Фаворский свет

Фаво́рский свет — согласно текстам Нового Завета, таинственный Божественный свет в момент Преображения Иисуса Христа.

Евангелие

Фаворский свет описан во всех синоптических евангелиях:

«и преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» (Мф. 17:2)

«Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить.» (Мк. 9:3)

«И когда молился, вид лица Его изменился, и одежда Его сделалась белою, блистающею.» (Лк. 9:29)

История

В XIV столетии на Афоне, а затем и во всей греческой церкви возник богослово-философский спор по вопросу об «умной» молитве и Фаворском свете между Варлаамом Калабрийским, Никифором Григорой, Акиндином, — с одной стороны, и сторонниками возродившего исихастскую практику Григория Синаита: Григорием Паламой, монахом Давидом, Феофаном Никейским, Николаем Кавасилой и патриархами Калистом и Филофеем — с другой. Последние позиционировали себя истинными защитниками «умного» делания — особого вида молитвенного созерцания — и исихазма, а первые, среди которых были и исихасты, но, в отличие от паламитов, идеалисты, негодовали, что сторонники Паламы (паламиты) раскололи исихастов и, опасаясь единства с католиками, сумели втянуть часть исихастов в борьбу против зилотов и славян на стороне османов, благодаря чему османы начали завоевание Балканского полуострова.

Исихасты считали, что их молитвы приводят к непосредственному богообщению, при котором человек видит Божественный свет, «Свет присносущный» — визуальное выражение Божественной силы или иначе Божественной энергии, Его действия в тварном мире. Именно этот нетварный свет видели апостолы на Фаворе в момент Преображения Иисуса Христа, когда проявилась Его Божественная слава. Вопрос о нетварности Фаворского света (то есть нетварности Божественной энергии) был принципиально важен для вопроса о возможности общения с неизменным Богом, пусть и не непосредственно, а через Его энергию, которую, как учил Палама, хотя она и не является частью сущности Бога, тоже можно было называть Богом.

В 1351 году в Константинополе это учение было утверждено на православном соборе. Решения этого собора в виде анафем вошли в греческую Постную Триодь и читались в Неделю Торжества Православия. Более кратко и тезисно это учение было изложено русским философом А. Ф. Лосевым. Суть учения о благодати в Православной Церкви следующая: Бог — это не только божественная сущность, но и божественная энергия сущности; по Лосеву:

1. Свет Фаворский не есть ни сущность Божия, ни тварь, но энергия сущности.
2. Энергия сущности нераздельна с сущностью и неслиянна с нею.
3. Энергия сущности нетварна.
4. Энергия сущности не вносит разделения в самую сущность и не нарушает её простоты.
5. Имя „Божество“ относится не только к сущности Божией, но и к энергии, то есть энергия Божия тоже есть сам Бог.
6. В сущности Божией тварь не может участвовать, в энергии же — может.

Варлаам Калабрийский считал богосозерцание делом не православным, называл исихастов мессалианами и «омфалопсихами», высмеивая позу, в которой исихасты погружались в молитву: они часто молились сидя, нагнувшись вперёд. Варлаам признавал свет на Фаворе светом, созданным для просвещения апостолов и бесследно исчезнувшим. Он рассуждал по силлогизму: всё видимое — создано, свет на Фаворе был видим, следовательно, он был создан. Поэтому созерцание исихастов ложно, никакое реальное общение не только с Богом, но и с божественными энергиями недостижимо.

После поражения Варлаама споры продолжились. Следующим лидером партии антипаламитов стал Акиндин, против которого и были созваны соборы 1347 и 1351 годов.

Борьба, в связи с переменами на императорском троне и попытками объединения Церквей, продолжалась долго и упорно (соборы в 1341, 1347, 1351 и 1352 годах) и окончилась победой партии Григория Паламы, — уже после его смерти. Восстанавливающее материализм святых отцов учение Григория Паламы было признано истинно православным на соборе в 1368 году, сам он причислен к лику святых, в греческих церквах он с тех пор почитается святым отцом, а идеализм был вновь осуждён, распространение его в богословских трудах было запрещено, «дабы не смущать простых людей».

Большая часть документов и сочинений той и другой стороны ещё не изданы: из 60 сюда относящихся сочинений святителя Григория Паламы напечатано лишь одно — греч. Θεοφάνης.

Взгляды на борьбу антипаламитов (их иногда называют варлаамитами по имени первого из них — Варлаама) и паламитов различны: И. Е. Троицкий, П. В. Безобразов, А. С. Лебедев считают её борьбой представленного антипаламитами белого духовенства с чёрным, борьбой, проявившейся ещё в XIII веке, в деле так называемых арсенитов; Ф. И. Успенский видит в ней борьбу аристотеликов с неоплатониками и сближает исихастов с богомилами, считая паламитов не материалистами, а сторонниками Аристотеля, подобно материалистам рассматривавшим как первооснову материальное архе, но при этом игнорируется утверждаемое Паламой предвечное существование Троицы и её несотворённость, в отличие от аристотелевского сотворения богов из архе, и противостояние паламитов не только неоплатоникам-августинианцам, но и аристотелику Фоме Аквинскому; К. Радченко находит здесь борьбу западной рационалистической схоластики с восточной мистикой.

Кое-что в учении паламитов сходно с учением западных мистиков Эригены и Экхарта. Учение их вошло в известный монашеский сборник «Добротолюбие», и на Руси наиболее ярко выразилось в учении преподобного Нила Сорского, основателя скитского жития в России. Из православных церквей непаламитский исихазм сохранился только в Грузинской церкви.

Литература

• Игум. Модест, Св. Григорий Палама (Киев, 1860)
• Ф. И. Успенский, Очерки по истории Византийской образованности (СПб., 1892)
• Krumbacher, Geschichte der byzantinischen Literatur (Мюнхен, 1891, 100—105)
• Радченко, Религиозное и литературное движение в Болгарии в эпоху перед турецким завоеванием (Киев, 1898)
• Сырку, К истории исправления книг в Болгарии в XIV веке (СПб., 1899).
• Фаворский свет // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Фаворский свет

– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.