Файя-Ларжо

Город Фая-Ларжо Faya-Largeau Страна ЧадЧад Регион БоркуБорку (регион)|Борку Координаты 17°58′00″ с. ш. 19°09′00″ в. д.17.96667° с. ш. 19.15000° в. д. / 17.96667; 19.15000    Население 14 123 человек (2008) Конфессиональный состав ислам Часовой пояс UTC+1 Показать/скрыть карты

Фая-Ларжо (фр. Faya-Largeau) — город в Республике Чад.

География

Город Фая-Ларжо (или Фая) является крупнейшим населённым пунктом на севере Чада. Находится в оазисе, севернее города лежат три небольших озера. Климат здесь круглый год пустынный, жаркий, засушливый. С апреля по октябрь — слабо выраженный «влажный сезон», который формируется под действием летнего муссона.

Климат Фаи-Ларжо
Показатель	Янв.	Фев.	Март	Апр.	Май	Июнь	Июль	Авг.	Сен.	Окт.	Нояб.	Дек.	Год
Средний максимум, °C	26,4	29,4	33,6	39,1	41,0	42,1	41,0	40,2	39,8	36,5	31,1	27,6	35,7
Средняя температура, °C	20,0	22,2	26,0	30,7	33,0	34,1	33,4	33,1	32,9	29,5	24,5	21,0	28,4
Средний минимум, °C	13,6	15,0	18,4	22,4	25,0	26,1	25,8	26,0	25,9	22,5	17,9	14,4	21,1
Норма осадков, мм	0,0	0,0	0,0	0,1	0,4	0,3	3,0	7,0	0,8	0,1	0,0	0,0	11,7

Фая-Ларжо является административным центром чадского региона Борку, до 2008 года он был центром региона Борку-Эннеди-Тибести. Численность населения города составляет 14 123 человека (на 2008 год).

Близ города Фая-Ларжо расположены аэропорт и электростанция.

История

Первоначальное название города было Фая. После покорения территории Борку французским полковником Этьеном Ларжо в 1913 году он переименовывается в Ларжо. В 1970-е годы городу было возвращено его старое имя. Тогда же здесь внедрялся крупномасштабный проект по созданию финиковых плантаций в оазисе Фая-Ларжо.

После эскалации чадско-ливийского конфликта из-за полосы Аузу, в 1975 году ливийские войска оккупируют Фая-Ларжо. В 1980 году город переходит под контроль чадского генерала Хиссена Хабре, в 1981—1982 его занимают части чадского президента Гукуни Уэддея. В 1983 Фая-Ларжо вновь переходит к Ливии, став крупнейшей ливийской военной (и военно-воздушной) базой на севере Чада — вплоть до 1987 года, когда ливийская армия оставила город.

Отрывок, характеризующий Файя-Ларжо

Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.