Фаминцын, Андрей Сергеевич

Андрей Сергеевич Фаминцын
Дата рождения:	17 (29) июня 1835(1835-06-29)
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:	8 декабря 1918(1918-12-08) (83 года)
Место смерти:	Петроград
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	ботаника, физиология растений
Альма-матер:	Санкт-Петербургский университет
Научный руководитель:	Л. С. Ценковский
Известные ученики:	А. Ф. Баталин; И. П. Бородин; Д. И. Ивановский; Р. Э. Регель; К. А. Тимирязев; О. В. Баранецкий; В. В. Половцов
Известен как:	создатель всемирно известной научной школы физиологии растений

Андре́й Серге́евич Фа́минцын (17 (29) июня 1835, Москва, — 8 декабря 1918, Петроград) — ботаник, ординарный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (экстраординарный с 1883 года, ординарный с 1891 года; адъюнкт с 1878 года), общественный деятель.

Профессор, заведующий кафедрой физиологии растений Санкт-Петербургского университета. Основоположник петербургской школы физиологов растений; автор первого отечественного учебника по физиологии растений (1887). Основные труды Фаминцына связаны с фотосинтезом и обменом веществ в растениях. В докторской диссертации «Действие света на водоросли и некоторые другие близкие к ним организмы» (1866) Фаминцын впервые доказал, что процесс ассимиляции CO₂ и образование крахмала в зелёных клетках водорослей могут происходить не только при естественном дневном свете, но и при искусственном освещении. Вместе с О. В. Баранецким (1867) показал сложную природу лишайников и впервые выделил из лишайников зелёные клетки (гонидии), установив тождество их со свободноживущими водорослями. Открыл симбиоз водорослей с радиоляриями. Развивал теорию симбиогенеза.

В области эмбриологии одним из первых приступил к изучению развития зародыша у однодольных. Впервые в России начал развивать экспериментальные исследования в физиологии растений.

В Петербургской Академии наук по его инициативе была организована в 1890 году ботаническая лаборатория — первое в России специальное научно-исследовательское учреждение по физиологии растений.

Фаминцын был инициатором образования (1901) и председателем Бюро библиографии по естествознанию и математике в России при Академии наук, вместе с В. И. Вернадским был инициатором создания Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). Президент Вольного экономического общества (1906—1909), почётный президент Русского ботанического общества (1915).

Путь в науке

По окончании курса в 3-й Санкт-Петербургской гимназии поступил на естественное отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. Занимался ботаникой под руководством профессора Л. С. Ценковского. Ещё студентом получил золотую медаль за работу «Естественная история хвойных Санкт-Петербургской флоры». По окончании курса в 1857 году отправился на собственный счёт за границу, где провёл два года, работая в Гейдельберге, Фрейбурге (занимался у А. де Бари) и на берегу Средиземного моря.

По возвращении в Петербург защитил в 1861 году магистерскую диссертацию «Опыт химико-физиологического исследования над созреванием винограда» и начал читать лекции по анатомии и физиологии растений в Санкт-Петербургском университете. В том же году получил кафедру ботаники в Медико-хирургической академии, которую скоро оставил, всецело посвятив свои силы университету.

После защиты диссертации на степень доктора ботаники в 1867 году («Действие света на водоросли и другие близкие к ним организмы») утверждён в звании экстраординарного профессора. В 1872 году назначен ординарным профессором. В 1878 году Фаминцын был избран адъюнктом Императорской академии наук, а впоследствии экстраординарным (1883) и ординарным академиком (1891). В 1889 году Фаминцын оставил университет, получив звание почётного его члена. При Академии наук Фаминцын устроил ботаническую лабораторию. Состоял некоторое время профессором Высших женских курсов.

В 1890 году Фаминцын основал и возглавил лабораторию анатомии и физиологии растений при Академии наук (ныне Институт физиологии растений имени Тимирязева Российской Академии наук).

В 1906—1909 годах Фаминцын возглавлял Императорское Вольное экономическое общество (до того с 1903 года был его вице-президентом).

Фаминцын входил вместе с другими крупнейшими учёными (А. П. Карпинский, М. А. Рыкачёв, И. П. Павлов, Н. С. Курнаков и др.) в состав Комиссия по изучению естественных производительных сил России (КЕПС), организованной в Академии наук по инициативе группы академиков во главе с В. И. Вернадский в 1915 году в связи с Первой мировой войной.

Фаминцын не был в числе членов учредительного съезда Русского ботанического общества в 1915 году, но как академик всячески содействовал его организации и проведению. В 1916 году он был избран почётным президентом Общества и вошёл в состав его первого Совета.

Чисто физиологические исследования Фаминцына посвящены главным образом влиянию света на различные физиологические процессы. Объектом для исследований по большей части служили водоросли. Действительно, для констатирования многих физиологических процессов трудно подыскать другой более подходящий объект. Например, образование крахмала в клетках Спирогиры, по исследованиям Фаминцына, наступает уже после 30-минутного освещения светом лампы. Фаминцын изучил также влияние света на движение зооспор, на образование хлорофилла и т. д. Фаминцын впервые применил (1868) лампы (керосиновые) для выращивания растений. Кроме физиологических исследований, Фаминцыну принадлежит ряд работ анатомических и морфологических. Морфологические исследования посвящены вопросу о зародышевых пластах, а также выяснению природы лишайников. Попытка заставить гонидии лишайников жить самостоятельной жизнью привела к открытию симбиоза грибов с водорослями. В 1869 году Фаминцын и Осип Васильевич Баранецкий обнаружили, что зелёные клетки в лишайнике — одноклеточные водоросли. Фаминцын и Баранецкий идентифицировали их со свободноживущей водорослью требуксией (Trebouxia). Это открытие было воспринято современниками как «удивительнейшее».

Фаминцыну принадлежат также исследования над сферокристаллами углекислого кальция и сравнение их строения со строением крахмальных зёрен.

В начале XX века К. С. Мережковский (1905, 1909) и Фаминцын (1907) выдвинули гипотезу о ведущей роли симбиоза в прогрессивной эволюции органического мира (гипотеза симбиогенеза), рассматривая, например, хлоропласты цветковых растений как видоизменённые симбиотические водоросли.

Фаминцын впервые (1883) ввёл термин «обмен веществ» применительно к растениям.

Фаминцын рассматривал испарение воды растениями «как сложнейшую функцию растений, в которой не только отражаются внешние влияния, но и все процессы, происходящие внутри растения».

Учёные труды

• Beitrag zur Kenntniss der Valonia utricularis // Bot. Zeitung. — 1860.
• Die Wirkung des Lichtes auf das Wachsen der keimenden Kresse // Mem. de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg, VII сер.. — 1865. — Т. VIII.
• Die Wirkung des Kerasin-Lampenlichtes auf Spirogyra orthospira // Bull. de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — 1865. — Т. X. — С. 4.
• Die Wirkung des Lichtes auf Bewegung der Chlamydomonos pulvisculus, Euglena viridis und Oscillatoria insignis // Mélanges biologiques de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — 1866. — Т. 6.
• Die Wirkung des Lichtes auf das Ergrünen der Pflanzen // Pringsheim’s Jahrbücher. — 1866. — Т. VI.
• Die Wirkung des Lichtes und der Dunkelheit auf die Vertheilung der Chlorophyllkörner in den Blättern von Mnium // Mélanges biologiques de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — 1867. — Т. VI.
• Beitrag zur Entwickelungsgeschichte der Gonidien und Zoosporenhildung der Physcia parietina // Bot. Zeitung. — 1867.
• Die Wirkung des Lichtes auf die Zelltheilung der Spirogyra // Mélanges biologiques de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — Т. VI.
• Vortrag über Amylum-artige Gebilde des kohlensauren Kalkes // Verhandl. d. naturh.-med. Vereins zu Heidelberg. — 1869.
• Die anorganischen Salze als ausgezeichnetes Hülfsmittel zum Studium der Entwicklung niederer chlorophyllhaltiger Organismen // Botan. Zeitung. — 1871.
• Die Wirkung des Lichtes auf die Zelltheilung // Mélanges biologiques de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — 1873. — Т. IX.
• Beitrag zur Kenntniss der Myxomyceten // Bot. Zeitung. — 1873.
• Beitrag zur Keimblattlehre im Pflanzenreiche // Mélanges biologiques de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — Т. IX.
• Entwickelung der Blattspreite von Phaseolus multiflorus // Bot. Zeitung. — 1875.
• Beitrag zur Keimblattlehre im Pflanzenreiche // Mem. de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — Т. XXII.
• Zweiter Beitrag zur Keimblattbildung im Pflanzenreiche // Bot. Zeitung. — 1876.
• Ueber Knospenbildung bei Equiseten // Mélanges biologiques de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — Т. IX. — С. 573.
• Die Zerlegung der Kohlensäure durch Pflanzen bei künstlicher Beleuchtung // Mélanges biologiques de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — 1880. — Т. X.
• Die Wirkung der Intensität des Lichtes auf bie Kohlensäurezersetzung durch Pflanzen. — 1880. — Т. X.
• Studien über Krystalle und Krystallite // Mem. de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — 1884.
• Ueber Kieselsäuremembranen und geschichtete Myelingebilde // Mélanges biologiques de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — 1884.
• Исследование состава золы цветени сосны, Фаминцына и Пржибытка // Тр. С.-Петерб. об-ва. естествоиспытателей. — 1885. — Вып. XVI.
• Ueber Knospenbildung bei Phanerogamen // Bull. de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — Т. XXX.
• Учебник физиологии растений, СПБ, 1887
• Beitrag zur Symbiose von Algen und Thieren // Mém. de l’Acad. de Sc. de St.-Petersbourg. — 1889. — Т. XXXVI.
• О психической жизни простейших представителей живых существ // Тр. VIII съезда русских естествоиспытателей и врачей. — 1890.
• Обзор ботанической деятельности в России за 1890, 1891, 1892 и 1893 гг.
• О симбиозе водорослей с животными // Тр. Ботанич. лаборатории Имп. акад. наук. — 1891. — № 1.
• Новая форма из бактерий Nevskia ramosa // Тр. Ботанич. лаборатории Имп. акад. наук. — 1891. — № 1.
• О судьбе хлорофилловых зёрен в семенах и проростках // Тр. Ботанич. лаборатории Имп. акад. наук. — 1893.
• Современное естествознание и психология (1898).
• Обмен веществ и превращение энергии в растениях, СПБ, 1883
• К реформе учебного дела в России // Вестник Европы. — 1901. — № 6.
• О роли симбиоза в эволюции организмов // Зап. Имп. акад. наук, физ.-мат. отд. Серия 8. — 1907. — Т. 20, № 3. — С. 1—14.

Литература

• Агафонов, В. К. А. С. Фаминцын // Мир Божий : журнал. — 1900. — № 11. Отд. 2. — С. 30—32.
• Бородин И. П. Андрей Сергеевич Фаминцын (1835—1918) [Некролог] // Журн. Рус. ботан. об-ва. — 1919. — Т. 4, № 1. — С. 132—145. — библиография печатных трудов Фаминцына
• Сенченкова Е. М. Андрей Сергеевич Фаминцын (К 40-летию со дня смерти) // Ботан. журн.. — 1960. — Т. 45, № 2.
• История и современное состояние физиологии растений в Академии наук. — М., 1967.

Ссылки

• Фаминцын, Андрей Сергеевич — статья из Большой советской энциклопедии.
• Фаминцын, Андрей Сергеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/13046 Фаминцын, Андрей Сергеевич] в Биографическом словаре  (Проверено 9 декабря 2009)
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52473.ln-ru Профиль Андрея Сергеевича Фаминцына] на официальном сайте РАН

Отрывок, характеризующий Фаминцын, Андрей Сергеевич

Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.