Фанар

К:Википедия:Страницы на КУ (тип: не указан)

Фанар, Фанарион (греч. Φανάρι) — исторический район в Константинополе, на южной стороне Золотого Рога, где расположена резиденция константинопольского патриарха. Находится на территории современного района Фенер.

История

Название район получил по расположенному здесь в византийскую эпоху фонарю, установленному на колонне, который, по всей видимости, выполнял роль маяка. После падения Константинополя в 1453 году Фанар, наряду с другими районами, не оказавшими сопротивления захватчикам, не был разграблен, население его избежало резни, церкви были сохранены. Правда, со временем большинство храмов были отобраны турками и превращены в мечети. От византийского времени на Фанаре до нашего времени в качестве православных храмов сохранились только церковь Марии Монгольской и ещё две маленькие часовни. После завоевания города эти районы стали основным местом проживания константинопольских греков.

Желая привлечь на свою сторону греческое население империи, султан Мехмед Завоеватель повелел восстановить церковное управление Константинопольского патриархата и избрать патриарха. Им стал Геннадий Схоларий, глава антиуниатской партии. Взамен конфискованного собора Святой Софии, христиане получили большую церковь Святых Апостолов, расположенную в районе, заселённом турками. Желая избежать столь неудобного соседства, патриарх Геннадий просил султана разрешения в качестве патриаршей резиденции использовать монастырь Паммакаристы, находившийся на греческом Фанаре. Однако в 1486 году при султане Мураде III церковь Паммакаристы была отобрана и превращена в мечеть Фетие Джами. Только через несколько лет, поменяв несколько мест, при патриархе Иеремии II в центре Фанара была построена новая резиденция Вселенского патриарха — церковь Святого Георгия. Деньги на строительство греки получили в Москве, у царя Феодора Ивановича. В 1601 году церковь святого Георгия была построена.

С этого времени начинается новый этап жизни Фанара, который становится центром греческого мира Османской империи. Это связано с положением Константинопольского патриарха, который в Османской империи занимал место главы христианского миллета, что превращало его в крупного государственного чиновника империи. Поэтому с начала XVII века район стал заселяться греческой знатью, представителями древних византийских аристократических родов. Эта новая греческая аристократия, честолюбивая и активная, стремившаяся к восстановлению великой империи, считала полезной близость к патриаршему двору. По месту своего жительства их называли фанариотами. Представители фанариотов как правило старались занимать ведущие должности в патриаршей администрации. Карьера священника или иерарха привлекала их редко. Многие из них были богатыми торговцами и обладали значительными финансовыми возможностями. Многие занимали высокие должности при дворе султана. Это позволяло им влиять на избрание патриарха, платить значительные суммы за его поставление. В результате к концу XVII века фанариоты фактически держали в своих руках всю церковную организацию.

С 1711 до 1821 года представители зажиточных фанариотских семей назначались воеводами Молдавии и Валахии, где становились, по существу, полноправными хозяевами.

См. также

• Фанариоты
• Святейший Архиепископ Константинополя — Нового Рима и Вселенский Патриарх
• Константинопольская православная церковь

Ссылки

• [www.patriarchate.org Ecumenical Patriarchate of Constantinople]

Отрывок, характеризующий Фанар

– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.