Фаддей Витовницкий
| Фаддей Витовницкий | |
 Фотография из книги «Мир и Радост у Духу Светом» | |
| Имя при рождении: |
Томислав Штрбулович |
|---|---|
| Род деятельности: | |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Витовница, община Петровац-на-Млави, Браничевский округ, Сербия |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Бачка-Паланка, община Бачка-Паланка, Южно-Бачский округ, Сербия |
Фаддей Витовницкий (в миру Томислав Штрабулович, серб. Томислав Штрбуловић; 6 (19) октября 1914, Витовница, община Петровац-на-Млави, Браничевский округ, Сербия — 14 апреля 2003, Бачка-Паланка, община Бачка-Паланка, Южно-Бачский округ, Сербия) — архимандрит. Один из наиболее почитаемых старцев Сербской православной церкви конца XX — начала XXI веков.
Биография
До окончания войны
Будущий старец Фаддей родился в селе Витовница, которое входит в общину Петровац-на-Млави, находящуюся в Браничевском округе, Сербии 6 (19) октября 1914 года. Мальчик родился прямо на городской ярмарке, он был недоношенным, семимесячным и очень слабым. Поэтому родители поспешили сразу окрестить его, в этот день отмечалась память апостола Фомы, и мальчика окрестили Томиславом. Существует легенда о том, что мальчик открыл глаза только после крещения[1].
Мама Томислава умерла, когда он был маленьким, и отец женился второй раз. Через какое-то время умерла и вторая жена, после этого отец женился в третий раз. С мачехами у Томислава отношения складывались плохо, дома были постоянные упрёки. В среде сверстников мальчик тоже не находил общения, и взрослея, погружался в себя всё больше. Не взирая на трудности дома, он окончил школу с отличием.
Несмотря на мечты о монашестве, по настоянию отца, пришлось поступать в ремесленно-торговое училище, чтобы учиться на портного. Позже монах Фаддей говорил о своём детстве словами: «Я с детства понимал, что существует служение: родители служат детям, дети служат родителям; и тогда мне пришла мысль, что если один служит другому, то и я хочу служить — Богу, потому что Он надо всем»[2].
В 1932 году, когда ему было восемнадцать лет, в Томиславе окрепло желание стать монахом и он подал прошение в близлежащий монастырь Горняк. Примерно в это же время врачи диагностировали у мальчика туберкулёз и прописали сложное и болезненное лечение[1], по мнению специалистов без него он не смог бы прожить и пяти лет. Это мнение врачей стало поворотной точкой в судьбе Томислава, позже он вспоминал об этом решении: «Я решил больше не жить для этого мира, а посвятить свои краткие дни до смерти Господу»[2]; приняв это решение, он под собственную ответственность ушёл из больницы[1].
К тому времени прошло около года с момента, как он обратился в монастырь Горняк, и Томислав пришёл к настоятелю монастыря поговорить о том, как стать послушником.
Получилось, что их разговор слышал один русский монах, и на следующий день он сказал мальчику о том, что недалеко есть монастырь, житие в котором совпадает с представлениями Томислава. Позже отец Фаддей вспоминал его слова: «Я вчера слышал твой разговор с настоятелем. Ты не найдёшь ни в одном из здешних монастырей того монашества, каким ты себе его представляешь. Такое устройство есть только в монастыре Мильково. Там собрались русские монахи, бежавшие из Валаамского монастыря. Ты должен идти туда — там ты найдёшь то, чего ищет твоя душа»[2].
24 июля 1932 года он пришёл поступать послушником в Мильков монастырь. Позже он вспоминал о том, что он сразу встретился с настоятелем – архимандритом Амвросием (Кургановым), который в свою очередь являлся духовным чадом преподобного Амвросия Оптинского. Этот монастырь был русско-сербским, в нём жило тридцать монахов, Томислав поневоле выучил русский язык, что позволило ему получить доступ к изданиям на русском, чем он пользовался до конца жизни. Сам монах позже отмечал, что не имел возможности найти опытного духовника-современника, он учился по книгам святых отцов, читая разные боговдохновенные произведения, труды по богословию и наставления[1].
В этом монастыре молодой человек близко познакомился с иеромонахом Иоанном Максимовичем, они много беседовали за монастырскими послушаниями. Он прожил в Мильково год, и после того как в мае 1933 года настоятель скончался, и обстановка в монастыре изменилась. Несколько монахов перешли в монастырь Горняк, с ними пошёл и послушник Томислав[2].
В начале 1935 года он был в монастыре Горняк, где игуменом Серафимом был пострижен в монаха с именем Фаддей. 19 мая (1 июня) 1935 года там же рукоположен в иеродьякона, несмотря на прогнозы врачей дожил до 1938 года, в начале которого отец Фаддей был рукоположен в сан иеромонаха. Патриарх Гавриил (Дожич) направил Фаддея в Печскую Патриархию как «самого младшего иеромонаха в монастыре». Он прожил в монастыре до начала Второй мировой войны, и когда в апреле 1941 года началась Югославская операция, пять монахов монастыря, в том числе и отец Фаддей, бежали в Белград[1].
На время войны он жил в монастыре Раковица до 1943 года, когда был арестован оккупационными властями, они приговорили монаха к смерти. По словам самого отца Фаддея, в заключении к нему явился Ангел Господень, который показал ему дальнейший путь жизни. Отец Фаддей прошёл через тюрьмы городов Петровец и Пожаревац, и 5 марта был переведён в монастырь Войловица. Иеромонах Василий Костича пишет о том, что отец Фаддей был не в лучшем состоянии, когда был переведён в это место заключения. 13 марта он уже сослужил Литургию со владыкой Николаем (Велимировичем)[1].
После войны
Какое-то время (с конца 1970-х[3] по 1981 год[2]) Фаддей Витовницкий жил в монастыре Туман, где он был духовником сестричества[4]. В это время его начали посещать паломники и кающиеся, был большой наплыв людей, к старцу приезжали автобусы людей. Отец Фаддей принимал круглыми сутками, по воспоминаниям паломников он часто не ложился спать, в 1986 году один из паломников заявил о том, что в свои 72 года старец нёс подвиг всенощного бдения (отказа от сна). Для него всенародная известность стала тяжёлой нагрузкой, он сам говорил «когда мы молимся за других, то принимаем на себя часть их страданий»[1].
Здоровье старца слабело, в 1992 году у него случился инфаркт, в 1996 году у отца Фаддея был второй инфаркт. Примерно к этому же времени относится шутливый ответ старца на вопросы о прозорливости: «Ну да, вот заберусь на подоконник и далекоо вижу…» Отец Фаддей отдавал себя служению людям вплоть до начала 2000-х годов[1].
архимандрит Иоанн (Радосавлевич):
Народ всего Витовницкого края, да всей страны, почитает его как великого, исключительного духовника, молитвенного монаха и подвижника. Многие жители Белграда потрясены его наставлениями и советами. Его благообразный лик седого одухотворенного старца словно озарен светом и радостью. Такие духовники — благодатный дар Божий в наше суровое время— 2001 год[1]
В конце жизни старец тяжело болел и пребывал в крайней немощи. Он жил в Бачке-Паланке, в доме Слободана Грубора[2]. Там и скончался в ночь на 1 (14) апреля 2003 год[1].
Библиография
- Только Господь дает мир всякому творению
- Витовницкий стослов (Поучения старца Фаддея)
- Сосредоточим мысли на мире и тишине
- «Не думать о собственной жизни, а жертвовать ради другого»
- Как нам научиться послушанию
Напишите отзыв о статье "Фаддей Витовницкий"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [www.zyorna.ru/authors/auth_3737/ Фаддей (Штрбулович), иеромонах] // Православный интернет-магазин «Зёрна».
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Кристина Петроченкова [ruskline.ru/analitika/2010/04/14/serbskij_starec Сербский старец] // Русская народная линия : информационно-аналитическая служба. — М., 2010. — Вып. 14 апреля.
- ↑ Духовному росту нет предела. Болезни – Божий призыв к покаянию // [www.vstavaj-dusha.com/Fadey.pdf Старец Фаддей Витовницкий. «Мир и радость о Духе святом»]. — Сербия.
- ↑ Паунович, Даринка [www.srpska.ru/article.php?nid=16324 Святая Блаженная Ксения – покровительница сербского монастыря Туман]. српска.ру (6 февраля 2011). Проверено 29 апреля 2013. [www.webcitation.org/6GJBXuT4t Архивировано из первоисточника 2 мая 2013].
Отрывок, характеризующий Фаддей Витовницкий
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.
Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .
