Фаланга (строй)
Фаланга (греч. φάλαγξ) — боевой порядок (строй) пехоты в Древней Македонии, Греции и ряде других государств, представляющий собой плотное построение воинов, в несколько шеренг.
Непосредственно в бою принимали участие только первые шеренги (в зависимости от длины используемых копий). Задние ряды служили в качестве резерва для немедленной замены раненых и убитых, а также оказывали на воинов из передних рядов физическое и моральное давление, удерживая их от отступления. Если бы не это, было бы выгодно удлинить фронт, чтобы охватить фланги противника, но при этом более глубокая фаланга прорвала бы слабый центр соперника, не имеющий существенного резерва. Следовательно, в основе фаланги лежит два противоположных принципа: глубина строя, придающая мощь натиску, и ширина фронта, дающая возможность охвата. Решение о глубине построения воинский начальник (командир) принимал в зависимости от относительной численности войск и от характера местности. Глубина в 8 человек является, по-видимому, нормой, но также приходится слышать и о фаланге глубиной в 12 и даже в 25 человек: в битве при Селласии Антигон Досон успешно применил фалангу с удвоенной глубиной строя.
Утверждалось, что
Любая варварская народность и толпа легковооруженных людей бессильна перед правильно выстроенной и хорошо вооруженной фалангой[1] |
История
В значении тесно сомкнутой боевой линии слово фаланга встречается уже в Илиаде (VI, 6; XI, 90; XIX, 158), причём построение рядов было рассчитано на то, чтобы нападающие не могли их прорвать.
Впервые фалангу использовали аргосцы под командованием царя Фидона, разбившие спартанцев в 669 г. до н. э. при Гисиях[2].
Фаланги составлялись по народам, племенам, родам или семействам, распределение же воинов вглубь определялось их храбростью и силой. В историческую эпоху фаланга как форма построения войска в сражении встречается во всех греческих государствах до позднейшего времени; существенными её признаками служили плотное построение рядов и длинные копья. Строго выдержанный тип фаланги существовал у дорийцев, особенно у спартанцев, у которых вся сила войска заключалась в тяжеловооружённой пехоте (гоплиты); войско делилось на моры, лохи, пентекости и эномотии, но выстраивалось в битве фалангой (греч. έπί φάλαγγος), состоявшей из различного числа рядов.
Так, в битве при Мантинее фаланга спартанцев была глубиной в 8 человек, причём фронт каждой эномотии состоял из четырёх человек; в битве при Левктрах глубина фаланги составляла 12 человек, а ударный отряд, прорвавший порядки спартанцев, был выстроен даже глубиной в 50 рядов. Если войско, выстроенное колоннами (греч. έπί κέρως), должно было построиться фалангой, движение начиналось с задней эномотии, которая выдвигалась в направлении налево и выравнивалась в линию с предшествующей эномотией. Затем эти две эномотии выступали движением налево до уровня со следующей эномотией и т. д., пока все эномотии не выстраивались в одну линию и не образовывали фаланги. То же передвижение, только в обратном порядке, производилось, если надо было вздвоить ряды.
Впервые фалангу усовершенствовал фиванский стратег Эпаминонд. При сражении в фаланге боец стремится поразить противника напротив и справа от себя (так как оружие держится в правой руке). Уклон вправо возникает ещё и потому, что каждый пехотинец стремится прикрыться дополнительно щитом соседа, поэтому часто левый фланг фаланги оказывался разгромлен, причём у обоих противников. Дальше оба победивших фланга сходились снова, зачастую уже с перевёрнутым фронтом. Эпаминод использовал это естественное устремление бойцов, тем что свой левый фланг он строил на большую глубину чем правый и выдвигал его немного вперёд. Таким образом, его пехотинцы наступали на противника как бы под углом (косая фаланга).
Он же сумел задействовать в бою дополнительные ряды фаланги, увеличив тем самым её силу на 30…60 % при том же числе воинов. В обычной фаланге непосредсвтенно в схватке могли участвовать только первые три ряда — первый, наносящий удары на высоте бедра, второй — на уровне груди, и третий — на уровне плеча. Фаланга Эпаминонда же могла задействовать четвёртый, а при хорошей выучке — даже и пятый ряд за счёт того, что воины этих рядов держали копья с левой стороны тела (также на различных уровнях по высоте), так что они действовали в разных плоскостях и не мешали друг другу. Сами копья должны были быть существенно длиннее, чем у первых двух рядов.
Построение фаланги было усовершенствовано Филиппом II Македонским (долгое время проживший заложником в Фивах и, видимо, хорошо знавший об идеях Эпаминонда), который выстраивал войско по 8—16 человек в глубину. При фаланге, состоявшей из 8 рядов, копья (сариссы) имели в длину около 5,5—6 метров (18 футов); копья переднего ряда выставлялись на 4—4,5 метра (14 футов) перед линией войска, копья заднего ряда доходили до уровня этой линии. При более глубоком построении и при уменьшении длины сариссы до 4,2 метра (14 футов) только первые пять рядов выставляли копья наружу вперёд; остальные солдаты держали их вкось над плечами своих передних товарищей. Преимуществом этого построения было то, что фаланга представляла непроницаемую массу в случае производившейся на неё атаки и, с другой стороны, тяжело обрушивалась на неприятеля при наступлении; недостаток же заключался в том, что фаланга была малоподвижна, не могла переменить фронт перед лицом неприятеля и была непригодна для рукопашных схваток.
Во времена диадохов качество уступило место количеству, что привело к сокрушительному поражению в битве при Кинокефалах в 197 году до н. э. от римских легионов в ходе Второй македонской войны.
У римлян построение фалангой практиковалось до введения манипулярного построения Марком Фурием Камиллом, а также при императорах в войнах с варварскими племенами.
Выделяют два основых типа фаланги:
- Классическая — в одной руке большой круглый щит (гоплон) в другой копьё. Основу классической фаланги составляли гоплиты.
Сплочённые и тесные шеренги воинов (от 8 до 25 рядов). В фаланге невозможно было поменять место. Только если воин был ранен или убит, его место занимал сосед. Сражались только два первых ряда, а задние оказывали давление для усиления натиска и заменяли павших. Недостатком было отсутствие манёвренности и незащищенность сзади и с боков. Поэтому их прикрывали пелтасты и воины с пращами.[3]
- Македонская (эллинистическая) — длинное копьё (сариссу) из-за тяжести удерживают двумя руками, маленький щит закреплён на локте ремнём. Основу македонской фаланги составляли сариссофоры.
«Конная Фаланга» — иногда встречающееся (не являющееся научным, конные воины с копьями 1,5-2 метра облаченные в бронзовые доспехи), описательное название строя гетайров времён Александра Македонского и его отца Филиппа, в противовес более поздним гетайрам.
Распространённые заблуждения
В первую очередь, не нужно слишком буквально воспринимать утверждения о том, что воины фаланги составляли «стену щитов», образовывая сплошной фронт шириной чуть ли не со всё поле боя. На самом деле в этом случае фаланга не смогла бы нормально маневрировать по полю боя, не говоря уже о каких либо перестроениях, о которых античные источники сообщают периодически. Можно считать надёжно установленным, что даже классическая греческая фаланга не образовывала сплошного фронта, а в зависимости от потребностей конкретной битвы делилась на части, между которыми оставались интервалы, что делало возможным наступление в правильном строю и даже более сложные манёвры. Эти же интервалы использовали аконтисты — метатели дротиков — и пельтасты, которые выбегали вперёд наступающей фаланги и забрасывали противников дротиками, а затем отступали за боевые порядки гоплитов. Монолитный строй гоплиты образовывали лишь непосредственно перед столкновением с противником. Римляне в дальнейшем развили эту систему, выработав ещё более гибкий манипулярный строй.
Распространённая теория о том, что в классической греческой фаланге копья были разной длины — короткие в первом ряду и постепенно удлинявшиеся к последнему ряду, была, на самом деле, придумана теоретиками военного дела в XIX веке (так понимали македонскую тактику Иоганн фон Нассау и Монтекуколи) и опровергнута археологическими находками. И даже в теории система копий разной длины противоречит как тогдашним принципам комплектования войска (состоявшей в основном из ополченцев, пришедших на войну со своим личным оружием), так и принципам взаимозаменяемости воинов в фаланге. Система с копьями разной длины требует более-менее постоянного войска, а воин с коротким копьём в такой системе не сможет полноценно заменить воина с длинным, и наоборот. В системе же с копьями постоянной длины для формирования полноценной фаланги достаточно потребовать, чтобы каждый ополченец (или наёмник) явился с копьём стандартной длины, после чего достаточно наиболее опытных и имеющих лучшие доспехи поставить в первый ряд.
Применительно к македонской и эллинистической фаланге данный вопрос является дискуссионным. В защиту истинности теории о разной длине копий в македонской фаланге говорилось о невозможности использования сарисс, длина которых достигала 4-6 метров, воинами первого ряда. Воин якобы не смог бы удерживать такое оружие (пусть и снабжённое противовесом) за один конец и прицельно наносить удары другим концом, а лишь только закрывал бы обзор бойцам задних рядов. Однако имеется множество описаний сражений позднего средневековья, в которых баталии пикинёров используют длинные пики (причём без противовесов) против пехоты, вооружённой аналогично. В труде Г. Дельбрюка «История военного искусства в рамках политической истории» ещё разделяется гипотеза о копьях разной длины в македонской фаланге, однако бой гасконцев с ландскнехтами описывается следующим образом:
«Когда гасконцы в том же сражении сшиблись с ландскнехтами, рассказывает Монлюк, то столкновение было так сильно, что первая шеренга с обеих сторон рухнула на землю (tous ceux des premiers rangs, soit du choc ou des coups, furent, portйs а terre). Конечно, это не следует понимать вполне дословно. Но когда дальше говорится, что победу одержали вторая и третья шеренги, ибо задние потеснили их вперед (саr les derniers rangs les poussaient en avant), то такое описание соответствует всему тому, что про это передают другие источники. Надо думать, что при таком натиске сзади, когда люди сжаты плечом к плечу, люди первых шеренг должны бы проткнуть друг друга пиками; отчасти так и бывало, но так как именно первые ряды носили крепкую броню, то нередко пики ломались, или поднимались острием в воздух, или же выскальзывали из рук солдат назад, несмотря на зарубки, которые имелись на древке, чтобы крепче их держать. Наконец, происходила давка, так что было почти невозможно пользоваться оружием. С такой картиной боя мы не встречаемся в древности, ибо позднейшей македонской фаланге не приходилось сражаться с однородным противником.»
См. также
аналогичные построения:
- Шилтрон — построение пехоты в круг ощетинившийся копьями
- Баталия — построение пикинёров квадратом, образующее «лес пик»
- Каре — построение квадратом, образующее «лес штыков», не дающий врагу сделать конный рейд в тыл войскам
Напишите отзыв о статье "Фаланга (строй)"
Примечания
- ↑ Страбон, География, Кн.7:3:17
- ↑ Андреев Ю.В., Кошеленко Г.А., Кузищин В.И., Маринович Л.П. История Древней Греции / Кузищин В.И.. — М.: Высш. шк., 2001. — 399 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-06-003676-6.
- ↑ Б.Байер, У. Бирштайн и др. История человечества 2002 ISBN 5-17-012785-5
Литература
- Андреев Ю. В. Кто изобрел греческую фалангу? // Петербургский археологический вестник. № 7. СПб., 1993. — С. 36-42.
- [unis.shpl.ru/pages/BooksCard.aspx?bookId=778725&dbType=Y Блаватский В. Д. Дорийская фаланга и её происхождение // Материалы и исследования по археологии СССР. № 130. — С. 225—229.]
- Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. — М.: Директмедиа Паблишинг, 2005.
- [www.academia.edu/19619758/The_Perioikoi_in_the_Tactical_Organization_of_the_Spartan_Army_and_the_Citizen_Morai_Issue_%D0%9F%D0%B5%D1%80%D0%B8%D1%8D%D0%BA%D0%B8_%D0%B2_%D1%81%D1%82%D1%80%D1%83%D0%BA%D1%82%D1%83%D1%80%D0%B5_%D1%81%D0%BF%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B0_%D0%B8_%D0%B2%D0%BE%D0%BF%D1%80%D0%BE%D1%81_%D0%BE_%D0%B3%D1%80%D0%B0%D0%B6%D0%B4%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D1%85_%D0%BC%D0%BE%D1%80%D0%B0%D1%85_ Зайков А. В. Периэки в структуре спартанского войска и вопрос о «гражданских морах» // Известия Уральского федерального университета. Серия 2. 2015. № 4. С. 125—132.]
- Кузнецов В. Ф. Археологические данные о времени введения гоплитской фаланги в этрусских полисах // Вопросы археологии Приобья / Отв. ред. И. Н. Сосновкина. Тюмень, 1979. — С. 152—156.
- Лаптенков В. В. Как сражалась древнегреческая фаланга // Вопросы истории. 1995. № 9. — С. 159—163.
- Нефедкин А. К. Основные этапы формирования фаланги гоплитов: военный аспект проблемы // ВДИ. 2002. №. 1. — С. 87-96.
- Нефедкин А. К. Изучение феномена фаланги в историографии новейшего времени // Мнемон. Вып. 3. СПб., 2004. — С. 453—464.]
- Bauer. Die Kriegsaltertümer (1 ч. IV т. «Handbuch der Klassischen Altertumswissenschaft» Iw. Müller’a). Мюнхен, 1892.
- Droysen. Heerwesen und Kriegführung der Griechen (во 2 ч. II т. Hermann’s, «Lehrbuch der Griechischen Antiquitäten»). Фрейбург, 1888, 1889.
- Rüstow und Köchly. Geschichte des griechischen Kriegswesens. Aapay, 1852.
Ссылки
- [www.roman-glory.com Римская Слава] Античное военное дело
- [xlegio.ru/ancient-armies/military-organization-tactics-equipment/hoplite-phalanx-formation-main-stages/ А. К. Нефёдкин «Основные этапы формирования фаланги гоплитов: военный аспект проблемы»]
- [xlegio.ru/ancient-armies/military-organization-tactics-equipment/phalanx-formation-stages/ Александр Жмодиков «ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ ФАЛАНГИ»]
- [xlegio.ru/ancient-armies/military-organization-tactics-equipment/phalanx-against-phalanx/ Александр Жмодиков «ФАЛАНГА ПРОТИВ ФАЛАНГИ»]
- [unifa.ru/armii_drevnei_grecii_vi-iv_vv_do_n_e/falanga_v_boyu Фаланга в бою]
- При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
Отрывок, характеризующий Фаланга (строй)
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.