Коровьев

Коровьев
Фагот
Своеобразный памятник Коровьеву, Воланду и Бегемоту на Патриарших прудах
Создатель:	Михаил Булгаков
Произведения:	«Мастер и Маргарита»
Пол:	мужской
Раса:	демон, человек
Возраст:	бессмертен
Род занятий:	рыцарь, член свиты Воланда; бывший регент, переводчик при иностранном консультанте
Роль исполняет:	Велимир Живоинович (фильм 1972), Януш Михаловский (фильм 1989), Александр Филиппенко (фильм 1994) Александр Абдулов (телесериал 2005) Золтан Мучи (фильм 2005)

КоровьевКоровьев

Фагот — персонаж романа «Мастер и Маргарита», рыцарь, член свиты Воланда. В Москве 30-х годов был известен под фамилией Коровьев, представлялся то бывшим регентом, то переводчиком при знатном иностранце.

...прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный... пиджачок... гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая...

..усики у него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические и полупьяные, а брюки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые носки...

Этимология

Настоящее имя рыцаря, Фагот, вероятно, образовано от названия одноимённого музыкального инструмента, изобретённого итальянским монахом Афранио. Благодаря этому обстоятельству резче обозначается функциональная связь между Коровьевым-Фаготом и Афранием, начальником тайной стражи при прокураторе Понтии Пилате. Форма фагота также напоминает фигуру Коровьева — проглядывается сходство между длинной тонкой трубкой и высоким, тощим и узким в плечах регентом-пьяницей, готовым в любой момент услужливо склониться перед собеседником. По одной из версий, имя-название музыкального инструмента является намеком на то, что Фагот некогда был членом ангельского хора.

Существует вероятность, что имена всех членов свиты Воланда связаны с языком иврит. Так, например, Коровьев (на иврите каров — близкий, то есть приближённый), Бегемот (на иврите бехема — скотина), Азазелло (на иврите азазель — демон).

По другой версии Коровьев образовано по имени древнеегипетского бога Хор. В мифологии древних египтян бог Хор был противником бога Сет(сатаны). В романе Воланд говорит Маргарите, что "Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил". По космогонии древних мифов Хор это планета Марс, а Сет это Сатурн. Они оба находятся в темной стороне от Бога-солнца. Потому и в романе Коровьев служит сатане.

Роль в романе

Фагот появляется в первой же главе романа, где предстаёт в качестве галлюцинации, видной одному лишь Берлиозу. Возникает он из майского зноя, как и положено любому представителю нечистой силы. Впоследствии, Коровьев снова предстаёт перед Берлиозом, но уже в плотском облике. Именно Фагот, назвавшись бывшим регентом, направил Михаила Александровича к злополучному турникету, где жертва нечисти и попал под трамвай.

В дальнейшем роль Фагота в основном связана с «грязной работой» и «трюками» — он пытается сбить с пути преследующего свиту Воланда Ивана Бездомного, даёт председателю жилтоварищества Босому взятку рублями, которые потом волшебным образом превращаются в доллары, вместе с Азазелло выпроваживает из нехорошей квартиры Стёпу Лиходеева, а затем и дядю Берлиоза Поплавского, занимает зрителей во время представления в театре «Варьете». Одну из последних глав в романе автор отводит «похождениям» Коровьева и его пажа Бегемота, в ходе которых они поджигают Торгсин и дом Грибоедова.

Во время великого бала Сатаны Фагот вместе с Бегемотом и королевой Марго встречает гостей, а позже подаёт Воланду чашу, наполненную кровью барона Майгеля.

В сцене последнего полёта Фагот предстаёт тёмно-фиолетовым рыцарем с вечно мрачным лицом. По словам Воланда, Фагот был обречён шутить на многие века за неудачный каламбур о Свете и Тьме, который тот сочинил во время своих рассуждений.

Вряд ли бы теперь узнали Коровьева-Фагота, самозванного переводчика при таинственном и не нуждающемся ни в каких переводах консультанте <...> На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьёвы горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, тёмно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом. Он упёрся подбородком в грудь, он не глядел на луну, он не интересовался землёю под собою, он думал о чём-то своём, летя рядом с Воландом.

Возможные прототипы

• Некоторую схожесть можно просмотреть между Коровьевым Булгакова и Коровкиным Достоевского, персонажем повести Село Степанчиково и его обитатели. Несмотря на полный контраст внешности (Коровьев высокий, худой и узкоплечий, Коровкин же низкий, плотный и широкоплечий), обладают разительной схожестью их небрежность к внешнему виду, неразборчивость в еде, любовь выпить и манера речи.
• Возможно, одним из прототипов Фагота, который в Москве представлялся бывшим регентом церковного хора, являлся один из знакомых Булгакова, слесарь-водопроводчик Агеич, муж домработницы Булгаковых Маруси. Будучи пьяным, Агеич вспоминал свою юность и то, как пел в церковном хоре. Если же Агеич начинал петь псалмы, то выпроводить его было невероятно трудно.
• Сансон Карраско и рыцарь Фалькенштейн. Возможно, именно с них был списан образ Фагота как мрачного рыцаря. Оба персонажа были наказаны, первый — за насмешку над предсказанием собственной смерти (за это же наказан и Михаил Александрович Берлиоз), а второй — за сомнения в существовании демонов, причем лицо его навеки остается бледным, тогда как рыцарь Фагот обречен оставаться с всегда мрачным лицом.

Образ Коровьева в кинематографе

Название	Страна	Год	Режиссёр	В роли Коровьева-Фагота	Примечания
Мастер и Маргарита	Италия Италия Югославия Югославия	1972	Александр Петрович	Велимир Живоинович
Никогда не отвлекайтесь на работе	СССР СССР	1976	Виталий Фетисов	Глеб Стриженов	Кинофельетон по мотивам романа «Мастер и Маргарита» (7-я глава). Курсовая/дипломная работа во ВГИКе (хронометраж 20 минут)
Мастер и Маргарита	Польша Польша	1988— 1990	Мачек Войтышко	Януш Михаловский
Мастер и Маргарита	Россия Россия	1994	Юрий Кара	Александр Филиппенко
Мастер и Маргарита	Россия Россия	2005	Владимир Бортко	Александр Абдулов	Телесериал

Отрывок, характеризующий Коровьев

Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.