Фанагорийский 11-й гренадерский полк
Поделись знанием:
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
11-й Гренадерский Фанагорийский Генералиссимуса Князя Суворова, ныне ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЫСОЧЕСТВА Великого Князя ДИМИТРИЯ ПАВЛОВИЧА полк | |
Полковой нагрудный знак | |
Годы существования |
25 мая 1790 - 1918 |
---|---|
Страна | |
Входит в |
3 гренадерская дивизия |
Тип |
пехота |
Дислокация | |
Знаки отличия |
см. ниже |
11-й гренадерский Фанагорийский генералиссимуса князя Суворова полк,
с 1891 года — 11-й гренадерский Фанагорийский генералиссимуса князя Суворова, ныне Его Императорского Высочества великого князя Димитрия Павловича полк
- Старшинство — 25 мая 1790 г.
- Полковой праздник — 30 августа.
- Штаб-квартира — Москва.
Содержание
История полка
- 25 мая 1790 — Фанагорийский гренадерский полк 4-батальонного состава сформирован А. В. Суворовым из гренадерских рот разных полков (Новгородского, Ингерманландского, Смоленского, Витебского, Апшеронского, Ростовского, Углицкого, Днепровского, Архангелогородского, Тульского, Черниговского и Вологодского).
- 1796 — полк приписан к Смоленской инспекции, приведен в состав двух фузилерных батальонов по пяти рот каждый.
- 31 октября 1798 — присвоено имя гренадерского генерал-майора Жеребцова полка
- 27 сентября 1799 — присвоено имя гренадерского генерал-майора Мамаева полка
- 29 марта 1801 — возвращено имя Фанагорийского гренадерского полка.
- 30 апреля 1802 — приведен в состав трёх батальонов (одного гренадерского и двух фузелерных) по четыре роты в каждом.
- 19 августа 1801 — шефом полка назначен генерал-майор граф С. М. Каменский.
- 1806 — приписан к 12-й пехотной дивизии князя Голицына.
- 12 октября 1810 — переформирован в состав 3 фузилерных батальонов по одной гренадерской и три фузилерных роты в каждом.
- 1811 — приписан к 2-й гренадерской дивизии Карла Мекленбургского.
- В 1812 года был во 2-й гренадерской дивизии 8-го пехотного корпуса.
- 1814 — приписан к 1-й (затем ко 2-й) бригаде 3-й гренадерской дивизии.
- 17 августа 1826 — присвоено имя гренадерского генералиссимуса князя Суворова полка.
- 28 января 1833 — к Фанагорийскому гренадерскому полку присоединена половина (два батальона и один полубатальон) 6-го карабинерного полка.
- 19 марта 1857 — присвоено имя Фанагорийского гренадерского генералиссимуса князя Суворова полка. Приведен к составу двух батальонов.
- Апрель 1863 — сформирован 3-й батальон.
- 25 марта 1864 — присвоено имя 11-го гренадерского Фанагорийского генералиссимуса князя Суворова полка.
- 29 октября 1891 — шефом полка назначен Великий Князь Дмитрий Павлович.
- 22 марта 1917 — с полка снято шефство Великого Князя Дмитрия Павловича.
Участие в боевых действиях
- 1787—1792 — Русско-турецкая война (участие в штурме Измаила 10 декабря 1790 года).
- 1806—1812 — Русско-турецкая война (георгиевское знамя за сражение под Базарджиком).
- 1812 — Отечественная война (отличился в сражении под Бородино).
- 1813—1814 — Заграничные походы (отличился в сражениях при Лютцене и Лейпциге).
- 1877—1878 — Русско-турецкая война (участвовал в сражении при Плевне).
- 1914—1917 — Первая мировая война (выступил 27 августа 1914 года).
Шефы полка
- 1790—? — генерал-аншеф граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский
- 03.12.1796—10.05.1797 — генерал-поручик Сергей Алексеевич Булгаков
- 10.05.1797—08.09.1799 — генерал-майор (с 24.10.1798 — генерал-лейтенант) Михаил Алексеевич Жеребцов[1]
- 27.09.1799—19.08.1801 — генерал-майор Илья Данилович Мамаев
- 19.08.1801—23.06.1806 — генерал-майор (с 15.06.1806 — генерал-лейтенант) граф Сергей Михайлович Каменский 1-й
- 23.06.1806—13.09.1806 — полковник Иван Иванович Палицын
- 13.09.1806—01.09.1814 — генерал-лейтенант (c 14.06.1810 — генерал от инфантерии) граф Сергей Михайлович Каменский 1-й
- 1826—1917 — генералиссимус князь Александр Васильевич Италийский, граф Суворов-Рымникский
- 1878—1882 — генерал-адъютант светлейший князь Александр Аркадьевич Италийский, граф Суворов-Рымникский (2-й шеф)
Командиры полка
- Пётр Николаевич Сытин — полковник[2].
- 1790—1792 — полковник Василий Иванович Золотухин
- 1792—10.05.1797 — бригадир Михаил Алексеевич Жеребцов
- 10.05.1797—21.11.1797 — полковник Иван Петрович Ляпунов
- 08.07.1798—10.11.1798 — полковник Сергей Алексеевич Тучков
- 10.12.1798—16.05.1803 — подполковник (с 21.06.1799 — полковник) Иван Васильевич Языков
- 25.06.1803—09.10.1805 — подполковник (с 30.11.1803 — полковник) Иван Ларионович Перепечин
- 01.01.1806—17.01.1811 — подполковник (с 12.12.1807 — полковник, с 14.06.1810 — генерал-майор) Богдан Борисович Гельфрейх
- 31.01.1811—01.09.1814 — подполковник (с 21.11.1812 — полковник, с 20.07.1814 — генерал-майор) Евгений Александрович Головин 2-й
- 01.06.1815—09.06.1816 — полковник Григорий Дементьевич Слюняев
- 09.01.1816—13.02.1821 — подполковник (с 06.10.1817 — полковник) Фёдор Иванович Богданович 2-й
- 13.02.1821—26.03.1823 — подполковник Павел Иванович Свечин 5-й
- 26 марта 1823—? — полковник Николай Иванович Добрышин 1-й
- Губерт, Николай Егорович
- Троцкий
- Поляков, Пётр Григорьевич 2-й
- 26.03.1839 — хх.01.1842 — полковник (с 09.08.1839 — генерал-майор Свиты) светлейший князь Суворов, Александр Аркадьевич
- 06.03.1842-? — барон Корф, Павел Иванович
- 09.12.1842-? — барон Икскуль-фон-Гильдебрандт, Александр Александрович
- 25.04.1850-? — Космачёв, Никита Петрович
- 15.03.1851-? — Русинов, Фёдор Иванович
- 30.04.1852-? — Бер, Карл Андреевич
- 07.09.1854-? — Кассюра, Яков Степанович
- 29.10.1862—1872 — полковник Теннер, Николай Карлович
- 13.01.1872—1878 — полковник Кюстер, Виктор Карлович[3]
- 10.08.1878-12.03.1887 — полковник Савицкий, Людвиг Фёдорович
- 23.03.1887 — ? — Вишневский, Николай Николаевич
- ? — хх.04.1895 — полковник Кулагин
- 1899—11.09.1903 — полковник Ходнев, Иван Дмитриевич
- 31.10.1903—07.05.1905 — полковник Юзефович, Феликс Доминикович
- 29.07.1910—01.09.1910 — полковник Оболешев, Николай Николаевич
- 01.09.1910—26.04.1913 — полковник Дюгаев, Михаил Капитонович
- 26.04.1913—02.06.1915 — полковник Гришинский, Алексей Самойлович
- 02.06.1915—1916 — полковник Вильчевский, Павел Эмильевич
Числились в полку
- 18.08.1860—12.04.1865 — Великий Князь Николай Александрович
- 21.09.1880—14.10.1902 — Великий Князь Павел Александрович
Во время Первой мировой войны будущий советский военачальник И. А. Пресняков служил в полку начальником команды пеших разведчиков.
Офицеры полка, убитые и раненые при Бородине (12-я и 13-я стены храма Христа Спасителя)
Убиты
- Майор Маннекин 1-й
- Штабс-капитан Масальский
- Поручик Зинкевич
- Поручик Находский
- Поручик Оленич 3-й
- Подпоручик Ганипровский
- Подпоручик Дерожинский
- Подпоручик Нестеров
- Подпоручик Попов
- Подпоручик Салонников
- Подпоручик Цытович
- Прапорщик Куроедов
Ранены
- Подполковник Головин
- Майор Богданович
- Майор Гартунг
- Майор Станиславский
- Капитан Евдокимов
- Капитан Казакевич
- Капитан Перепечин
- Капитан Хребтович
- Штабс-капитан Добровольский
- Штабс-капитан Кобяков
- Штабс-капитан Марков 1-й
- Штабс-капитан Марков 2-й
- Штабс-капитан Первов
- Поручик Бейгул
- Поручик Денисевич
- Прапорщик Азалин
- Прапорщик Ковалевский
- Прапорщик Станиславский
- Прапорщик Стефановский
Боевые отличия
- Георгиевское полковое знамя за подвиги при взятии Базарджика в 1810 г., в сражениях при Остроленке 14 мая 1831 г. и под Плевной 28 ноября 1877 г.;
- Две георгиевские трубы с надписью: «За разбитие и пленение турецкой армии под Плевною, 28 ноября 1877 г.»
Итак, номер первый: фельдфебель первой роты, юнкер Куманин!
Ловко и непринужденно встал высокий красавец Куманин.
— Имени светлейшего князя Суворова гренадерский Фанагорийской полк.— Куприн А. И. [www.kuprin.de/ruhtm/junkera/28_poslednye_dni.htm Юнкера (Соб. соч., т.6), Часть III, Глава XXVIII. Последние дни]. — М.: ГИХЛ, 1958. — С. 366.
Дислокация полка
- 1-й батальон, штаб и нестроевая рота — г. Москва, Немецкая ул., Семинарские казармы;
- 2-й батальон — г. Москва, Покровские-Занегинские казармы;
- 3-й и 4-й батальоны, команды: учебная, пулемётная, для связи и разведчиков — г. Москва, Сокольники, Сокольничьи казармы;
- музыкантская команда — г. Москва, 8-я Сокольническая ул., д. 4
- с 1892 по 1910 год - г. Ярославль, Николо-Мокринские казармы
- с 1888 по 1892 гг. - г. Рязань
- с 1857 по 1865 гг. - г. Касимов, Рязанской губ.
Напишите отзыв о статье "Фанагорийский 11-й гренадерский полк"
Примечания
- ↑ Исключен из списков убитым 27.09.1799
- ↑ Не прибыл по назначению.
- ↑ После Кюстера в течение года полком временно командовал командир 1-го батальона полковник Штральман, Христофор Фёдорович.
Литература
- Шавров Кассьян Рафаилович. Краткая история 11-го гренадерского Фанагорийского генералиссимуса князя Суворова полка. — Рязань, 1889
- [runivers.ru/lib/book6050/103804/ Шавров К. Краткая история 11-го гренадерского Фанагорийского генералиссимуса князя Суворова полка. — Москва, 1890 г.] на сайте Руниверс
- [adjudant.ru/p_fanagor/fanagor00.htm Шавров К. Р. Краткая история 11-го гренадерского Фанагорийского генералиссимуса князя Суворова полка. 1790–1890.] — Москва, 1890 Текстовая версия на сайте Адъютант.
Ссылки
- [www.regiment.ru/reg/II/A/11/1.htm 11-й гренадерский Фанагорийский генералиссимуса князя Суворова, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя Дмитрия Павловича полк]
- [www.pobeda.ru/content/view/5677/21/ Энциклопедия военной песни. Песня Фанагорийского гренадерского полка]
- [marsches.ru/ru/russia/article-Marsch_Fanagorijski_Regiment.html Полковой марш в MP3]
- [web.archive.org/web/20041110232029/www.vexillography.narod.ru/chasti7.htm#%F4%E0%ED%E0%E3 Полковые знамена]
- [bibliotekar.ru/rusOrden/33.htm Нагрудный знак]
- [forum.blockhaus.ru/uploads/post-268-1162924673_thumb.jpg Бескозырка нижнего чина]
- [ljplus.ru/img3/d/5/d5d/_rota.jpg Солдаты полка в Первую мировую войну (фото)]
Отрывок, характеризующий Фанагорийский 11-й гренадерский полк
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)