую книгу: «Над. Бромлей. Пафосъ. Композиция. Пейзаж. лица» (Москва. Товарищество типографии А. И. Мамонтова). В этом же году впервые экспонирует работы на XVII выставке «Московского товарищества художников» (МТХ).
- 1911 — под эгидой МТХ участвует в его XVIII выставке, где показывает деревянные скульптуры «Шахматы»; — в XIX выставке — гравюры на дереве.
- 1912, 30 ноября (17 — старого стиля) — женитьба.
- В период 1910—1913 годов В. Фаворским для кабинета дома художника В. С. Шервуда создан фриз «Аполлон» (панно). Руководил работой ученик Ш. Холлоши Карой Киш, в студии которого в Москве В. Фаворский занимался с 1910 года.
- 1913 — окончание университета, искусствоведческое отделение которого было создано по инициативе профессора Н. И. Романова и студентов Б. Р. Виппера, Д. С. Недовича и В. А. Фаворского, ставших первыми специалистами-искусствоведами, выпущенными Московским университетом — тема дипломной работы В. Фаворского «Джотто и его предшественники», которая уже содержит «многое из того, что составит искусствоведческое кредо мастера»[8].
- 1913—1915 — работает над первой теоретической статьёй «Об изобразительности в живописи».
- 1915 — 23 мая (10 — старого стиля) родился сын Никита, впоследствии художник (в 1941 году ушёл добровольцем и погиб на фронте Великой Отечественной войны).
- 1914—1916 — в Москве вышла книга немецкого скульптора А. Гильдебранда «Проблемы формы в изобразительном искусстве» (М.: Мусагет. 1914) и книга немецкого искусствоведа К. Фолля. «Опыт сравнительного изучения картин» (М.: Изд. Г. А. Лемана и С. И. Сахарова, 1916) — обе книги переведены на русский язык В. А. Фаворским и Н. Б. Розенфельдом[12].
- 1915—1918 — участник Первой мировой войны. Февраль 1916 — Октябрь 1918 — в боях на румынском фронте. В июль 1916 — представлен к Георгиевскому кресту 4-й степени, а в сентябре — произведён в прапорщики. Декабрь 1918 — вернулся в Москву.
- 1918 — исполнил буквицы к «Суждениям господина Жерома Куньяра» Анатоля Франса (гравюры эти не были изданы, но художнику принесли известность). — Участие в I выставке картин Профсоюза художников-живописцев в Москве. — Нарезал серию гравюр «Виды Москвы».
- 1918—1919 — «мастер—ассистент» по живописи и рисунку во Вторых свободных художественных мастерских (Совмас) в Москве. — Первые работы для театра: деревянные куклы—марионетки («Давид и Голиаф» М. В. Королькова, «Сказка о золотой рыбке» А. С. Пушкина и «Лутонюшко» А. Ф. Афанасьева); В. А. Фаворский — один из организаторов Театра марионеток, петрушек и теней. — Экспонирует гравюры на VI государственной выставке отдела Изо Наркомпроса в Москве[13].
- 1919—1920 — мобилизован в РККА. Июнь 1919 — февраль 1920 — участвует в боях на Царицынском фронте. 20 апреля 1921 года — уволен из армии по возрасту в бессрочный отпуск.
Три теории
В конце 1980-х, уже после столетнего юбилея художника, Г. К. Вагнер в своей обстоятельной статье, посвящённой его творчеству напишет: «Фаворский создавал свою теорию не на пустом месте…, но адаптация им предшествующих и современных знаний была весьма самостоятельной и даже критичной»[14]. Причём развитие этого принципа, как и всего усвоенного за долгие годы учёбы, у В. А. Фаворского найдёт, действительно, совершенно самостоятельное воплощение, подкреплённое практическим опытом, а потому, что немаловажно,— практически весьма жизнеспособное.
Именно этот лейтмотив пронизывает три основных цикла, объединяющих всё его теоретическое наследие: «Теорию композиции», «Теорию графики» и «Теорию книги», которые вобрали и представление об «исконной хаотичности»[15], предваряющее реализацию «пространственной философии»,— самобытное, но строго аргументированное его представление о роли плоскости в изобразительном искусстве (и разность функций её в изобразительности: начиная с Египта, через античность, Византию — к эпохе Возрождения,— в современном искусстве),— «роли движения в восприятии, выражающейся в множественности точек зрения». Они получат фундамент в годы наиболее продуктивные для развития умонастроений его и как художника, и как теоретика, когда он будет участвовать в отмеченной единомыслием и творческим созвучием с П. А. Флоренским их совместной педагогической работе[16].
- 1920 — 16 декабря принят в Московские Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС, с 1927 — ВХУТЕИН) «профессором по деревянной гравюре»,— до закрытия Вхутеина (1930) заведовал кафедрой ксилографии графического факультета.
- 1921 — создаёт серию иллюстраций к роману П. Муратова «Эгерия» (не изданы).
- 1921—1922 — пишет начальную часть своего теоретического цикла — «Лекции по теории композиции» — курс ВХУТЕМАСа—ВХУТЕИНа.
ЛЕФ — «Ма́ковец»
В этот период (1920—1925) художник плодотворно сотрудничает с П. А. Флоренским, несомненно, оказавшим очень большое влияние на мировоззрение В. А. Фаворского, что иногда можно наблюдать даже в терминологии последнего. Мыслеобразующим центром их общего интереса была проблема времени (для художника, конечно, в приложении к изобразительности), но в вопросах, касавшихся искусства как такового (особенно — практического, точнее, методологической его стороны: в работе с формой, с её отображением на плоскости; тем более — с материалом) речь может идти только о взаимовлиянии, о взаимодействии; и в понимании отдельных тем искусствознания (Ренессанс) позиция художника предстаёт более объективной, нежели позиция философа.
Случалось, в своих лекциях[17] В. А. Фаворский, исходил почти буквально из тезисов П. А. Флоренского, но «…культурно-исторический аспект разрабатываемых вопросов пространственно-временны́х начал композиции никогда не вытеснялся у Фаворского какими-либо внеизобразительными построениями»[14].
Лекции В. А. Фаворского, например, в его детерминации трёх форм цельности — авторской, литературной и ретроспективной, предвосхищают понимание художественного времени, которое характерно для современной специальной литературы.
На позиционных «концентратах» ВХУТЕМАСа В. А. Фаворским раскрывались его основные теоретические представления. Так, в силу того, что на графическом концентрате основной акцент в построении пространства делается на линеарности, А. В. Фаворский весьма глубокомысленно для художника подходит к семантической трактовке разнообразия линий[8][14].
Также интересна и гармонична позиция исходных элементов плоскостно-цветового концентрата. В данном случае В. А. Фаворский идёт от плоскости, утверждая, что каждому типу изобразительной поверхности свойственна своя «изобразительность и композиция». Только в первом приближении может возникнуть ощущение сходства такого толкования с «абстрактивизмом» (устойчивый термин В. А. Фаворского), с его «субъективным произволом»; но именно в таковом обвиняли в 1930-е годы В. А. Фаворского. Художник твёрдо придерживался взглядов, подразумевавших неприемлемость размежевания искусства в виде — производственного (утилитарная доминанта) и идеологического (сюжетная станковая живопись), своим последствием имеющего «бездуховную инженерию и иллюзионизм»,— как и занимающего срединное положение «декоративизма», к которому В. А. Фаворский также крайне отрицательно относился.
Единодушие мыслителей в основных положениях о природе искусства, о принципах в выборе изобразительных средств,— в отрицании «иллюзионизма», словно засвидетельствовано экслибрисом П. А. Флоренского — гравюрой, нарезанной В. А. Фаворским, а также обложками к книге П. А. Флоренского «Мнимости в геометрии» (М.: Поморье, 1922) и к журналу «Маковец». П. А. Флоренский по предложению декана графического факультета ВХУТЕМАСа П. Павлинова (официальное письмо от 2 февраля 1924) читал курс 2-часовых лекций «Анализ пространственных форм».
Принципам Левого Фронта Искусств (ЛЕФ) во ВХУТЕМАСе находились в оппозиции направления — «чистовики» (Шевченко, Лентулов, Фёдоров, Машков, Фальк, Кардовский, Архипов, Королёв и т. д.), — «прикладники» (Филиппов, Фаворский, Павлинов, Новинский, Шевердяев, Егоров, Норверт, Рухлядев и т. д.) и «конструктивисты и производственники» (Родченко, Попова, Лавинский, Веснин и др.) «Среди прикладников, — сообщает ЛЕФ (1923. № 2. С. 174), — образовалась любопытная подгруппа — „производственных мистиков“ (Павлинов, Фаворский и Флоренский). Эта небольшая компания объявила войну всем группам и только себя считает подлинными художниками производственного искусства. Водятся они на графическом факультете и талмудят учащимся голову проблемами вроде: „Духовный смысл буквенной формы“ или „Борьбы белой и чёрной стихий в графике“»[18].
Определённые компромиссы в идеологической атмосфере ЛЕФа были неизбежны, но преобладания духовного начала в интеллектуальной, педагогической линии П. А. Флоренский и В. А. Фаворский стойко придерживались. И тому и другому в разной мере пришлось за верность этим принципам ответствовать, одному — жизнью, другому — многими лишениями…
ВХУТЕМАС—ВХУТЕИН
- 1922 — журнал «Театр и студия» (№ 1, № 2) напечатал первую статью о В. А. Фаворском «Фаворский-гравёр» Д. Аркина (под псевдонимом А. Ветров) (все дальнейшие публикации о художнике — в списке).
- 1922—1928 — состоит в художественном обществе «Четыре искусства».
- 1923, 27 марта — декабрь 1926 — ректор ВХУТЕМАСа.
- 1924 — участвует в XIV Международной художественной выставке в Венеции.
- 1924, 5 сентября — рождение сына Ивана, впоследствии художника (погиб в 1945 году на фронте Великой Отечественной войны).
- 1925 — гравюры художника удостоены Grand Prix Международной выставки декоративных искусств в Париже.
- 1926 — первая персональная выставка, на которой представлено более 120 гравюр (1910—1926) — Казань, Картинная галерея Татарской АССР (участие в последующих выставках отражено в общем списке экспозиций художника).
- 1926—1927 — серия рисунков «В Сергиевом Посаде».
- 1928 — родилась дочь Мария, ставшая впоследствии художницей.
- 1928 — серия гравюр «Годы революции».
- 1929 — первая теоретическая работа по монументальной живописи — доклад «Организация стены росписью» 27 февраля на заседании «группы по изучению живописи» Секции пространственных искусств Государственной Академии художественных наук. — Создал гравюру «Ф. М. Достоевский».
- 1930, 1 мая — 1934, 31 августа — профессор Полиграфического института.
- 1932 — избран в правление вновь организованного Союза советских художников.
Архитектура книги
В это время уже начинает обрисовываться стиль художника,— подход В. А. Фаворского к оформлению книги, развитый им впоследствии. Он говорит: «Я не иллюстрирую произведения, а создаю книгу». Принципы, которыми он руководствуется при формировании издания, роднят его с такими признанными специалистами в области типографики, как Я. Чихольд, С. Морисон, Э. Гилл и др.
Это касается и искусства шрифта, и пропорций разворота, композиционной роли и места иллюстраций, орнамента и заставок. Многие годы весь комплекс решаемых задач разрабатывался художником, получая воплощение в живой, увлекательной теоретической форме, в курсе читаемых им лекций. Пространство книги, стилистическое соответствие шрифта и иллюстраций, тональные отношения, и множество частностей — всё это получило по-настоящему интересное толкование в его трудах. Он привлекает опыт античности и ренессанса, знание современного искусство, наконец — своё дарование блестящего графика-композитора, гравёра; здесь присутствует и глубокие познания искусствоведа, и виртуозное владение ремеслом.
Важно отметить то значение, которое имеет в общем строе книги, как единой композиционной структуры, ксилография — на этом акцентирует внимание сам мастер. Пластические качества гравюры, её соответствие содержанию и материалу издания во многих параметрах В. Фаворский всегда старался использовалось с максимальной выразительностью, но и с большим тактом. Он подходит к гравюре, «инсталлированной» в книгу, «вживающейся» в ритм абзацев её шрифта и полей, в «звучание буквы», используя инструментарий, свойственный самой близкой форме самовыражения — скульптуре (классификация П. А. Флоренского); в теории, и не менее последовательно — в своих гравюрах, В. Фаворский проводит отчётливую и убедительную параллель не только в общности средств отображения пространства, но и в технологических факторах. Это, привлекая целый поток реминисценций и образных сравнений, вдохновенно, порой пафосно, а порой — почти дидактично, толкует Мария Розанова в своей статье, посвящённой творчеству графика. Автор напоминает о смелости его опытов, сравнимых свой яркостью и первенством с экспериментами В. Татлина и К. Малевича, которую без напряжения он сочетал в собственных творениях с чертами гармоничной преемственности, в традиции этого древнейшего носителя культуры, и одного из наиболее универсальных и когерентных объектов синтеза искусств[19].
Между тем, имеет место мнение, что не все работы В. А. Фаворского в книжной графике удачны. Так, иллюстрации к «Слову о полку Игореве» для издания 1952 года (в соавторстве с М. И. Пиковым) были подвергнуты справедливой критике, а его гравюры в довоенной трактовке темы (1937) воспринимаются хоть и эскизней, но лаконичней и цельней[20][21]. Говоря о работе над этим циклом, В. А. Фаворский явно противоречит себе, буквально, и очень «литературно» истолковывая своё понимание реализации сюжетной линии через «достоверные» выразительные средства — скрупулёзную деталировку, в то время как он сам предостерегал именно от такого рода литературщины[8][22]. В то же время именно этот пример говорит о том, что он был художником ищущим, не остановившемся на однажды найденном узком наборе эффектных приёмов, которые нередко используют в виде мнимого эквивалента стиля,— именно это тернистое исследовательское начало в методе В. А. Фаворского отмечает и Г. К. Вагнер; а сам Владимир Андреевич призывает иллюстраторов воздерживаться от использования одних и тех же изобразительных средств в работе над иллюстрациями к разным произведениям[8].
|
|
Сходство между архитектурой и книжным искусством находим мы и в том, что и архитектурный памятник и книгу мы воспринимаем во времени. Книга, являясь пространственным произведением, изображающим литературное произведение, естественно располагает свои элементы во времени, организуя наше движение, ведя нас согласно содержанию книги от момента к моменту. — В. А. Фаворский. «О синтезе искусств». 1934 [13] |
|
В своих книгах В. А. Фаворский придавал большое значение и шрифту, и участию его в композиции обложки, смысловой взаимосвязи и взаимодействию вёрстки с декором, и даже стилистической уместности элементов буквы в издании, их соответствию иллюстрациям; он много сделал для развития этой старинной и непростой области эстетики полиграфии. Искусству шрифта посвящены его самостоятельные исследования, отдельные разделы теории книги в его лекционных курсах. Поэтому гарнитуры в книгах художника пребывают в полном соответствии общему строю хорошо организованной композиции листа, они пропорциональны набору. К теме этой художник обращался в разные периоды своего творчества, начиная с инициалов 1920-х годов, — во время работы над иллюстрациями к «Маленьким трагедиям», — к «Слову о полку Игореве», неслучайно в начале 1960 годов В. А. Фаворскому, именно как русскому специалисту типографики, была заказана разработка шрифта для журнала «Англия»[8][13].
- 1932 — пишет статью «О композиции» (с 1930-го) — в этой первой опубликованной работе цикла теории композиции Владимир Фаворский заостряет внимание на основных, по его мнению, проблемах, в неразрывном единстве обуславливающих решение важнейших задач, касающихся настоящей сложной и чрезвычайно широкой темы — организации пространства в изобразительном искусстве — проблемы времени, проблемы материала и проблемы мировоззрения (Искусство, 1933, № 1 — раздел «Проблема мировоззрения в композиции» не был опубликован; полностью статья напечатана в 1967 году в двух первых номерах журналов «Творчество»).
- 1932—1933 — начинает систематически работать в монументальном искусстве; росписи сграффито в Центральном музее охраны материнства и младенчества — Москва, улица Кропоткина (не сохранились).
- 1933 — оформил книгу «Данте. Vita Nova». — Начало работы в театре: Оформил «Двенадцатую ночь» В. Шекспира в Московском Художественном театре (2-м), премьера 26 декабря.
- профессор, заведующий кафедрой рисунка в Архитектурном институте.
- 1934 — читает курс «Теория композиции» во Всероссийской Академии художеств. — Путешествие по Кавказу. Создал серию рисунков. — Работает над росписью по фаянсу на Фаянсовом заводе им. М. И. Калинина.
- 1934, 1 сентября — 1938 — профессор по книге и гравюре в Институте изобразительного искусства в Москве.
Фаворский—монументалист. Театр Фаворского
Эти такие разные и одновременно — чрезвычайно тесно взаимосвязанные области приложения дара В. Ф. Фаворского пребывают в полном согласии с его концепцией — здесь находят органичное продолжение и развитие его теоретические исследования, касательство имеющие к отображению форм на плоскости — то, начало чему было положено в курсе лекций ВХУТЕМАСа—ВХУТЕИНа. Именно в этой деятельности художника полноценно реализуются его идеи о синтезе пространственных искусств, находят действенное подтверждение положения его теории композиции, — универсальность его пространственной теории как таковой, — его приверженность историзму. Развитие этих принципов В. А. Фаворского можно наблюдать в цикле его теоретических трудов, посвящённых монументальному искусству.
Отношение мастера к работе художника в театре, к особенностям искусства сценографии, он даёт в нескольких интересных трудах, которые в большей степени напоминают живые размышления, нежели изложение достаточно сложных воззрений теоретика; тем не менее, он декларирует и здесь — непременные принципы: цельность и синтез. В этих публикациях дана ясная характеристика преломление изобразительных методов сообразно условиям, диктуемым сценой, содержанием пьесы, наконец — участием в действе живых людей — актёров, концентрирующих своей игрой основную идею спектакля. Так, в одном из своих пассажей, со свойственными ему сдержанной, «тихой» восторженностью и глубокомыслием, он выражает своё понимание пространственной динамики, колористических функций декораций и костюмов в постановке:
|
|
Другая черта, которая меня увлекает, это движение: движение декораций — новые декорации в той же раме из акта в акт, движение круга, трансформация вместе с действием актёров на глазах у зрителя, игра вещей и музыка групп, цветовые аккорды, всё время меняющиеся — только в театре вы можете восхищаться приходом актёра в костюме определённого цвета и тем самым меняющего цветовой характер декорации, приходит другой и опять новое сочетание; всё меняется в смысле цветовых сочетаний раскрывается по новому. — В. А. Фаворский. «О работе художника в театре».[13] |
|
В. А. Фаворскому была свойственна «хорошая память на учителей», также он хорошо сознавал, соприкосновение с кем влияло на его творчество. Так, рассказывая о том, как он начинал в монументальном искусстве, он никогда не забывал отметить роль первого учителя Николая Михайловича Чернышёва в своём становлении на поприще «стенописи».
Гравюра Фаворского
Гравюра, как самостоятельное, станковое произведение, в творчестве художника наиболее наглядно демонстрирует основополагающие принципы его теории. Он исследовал всё многообразие путей организации пространства (а именно на том, что искусство, как и наука, исследует, познаёт, В. А. Фаворский настаивает, он неоднократно сопоставляет их «синтетический» и «аналитический» методы)[8][13]. Им используются в произведениях все технические возможности ксилографии. Начиная с композиционных опытов ранних своих гравюр, через валёрные поиски и движение «от пятна», — орнаментальность восточных сюит, он приходит к «умиротворённому» стилю внешнего подчинения «законам» соцреализма. Между тем, даже в его произведениях, зачастую воспринимаемых, как откат к академизму, присутствует увлечённый латентный композиционный поиск (он не изменял «магическому реализму», к которому пришёл). Произведениям В. А. Фаворского, ни в его самых динамичных композициях, ни в равновесно выстроенных, «статичных» работах, никогда не свойственны были ни крайности натурализма, сентиментальности[23], ни беспредметной игры формами[24][25][26]. Чужд ему был и механический («беспредметный и безмасштабный») конструктивизм, который он ставил по этим признакам в один ряд с модерном[27].
В. А. Фаворский нарезал более 500 больших гравюр. Богатый арсенал приёмов, которым владел мастер, способствует не только содержательной простоте и ясности, но и лиризму, передаче оттенков настроения в его работах. Здесь сказалось и то, что В. А. Фаворский — отличный рисовальщик (интересна, например, тема двойных портретов, которую он разрабатывал), причём он был и в этой области весьма критичен и требователен к себе. Как в живописи — цвет, так в чёрно-белой (фундаментальной) станковой графике, гравюре — линеарно-композиционные составляющие являются основой её зрительного воздействия, носителями эмоциональных, содержательных её свойств, однако этим, как и технологией, не исчерпывается круг мировоззрения художника, обуславливающий целостность его произведений — к этой теме регулярно возвращается В. А. Фаворский в своих размышлениях, — в критических заметках о творчестве С. Д. Эрзи (Нефёдова)[28], И. С. Глазунова, М. К. Чюрлёниса[29], А. Д. Гончарова и др.[13] Художник всю жизнь учился — и на отрицательных, и на положительных примерах. Подводя итоги большой и многогранной творческой жизни на открытии своей последней персональной выставки он скажет:
|
|
Благодарю всех художников, с которыми я в жизни встречался и кем наше богатое искусство представлено. Моими товарищами, влиявшими на меня, помогавшими в художественной жизни, были: Павел Кузнецов, Николай Михайлович Чернышёв, Лев Александрович Бруни, Николай Николаевич Купреянов, Константин Николаевич Истомин, Сарра Дмитриевна Лебедева, Александр Терентьевич Матвеев, Павел Яковлевич Павлинов, Михаил Семёнович Радионов, Мартирос Сергеевич Сарьян, Сергей Васильевич Герасимов и многие другие. — В. А. Фаворский. Речь на открытии собственной выставки.[8] |
|
- 1937 — Grand Prix на Всемирной выставке в Париже, за работы по оформлению советского павильона.
- 1938 — первые двойные карандашные портреты.
- 1939 — работая над оформлением эпоса «Джангар», путешествует по Калмыкии.
- 1941, 6 февраля — 1948, 27 сентября — профессор кафедры керамики Московского института прикладного и декоративного искусства.
- 1941—1943 — живёт с семьёй в Самарканде, где создал серию рисунков и нарезал линогравюры
- 1946 — создаёт серию рисунков, путешествуя по Киргизии.
- 1956, 12 сентября — присвоено звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР.
- 1957 — последняя работа в монументальном — мозаичное панно «1905 год» (Золотая медаль Всемирной выставки в Брюсселе в 1958 году).
- 1959, 24 января — присвоено звание Народного художника РСФСР; 1 апреля — смерть жены, Марии Владимировны Фаворской; — Золотая медаль Международной книжной выставки в Лейпциге.
- 1961 — Золотая медаль Международной художественной выставки Сан-Паулу (Бразилия).
- 1962, 22 апреля — Ленинская премия за «иллюстрации к классическим произведениям русской литературы».
- 1962 — делает последние работы: серию рисунков натурщиц, автопортрет; расписывает две глиняные тарелки: «Тарелка с женской головкой» и «Тарелка с девушкой и виноградом».
- 1963, 12 апреля — присвоено звание Народного художника СССР.
29 декабря 1964 года художника не стало. Владимир Андреевич Фаворский похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 6).
Учениками В. А. Фаворского были: А. Д. Гончаров, А. А. Дейнека, Ю. И. Пименов и М. И. Пиков, А. П. Лекаренко, Ф. Семенов-Амурский, А. Ахтырко, Ф. Ш. Тагиров, А. Г. Тышлер, О. Ф. Амосова-Бунак, Г. А. Ечеистов, В. С. Щербаков и многие другие.
|
|
Цельность — понятие нравственное. — В. А. Фаворский. |
|
Семья и потомки
- Жена художника — Мария Дервиз (1887—1959), дочь художника Владимира Дмитриевича Дервиза (1859—1937); по материнской линии внучка известных педагогов Я. М. Симоновича и А. С. Симонович, племянница В. А. Серова[30]. Их дети:
- Фаворский, Никита Владимирович (1915—1941). Погиб.
- Фаворский, Иван Владимирович (1924—1945). Погиб.
- Мария Владимировна Фаворская-Шаховская (р. 1928) — художник-керамист, её муж, крестный сын Фаворского — Дмитрий Михайлович Шаховской (р. 1928) — скульптор, автор часов на фасаде Театра Образцова, сын православного священника Михаила Шика, расстрелянного в 1937 году, и представительницы старинного дворянского рода Наталии Дмитриевны Шаховской[31], авторов книги о Фарадее «Загадка магнита». На сём род Фаворских (по линии Владимира Андреевича Фаворского) пресёкся.
- Иван Дмитриевич Шаховской — художник. Его супруга Елена Николаевна — профессиональный художник
- Николай Иванович Шаховской — художник, компьютерный график
- Софья Ивановна Касьян — художник
- Наталья Дмитриевна — поэт и переводчик[32].
- Елизавета Александровна Журавлева
- Дарья Дмитриевна — мастер декоративно-прикладного искусства.
- Михаил Владимирович Сарабьянов — правнук художника (сын Дарьи и Владимира Сарабьянова), художник-ксилограф
- Иван Владимирович Сарабьянов — художник-реставратор
- Мария Владимировна Сарабьянова — живописец[33]
- Иван Дмитриевич Шаховской — художник. Его супруга Елена Николаевна — профессиональный художник
Произведения
- Групповой портрет с лежащими фигурами. 1910. Гравюра на дереве.
- Святой Георгий. 1911. Гравюра на дереве.
- Автопортрет. 1912. Индийская тушь, гуашь.
- Портрет художника К. Истомина. 1918. Гравюра на дереве.
- Вид Москвы с Воробьёвых гор. Из «Московской серии». 1918. Гравюра на дереве.
- Буквицы к книге Анатоля Франса «Мнения господина Жерома Куаньяра». 1918.
- «Октябрь 1917», 1928,
- «Ф. Достоевский», 1929,
- «Пушкин-лицеист», 1935,
- серия «Великие русские полководцы», 1945—1947
Иллюстрации и книги
- «Суждения господина Жерома Куаньяра» А. Франса, 1918,
- «Мнимости в геометрии» П. Флоренского (изд. 1922)
- «Данте. Vita nova» (1934),
- «Фамарь» А. Глобы (изд. в 1923),
- «Труды и дни Михаила Ломоносова» Г. Шторма (изд. в 1934),
- «Гамлет, принц Датский» У. Шекспира (1941),
- «Сонеты» Шекспира (изд. в 1948),
- сборник «Роберт Бернс в переводах С. Маршака» (изд. в 1950),
- «Слово о полку Игореве» (изд. в 1954),
- «Борис Годунов» (1955, изд. в 1956),
- «Маленькие трагедии» (изд. в 1961)
- «Джангар»
Театр
- «Давид». М. Королькова. Театр марионеток, петрушек и теней. 1918.
- Давид. Кукла-марионетка. Дерево, роспись; Высота 65
- Голова Голиафа. Дерево, роспись; Высота 19
- Голова женщины библейского типа (Мелхола?). Дерево, роспись; Высота 25
- Голова старика библейского типа (Самуил?). Дерево, роспись; Высота 52
- Музей театральной куклы при Государственном центральном театре кукол.
- «Липанюшка» (по сказке А. Афанасьева). Театр марионеток, петрушек и теней. 1918.
- Куклы-марионетки:
- Старик. Дерево, роспись; Высота 61
- Старуха. Дерево, роспись; Высота 56
- Баба-яга. Дерево, роспись; Высота 50
- Музей театральной куклы при Государственном центральном театре кукол.
- Куклы-марионетки к неизвестному спектаклю. 1918.
- Горбун. Дерево, роспись; Высота 40
- Старуха. Дерево, роспись; Высота 40
- Девушка. Дерево, роспись; Высота 40
- Собственность семьи П. Я. Павлинова.
- «Двенадцатая ночь» У. Шекспира — МХАТ II. 1933 — Эскизы.
- Общая декорационная установка. Бумага, акварель, гуашь, тушь: 38,9 Х 58,4
- Панно к сцене «Кладовая». Бумага, акварель, гуашь, тушь: 54,8 Х 63,6
- Занавес к сцене «Берег моря» (Буря). Бумага, акварель, гуашь, тушь: 44 Х 68
- Детали макета — силуэты рельефов, занавески, прорисовка архитектурных деталей. Бумага, акварель.
- Костюмы (8). Бумага, акварель.
- Государственный театральный музей имени А. А. Бахрушина.
- Задник: Город. Бумага, акварель: 39,5 Х 59
- Панно к сцене «Кладовая». Бумага, гуашь, тушь: 57 Х 46
- Занавес к сцене «Берег моря» (Буря). Бумага, акварель: 36 Х 47
- Задник «Волна». Бумага, акварель: 40 Х 71
- «Волна». Бумага, картон: 39 Х 57
- Костюмы (17). Бумага, акварель.
- «Ложь» («Семья Ивановых») А. Афиногенова — МХАТ II. 1934 (не осуществлено) — Эскизы.
- Декорация I акта "Большая веранда загородного коттеджа семьи Ивановых. Бумага, акварель: 40 Х 60
- Декорация II акта «Заводской парк с летним театром». Бумага, акварель 45 Х 65
- Декорация II акта «Заводской парк с летним театром». Бумага, акварель 27,5 Х 56,5
- Декорация II акта «Заводской парк с летним театром». Бумага, акварель 22,5 Х 31,5
- Декорация II акта «Заводской парк с летним театром». Бумага, акварель 27,5 Х 37
- Прорисовки деталей декораций: «Деревья». Бумага, картон.
- Декорация III акта «Кабинет Александра Петровича Рядового»
- Государственный театральный музей имени А. А. Бахрушина.
- «Испанский священник» Д. Флетчера — МХАТ II. 1935 (художник А. Лентулов)
- Эскиз костюма Амаранты работы В. А. Фаворского. Бумага, акварель 36 Х 21
- ЦГАЛИ, ф. 2049, оп. 1, ед. хр. 61
- Эскиз костюма Амаранты работы В. А. Фаворского. Бумага, акварель 36 Х 21
- «Мольба о жизни» Ж. Деваля — МХАТ II. 1935 — Эскизы.
- Декорация: задник к «Прологу», «Нотрдам». Бумага, тушь 55 Х 66
- Государственный театральный музей имени А. А. Бахрушина.
- Декорация к сцене «Пролог». Бумага, акварель 43,5 Х 58
- Декорация «Пролог», первый вариант (не сохранился)
- Декорация II акта: «Будуар перед комнатой Франсуазы». Бумага, акварель 45 Х 66
- Костюмы (37)
- Декорация: задник к «Прологу», «Нотрдам». Бумага, тушь 55 Х 66
- «Моцарт и Сальери», «Каменный гость» А. Пушкина — Театр имени МОСПС. 1937 — Эскизы.
- «Моцарт и Сальери»
- 1-я сцена «Комната Сальери» (не сохранился)
- Декорация 2-й сцены «Особая комната в трактире; фортепиано». Бумага, акварель 42 Х 66,5
- Костюмы (2). Бумага, акварель.
- Музей государственного академического театра имени Моссовета
- «Каменный гость»
- Декорация 1-й сцены: «Дон Гуан и Лепорелло». Бумага, картон 37 Х 48
- Костюмы (3). Бумага, акварель
- Государственный театральный музей имени А. А. Бахрушина.
- Декорация 4-й сцены: «Комната Донны Анны». Бумага, акварель.
- Костюмы (9)
- «Скупой рыцарь» А. Пушкина — Театр имени МОСПС. 1937 (не осуществлено) — Эскизы
- Декорация 1-й сцены: «В башне». Картон 35,8 Х 44,9
- Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина
- Декорация 1-й сцены: «В башне». Картон 35,8 Х 44,9
- Декорация 1-й сцены: В башне. Бумага. акварель 50 Х 69,8
- Декорация 2-й сцены: Подвал. Бумага, акварель 51,5 Х 69
- Декорация 3-й сцены: Во дворце. Бумага, акварель 49,3 Х 67,5
- «Собака на сене» Лопе де Вега — Театр Революции. 1937 — Эскизы
- Единая декорационная установка. Бумага, картон 50 Х 75
- Задник. Бумага, акварель, гуашь 50 Х 76
- Костюмы (11)
- Музей Московского академического театра имени Вл. Маяковского
- «Виндзорские проказницы» О. Николаи — Ленинградский театр музыкальной комедии. 1938 (не осуществлено) — Эскизы
- Декорация 1-й картины I действия: «Улица в Виндзоре». Бумага, акварель 55 Х 77
- Декорация 2-й картины II действия: «В доме Форда». Бумага, акварель 50 Х 66
- Декорация 1-й картины II действия: «Таверна». Бумага, акварель 49,5 Х 75
- Декорация III действия: «Виндзорский парк». Бумага, акварель 29,2 Х 41
- Задник. Бумага, акварель 30 Х 43
- Занавес. Бумага, акварель 30 Х 42,5
- Задник. Бумага, картон 50,5 Х 77
- «Орфей» («Орфей и Эвридика») К. Глюка — Государственный ансамбль оперы под руководством И. С. Козловского. 1938 (не осуществлено) — Эскизы
- Декорация I действия: «Священная роща». Бумага, акварель 57 Х 77
- Декорация II действия: «Подземное царство». Бумага, акварель 57 Х 77
- Декорация II действия: «Подземное царство». Вариант. Бумага, акварель 57 Х 77
- «Орестея» С. Танеева — Московская государственная консерватория, Малый зал. 1939
- Эскиз декорации. Бумага, акварель 57 Х 77
- «Великий государь» В. Соловьёва — Государственный театр имени Евг. Вахтангова. 1945 — Эскизы
- Декорация: «Опочивальня Годунова». Бумага, акварель, тушь 45 Х 65
- Декорация: «Большая престольная палата». Бумага, картон, акварель 45 Х 65
- Декорация: «Часовня». (Сцена не вошла в спектакль). Бумага, картон, тушь 45 Х 64,5
- Декорация: «Трапезная в доме Шуйского». Бумага, картон, акварель, тушь 44,4 Х 63,5
- Государственный театральный музей имени А. А. Бахрушина.
- Декорация (занавес). Бумага, акварель 31,5 Х 48,5
- Декорация 2-й картины: «Шатёр на берегу Варяжского моря». Бумага, акварель 43,5 Х 64
- Задник ко 2-й картине: «Шатёр на берегу Варяжского моря». Бумага, акварель 42 Х 58
- Задник ко 2-й картине: «Шатёр на берегу Варяжского моря». Бумага, акварель 33,5 Х 50
- Декорация: «Александровская слобода». Бумага, акварель 43 Х 62
- Декорация: «Александровская слобода». Бумага, акварель 33 Х 46
- Музей Государственного театра имени Евг. Вахтангова.
- Грим. Бумага, картон 24,5 Х 14
- ЦГАЛИ, ф. 2376, оп. 1, ед. хр. 349
- Грим. Бумага, картон 24,5 Х 14
- Занавес. Бумага, акварель 39 Х 60
- Занавес. Бумага, картон 29,5 Х 40
- Занавес. Бумага, цветной картон 32 Х 40
- Декорация: «Интерьер». Бумага, картон, акварель, тушь 32 Х 44,5
- Декорация: «Престольная палата». Бумага, акварель 32 Х 42,5
- Декорация: «Покои царицы Марии Нагой». Бумага, цветной картон 22,5 Х 32
- Декорация: «Интерьер». Бумага, картон 46 Х 32
- Декорация: «Интерьер». Бумага, акварель 45,5 Х 66
- Декорация: «Интерьер». Бумага, акварель 45,5 Х 66
- «Орестея» С. Танеева — Ансамбль советской оперы Всероссийского театрального общества. Большой зал Дома актёра ВТО. 1946 — Эскизы
- Декорация. Бумага, картон 20 Х 32
- Декорация. Бумага, картон, акварель 27 Х 60
- «Фархад и Ширин» С. Варгуна — Калининский областной театр драмы. 1946 — Эскизы декораций — В. Фаворский, В. Элькоин, костюмы — В. Фаворский
- Декорация: «Интерьер». Бумага на картоне, картон, акварель, тушь 49 Х 59,8
- Декорация: «Дворец Хосрова». Бумага, картон, акварель 49,8 Х 69,6
- Задник к этой декорации. Бумага, акварель 23,8 Х 36,4
- Декорация: «Покои Хосрова». Бумага, картон, акварель 50 Х 69,8
- Декорация: «Дворец Хосрова. Покои Ширин». Бумага, картон, акварель 50 Х 69,5
- Задник к этой декорации. Бумага, акварель 23,8 Х 36,4
- Декорация: «Дворец Хосрова». Бумага, картон, акварель 23,8 Х 36,4
- Декорация: «Древний Азербайджан. У стен крепости». Бумага, картон, акварель 50 Х 69,7
- Декорация: «Гора Бистун». Бумага, картон, акварель 50 Х 69,5
- Декорация: «Граница Ирана». Бумага, картон, акварель 50,2 Х 69,5
- Задник к этой картине. Бумага, картон, акварель 23,8 Х 36,4
- Калининская областная картинная галерея
- Костюмы (26). Бумага, картон, акварель
- Музей Калининского областного театра драмы
- Костюмы (26). Бумага, картон, акварель
Сочинения
- «Лекции по теории композиции» (1921—22),
- «Шрифт, его типы и связь иллюстрации со шрифтом» (1925),
- «Организация стены росписью» (1929)
- «Об искусстве, о книге, о гравюре», М., 1986;
- «Рассказы художника-гравера», М., 1976;
- «О художнике, о творчестве, о книге», М., 1966.
- «Литературно-теоретическое наследие», М., 1988.
Книги и публикации о В. А. Фаворском
- Халаминский Ю. Владимир Андреевич Фаворский / Редактор Т. А. Савицкая — М.: Искусство, 1964.
- Фаворский В. А. Рассказы художника-гравера. — М.: Детгиз, 1965.
- Фаворский В. А. О рисунке, о композиции. — Фрунзе: Кыргызстан, 1966.
- Vladimir Favorsky. Progress Publishers. Moscow. 1967.
- Фаворский В. А. О художнике, о творчестве, о книге. — М.: Молодая гвардия, 1966. Составитель Е. С. Левитин
- Книга о Владимире Фаворском / Составитель Ю. А. Молок. — М.: Искусство, 1967.
- Фаворский В. А. Рассказы художника-гравера. — М.: Детская литература, 1976.
- Климов Р. Заметки о Фаворском, в сборниках: Советское искусствознание (74, М., 1975 и 75, М., 1976)
- Адаскина Н. Л. В. Фаворский - педагог-теоретик // Советское искусствознание `77.2. М. 1978.
- Голицын С. М. Слово о мудром мастере. Повесть / Оформление В. Федяевской. Макет иллюстраций Е. Мордковича. — М.: Детская литература, 1977.
- [imwerden.de/pdf/syntaxis_06.pdf Розанова M. Пространство книги — Синтаксис. Публицистика, критика, полемика. № 6. Париж. 1980. С. 140]
- Фаворский В. А. Об искусстве, о книге, о гравюре / Составитель Е. С. Левитин. — М.: Книга, 1986.
- Фаворский в театре / Составитель и автор вступительной статьи Г. И. Морозова — М.: Союз театральных деятелей РСФСР. 1988
- Фаворский В. А. Литературно-теоретическое наследие / Составители Е. Б. Мурина, Д. Д. Чебанов; Вступительная статья: Г. К. Вагнер. Владимир Андреевич Фаворский — теоретик искусства. — М.: Советский художник, 1988. — ISBN 5-269-00094-6.
- Фаворский В. А. Воспоминания современников. Письма художника. Стенограммы выступлений. — М.: Книга, 1991.
- Чегодаева М. Владимир Андреевич Фаворский / Совет по изучению и охране культурного и природного наследия при Президиуме Российской Академии Наук; Институт научной информации по общественным наукам РАН; Государственный институт искусствоведения. — М.: ГЕОС, 2004. — 68 с. — (Природное и культурное наследие Москвы). — ISBN 5-89118-399-4.
Интересные факты
- Владимир Фаворский решал задачу обойти претензии заказчиков следующим образом:
Выполнив очередной заказ, Фаворский непременно пририсовывал в уголке… маленькую жёлтую собачку. … Когда клиент получал работу, он … начинал требовать собачку убрать… Художник протестовал, убеждая …, что собачка – … ценнейший элемент, … основа композиции…. …клиент настаивал, Фаворский в итоге… сдавался и закрашивал несчастное животное, а заказчик отирал пот… . …борьба с собачками клиентов… так выматывала, что замечать другие недостатки сил… не оставалось…, и… заказ они принимали безо всяких возражений[34][35].
Напишите отзыв о статье "Фаворский, Владимир Андреевич"
Примечания
- ↑ [library.istu.edu/hoe/personalia/favorsky.pdf Алексей Евграфович Фаворский (1860—1945)]
- ↑ [www.rosgenea.ru/?lin=about&alf=21&serchcatal=Фаворский&name=Андрей%20Евграфович&r=5 Андрей Евграфович Фаворский. — Центр генеалогических исследований]
- ↑ [pavlovo-oka.narod.ru/people.html Андрей Евграфович Фаворский. — Известные люди города Павлова на Оке]
- ↑ В статье неправильно указано отчество: Деятели революционного движения в России : в 5 т. / под ред. Ф. Я. Кона и др. — М. : Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1927—1934.</span>
- ↑ [www.mj.rusk.ru/show.php?idar=801387 Воропаев Владимир. Шервуд и Гоголь. Московский журнал. № 11. 2007.]
- ↑ [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=136743 Шервуд-Верный Иван Васильевич]
- ↑ [school.156.ru/pupil/karta/shervud.htm Владимир Осипович Шервуд]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Владимир Андреевич Фаворский. Литературно-теоретическое наследие. М.: Советский художник. 1988 ISBN 5-269-00094-6
- ↑ В академии А. Ашбе учились такие разные художники, как Д. Бурлюк, М. В. Верёвкина, И. Э. Грабарь, З. Гржебин, Д. Н. Кардовский, В. Кандинский, К. С. Петров-Водкин, А. Явленский и многие другие
- ↑ Добужинский М. В. Воспоминания. М.: Наука. 1987. С. 157
- ↑ Далее В. А. Фаворский пишет: «При мне у Холлоши из русских были: я, Истомин, Розенфельд, Баранов, Коровин, Кравченко, Орнатская, Грузенберг и другие, из армян Птерос Томборов, Нина Есаева, Нина Бебутова. Кравченко был очень недолго, он ушёл после первого столкновения с Холлоши, …Одно лето у Холлоши был Всеволод Сергеевич Шервуд и другие — Т. Грушевская и С. Тиль». В предшествующий период в этой мюнхенской школе учились О. Браз, Й. Ганула, Ф. Иоахим, Я. Гросвальдс; позднее — Г. И. Нарбут, Б. Терновец, Б. Гроссер и другие. Б. Терновец писал о Холлоши: «Вижу в нем совершенно выдающегося по принципам и по таланту педагога» [vivovoco.astronet.ru/VV/ARTS/MUKHINA/CHAPT_V03.HTM]
- ↑ Книга А. Гильдебранда в этом переводе переиздана в 1991 году: Гильдебранд А. Проблема формы в изобразительном искусстве. Предисловие А. В. Васнецова. — М.: Издательство МПИ. 1991 ISBN 5-7043-0071-5
- ↑ 1 2 3 4 5 6 В. А. Фаворский. Об искусстве, о книге, о гравюре. М.: Книга. 1986
- ↑ 1 2 3 Г. К. Вагнер. Владимир Андреевич Фаворский — теоретик искусства. — Владимир Андреевич Фаворский. Литературно-теоретическое наследие. М.: Советский художник. 1988
- ↑ Понятие это Г. К. Вагнер рекомендует не «отождествлять с тем „хаосом элементов“, который в качестве „первоисходного пункта“ познания утверждал эмпириомонизм (А. Богданов)», в котором он «был отправным пунктом бытия вообще. У Фаворского же „исконная хаотичность“ была не более как сумма зрительных впечатлений от реального мира, ещё не приведённых к художественной цельности».
- ↑ «В это же время начинал свои теоретические опусы Л. Ф. Жегин. В какой-то степени работы всех трёх перекликались друг с другом. …Л. Ф. Жегин увлекался априорными оптико-геометрическими конструкциями. П. А. Флоренский углубился в семиотические аспекты. Фаворский, со свойственным ему историзмом твёрдо держался реального процесса воспроизведения зрительных впечатлений на плоскости» — Г. К. Вагнер
- ↑ В. А. Фаворский: «Анализ зрения. Изобразительная плоскость. Определение конструкции и композиции», «О перспективе и возможности композиции при перспективном изображении», методические записки к «Курсу композиции» и др. (1921—1926)
- ↑ П. А. Флоренский. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М.: Издательская группа «Прогресс». 1993 ISBN 5-01-004043-7
- ↑ Розанова M. Пространство книги — Синтаксис. Публицистика, критика, полемика. № 6. Париж. 1980. С. 140
- ↑ [feb-web.ru/feb/slovo/critics/isl/isl-229-.htm Чугунов Г. И. Графический цикл М. В. Добужинского к «Слову о полку Игореве» // Исследования «Слова о полку Игореве» / АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом). — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1986. С. 229—247]
- ↑ Vladimir Favorsky. Progress Pablishers. Moscow. 1967
- ↑ «И часто мы наблюдаем, что художник упрощает задачу: он бросает стремление к цельности, к сложной простоте и начинает копировать натуру, идя от детали к детали, пришивая одну к другой в рамках оптической проекции; он, собственно, ленится, он оставил напряжённую над собой работу, а это всегда нас стережёт, мы всегда можем скатиться к подобному ползанию по натуре. Но фотография поддерживает таких художников, ведь она передаёт как будто очень точно реальность» — Фаворский В. А. Об искусстве, о книге, о гравюре. М.: Книга. 1986. С. 45
- ↑ «На сентиментальность люди всегда падки. Тут, видимо, нравится натурализм. Натурализм легко воспринимается: он основан на ощущении, там можно мечтать, приплетать свои ощущения; натурализм — это трамплин для своих чувств, мечтаний. А реализм — это мировоззрение. Там есть свой закон, но если они согласятся, примут этот закон, то наслаждаются.» — Фаворский В. А. Об искусстве, о книге, о гравюре. М.: Книга. 1986. С. 63
- ↑ «Плохо, когда искусство становится средством изображения, а не выражения» — Фаворский В. А. Об искусстве, о книге, о гравюре. М.: Книга. 1986. С. 63
- ↑ Следуя мысли И. Гёте о шести видах «неполноценного искусства» (по три в каждой группе противоположностей), В. А. Фаворский так формулирует принцип полноценности в искусстве: «Это выглядит так: с одной стороны — копирование натуры, с другой — фантазия; с одной стороны — характер, с другой — ундулизм, то есть волнообразие, ритмичность; с одной стороны — тщательное механическое выполнение, с другой — скицизм, можно сказать эскизность, набросочность. …Но если они сочетаются вместе как противоположности, противоречащие друг другу, то мы получаем полноценные виды искусств. Так копирование и фантазия, сочетаясь, овладевают правдой; так характер, сочетаясь с ундулизмом, создаёт красоту; и, наконец, механическое, детальное выполнение, сочетаясь с набросочностью, создают совершенство выполнения» — Фаворский В. А. Литературно-теоретическое наследие. Москва.: Советский художник. 1988. С. 493
- ↑ «Когда любуешься каким-либо произведением Рембрандта, Микельанжело, Джотто или Мазаччо или древними греками, всё время видишь, как абстрактное превращается в конкретное и конкретное имеет в основе абстрактное, Получается как бы борьба этих двух моментов, и этот момент самый интересный в искусстве. А искусство только абстрактное или конкретное (то есть натурализм) лишено этой сложности, этой сложной диалектики, этой борьбы, и поэтому абстрактное искусство не является полноценным искусством.» — Фаворский В. А. Литературно-теоретическое наследие. Москва.: Советский художник. 1988. С. 492
- ↑ «Конструкция — это организация пространства во времени через движение. Архитектура, особенно функциональная, не может обойтись без такой организации движения, это первейшая её задача …а архитектуру он считал изобразительным искусством… если модерн Фаворский отрицал за неорганичность, то конструктивизм он не принимал за игнорирование синтеза искусств» — Г. К. Вагнер
- ↑ «После осмотра выставки, у меня явилось желание видеть аргентинку, так как никак не убедительны аргентинки Эрзи, не веришь, что они такие, подлинности в них нет, это вообще лица, вообще черты лица, не открытие в натуре… И музыкальная сторона скульптуры Эрзи, которая так, по-видимому, влияет на большинство зрителей,— это тоже музыкальность вообще, нечто неопределённое, всегда одинаковое, чувство вообще, его легко воспринимать, если согласен не быть активным, не действовать, не познавать, а только что-то чувствовать…» — В. Ф. Фаворский. «О Эрзе».
- ↑ «Я не любил Чюрлёниса и думал, что это натурализм тоже, но внутренний, тогда как натурализм внешний — это оптический натурализм. Флоренский со мной согласился и изложил очень интересную и навсегда мне запомнившуюся схему художественного творчества, …путь творческого вдохновения. Вот он: художник, когда начинает творить, то поднимается в эмпирей, в мир идей, и там напитывается лицезрением идей и затем спускается на землю и. исполненный идеями, видя земные вещи в их частном явлении, видит в них тот высокий прообраз, который он созерцал там. Видя стол, он вспоминает престол, видя Ивана Ивановича, он вспоминает человека с большой буквы и т. д. А некоторые художники в творческом процессе тоже поднимаются в эмпирей, но у них не хватает терпения, и они поднимаясь, жаждут увидеть, открыть что-то, и им начинают являться и видеться всякие чудовища, и таков Чурлёнис в частности». — В. А. Фаворский. О тенденциозности в искусстве.
- ↑ [www.musobl.divo.ru/mus_hnpers.html Владимир Дмитриевич Дервиз]
- ↑ [www.nsad.ru/?issue=11§ion=&article=272 Журнал «Нескучный сад»]
- ↑ [www.vekperevoda.com/1950/shahovskaja.htm Век перевода]
- ↑ [www.pavmet.ru/?p=4558 Три века династии мастеров искусства]
- ↑ [masterkrasok.ru/posts/kak-sobachka-mozhet-pomoch-v-prodazhe-kartin ...размякнув, заказ они принимали безо всяких возражений.]
- ↑ [www.vasilevsky.net/zheltaya-sobachka Жёлтая собачка Фаворского.]
</ol>
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Владимир Андреевич Фаворский - [www.echo.msk.ru/programs/time/855642-echo/ Воспоминания о Владимире Фаворском в год 125-летия художника в программе «Непрошедшее время», Эхо Москвы, 5 февраля 2012]
- [www.digitalsovietart.com/artist-portfolios/203-vladimir-favorsky-1886-1964/ Примеры произведений Владимира Фаворского]
- [www.artpoisk.info/artist/favorskiy_vladimir_andreevich_1886 В. А. Фаворский. Биография, галерея работ]
Отрывок, характеризующий Фаворский, Владимир Андреевич
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.
В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.
На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.
В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.
Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.
Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.
Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.
Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.
Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.
Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
Категории:
- Родившиеся 15 марта
- Родившиеся в 1886 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Москве
- Умершие 29 декабря
- Умершие в 1964 году
- Умершие в Москве
- Сценографы СССР
- Сценографы России
- Сценографы XX века
- Кавалеры знака ордена Святого Георгия
- Народные художники СССР
- Лауреаты Ленинской премии
- Художники по алфавиту
- Художники XX века
- Графики России
- Художники России XX века
- Графики СССР
- Гравёры XX века
- Художники русского авангарда
- Графики русского авангарда
- Художники-иллюстраторы России
- Художники-монументалисты СССР
- Искусствоведы СССР
- Искусствоведы России
- Члены объединения «Маковец»
- Действительные члены Академии художеств СССР
- Члены Союза художников СССР
- Выпускники 5-й Московской гимназии
- Похороненные на Новодевичьем кладбище
