Фальконе, Этьен Морис
| Этьен Морис Фальконе | |
| фр. Étienne Maurice Falconet | |
 Этьенн Морис Фальконе | |
| Жанр: | |
|---|---|
Этье́нн Мори́с Фальконе́ (фр. Étienne Maurice Falconet; 1 декабря 1716, Париж — 4 января 1791, Париж) — французский скульптор, в своих произведениях воплотивший эмоционально-лирическую линию европейского классицизма XVIII века.
Содержание
Ранние годы
Учился у своего дяди, мраморщика по профессии, затем работал под руководством придворного скульптора-портретиста Жана Батиста Лемуана, одновременно изучая в версальском парке работы известных французских мастеров. В 1744 принят в Парижскую Академию за представленную на конкурсе группу «Милон Кротонский»; в 1754 году за исполнение этой группы в мраморе получил звание академика. В этом раннем произведении, как и в ряде других работ, Фальконе сохранил свойственную пластике барокко динамику и театральность, одновременно тяготея к классицистической ясности формы.
Работы для церкви святого Роха
В 1753—1766 годах Фальконе принимает участие в украшении капелл Распятия и святой Девы в парижской церкви святого Роха. Из восьми скульптурных групп, исполненных в манере барочных алтарей XVII века, сохранилась лишь одна — «Моление о чаше», остальные погибли в годы Французской революции. В капелле Распятия скульптурную группу со Спасителем на кресте Фальконе установил на постаменте в виде груды необработанных камней, контраст естественной фактуры постамента и отполированных фигур создавал изысканный декоративный барочный эффект (впоследствии этот прием будет использован в памятнике Петру I).
Произведения 1750-1760-х годов
В работах, исполненных по заказу мадам де Помпадур, фаворитки Людовика XV, старался следовать господствовавшей при дворе моде на искусство рококо.
Статуи «Музыка», «Амур», «Купальщица», полные рокайльной изысканной грации, естественны и изящны без жеманства, — аллегорические образы по-земному конкретны. В 1757 Фальконе был назначен директором Севрской фарфоровой мануфактуры (находившейся под покровительством маркизы де Помпадур), для которой создает множество сразу вошедших в моду статуэток из бисквита с изображением аллегорий и мифологических персонажей. Преклоняясь перед античным искусством, мастер, однако, никогда не воспринимал его как холодный и безжизненный канон. «Только природу, живую, одухотворенную, страстную должен воплощать скульптор в мраморе, в бронзе или в камне», — эти слова всегда были девизом Фальконе. Образы сидящей девочки-подростка с розами у ног, юной девушки в античном хитоне с голубем в руках, ожившей Галатеи, перед которой склонился восхищенный Пигмалион, исполнены нежного элегического настроения, силуэты фигур плавны и изящны, легкие наклоны полны музыкальной грации.
Подлинным шедевром мастера явилась статуя «Зима», о которой восторженно отозвался друг скульптора Дени Дидро, не раз повторявший, что ценит в творчестве Фальконе прежде всего верность природе. Облик сидящей девушки, олицетворяющей зиму и прикрывающей плавно спадающими складками одеяния, как снежным покровом, цветы у ног, полон тихой мечтательной грусти. А иллюзией зимы являются знаки зодиака, изображенные по сторонам постамента, и чаша у её ног, расколовшаяся от замерзшей воды. «Это, может быть, самая лучшая вещь, какую я мог сделать, и я смею думать, что она хороша», — писал Фальконе.
«Медный всадник»
Всю жизнь Фальконе мечтал о создании монументального произведения, — воплотить эту мечту ему удалось в России. По совету Дидро императрица Екатерина II поручила скульптору создание конного памятника Петру I. Эскиз из воска был сделан ещё в Париже, после приезда мастера в Россию в 1766 началась работа над гипсовой моделью в величину статуи.
Отказавшись от аллегорического решения, предложенного ему в окружении Екатерины II, Фальконе решил представить самого царя как «созидателя, законодателя и благодетеля своей страны», который «простирает десницу над объезжаемой им страной». Голову статуи он поручил моделировать своей ученице Мари Анн Колло, но впоследствии, по-видимому, внес свои коррективы в образ, пытаясь выразить в лице Петра сочетание мысли и силы. В статуе царя, усмиряющего коня, великолепно передано единство движения и покоя; особое величие монументу придают царственно гордая посадка Петра, повелительный жест руки, поворот вскинутой головы в лавровом венке, олицетворяющие сопротивление стихии и утверждение державной воли. Возвышаясь на постаменте из цельного камня в виде волны, памятник выразительным силуэтом вырисовывается на фоне перспективы Петербурга. Выбитая на пьедестале лаконичная надпись «Petro primo Catharina secunda» («Петру Первому Екатерина Вторая») сделана по предложению Фальконе с незначительной редакцией самой Екатерины, изначально надпись выглядела как «Петру Первому от Екатерины Второй». Отделку бронзы после отливки (которую делал пушечник Емельян Хайлов) в 1775 Фальконе выполнял сам. Покинув Россию в 1778 до установки монумента (торжественное открытие памятника было приурочено к двадцатилетию царствования Екатерины II 7 августа 1782 года), Фальконе уехал в Голландию и в 1781 вернулся во Францию. Последние 10 лет жизни, разбитый параличом, он не мог работать и творить.
Адреса в Санкт-Петербурге
1766—1778 — мастерская в доме П. П. Жако — Большая Морская улица, 11.
Фотогалерея
- Étienne Maurice Falconet-Winter-Hermitage.jpg
Зима, 1771. Мрамор. Эрмитаж
Напишите отзыв о статье "Фальконе, Этьен Морис"
Литература
- Собко Я. Фальконет, Этиен-Морис // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
- Топалова Е. Жизненный путь Э. М. Фальконе. — М.: Де-По, 2011. — 204 с. — (Коллекция биографий). — 500 экз., ISBN 978-5-904147-26-6
- Фальконэ, Этьен-Морис // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Ссылки
- [www.artcyclopedia.com/artists/falconet_etienne-maurice.html Artcyclopedia]
- [memoirs.ru/texts/Falk_RS84_9_4.htm Фальконе Э.-М. Письмо к герцогу д Эгильон от 27 августа 1769 г. / Сообщ. И примеч. Н. К. Богушевский // Русская старина, 1874. — Т. 9. — № 4. — С. 760—764. — Под загл.: Фальконет, строитель памятника Петру I. 1716—1791.]
Отрывок, характеризующий Фальконе, Этьен Морис
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
