Фанариоты

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Фанариот»)
Перейти к: навигация, поиск

Фанарио́ты (греч. Φαναριώτες, рум. Fanarioţi, тур. Fenerliler) — исторически, собирательное название этнически греческой элиты в Османской империи, селившейся в районе Фанар в европейской части Константинополя в XVI — начале XX веков, близ резиденции Константинопольского Патриарха (в монастыре святого Георгия в Фанаре с начала XVII века), который в оттоманской системе администрации был признан в качестве главы (этнарха, миллет-баши) православного миллета (общины; осман. millet-i Rûm‎).

С конца XVII века ряд семейств фанариотов составили правящий класс в вассальных османских дунайских территориях. В частности, из фанариотов назначались господари княжеств Молдавия и Валахия, где их правление вызывало недовольство коренного населения. На Балканах термин фанариоты употребляется и в негативном смысле для обозначения коллаборационизма с турками во времена османского ига. Отдельные фанариотские деятели вынашивали планы реставрации Византийской империи путём постепенного завладения органами власти Османской империи и выступали за сохранение империи и контроля над негреческим православным населением со стороны Патриархии, которая находилась в значительной от них зависимости (см. также статью Великая идея (Греция)).

С 1920-х годов термин обычно обозначает руководство Константинопольского Патриархата.





Предыстория

После поражения в битве при Манцикерте (1071), значительные массы греческого и армянского населения оказались за пределами Византийской империи. Несмотря на частичное бегство на Балканы и некоторое начальное сопротивление, большинство греческого и эллинизованного населения Малой Азии приняло османское правление; первоначально османы относились ко вновь покорённым иноверным народам довольно лояльно.

Во время штурма Константинополя в мае 1453 султан Мехмед II приказал помиловать добровольно сдавшихся греков, которых было особенно много в квартале Фанар (где располагался главный маяк Константинополя, откуда русское слово «фонарь»). Именно Фанар и стал центром греческой общины в новом — теперь уже османском Константинополе.

Аккумуляция богатства и власти в руках фанариотов

Хотя вся правящая верхушка поверженной империи была уничтожена вскоре по взятии Константинополя[1], новый режим не мог не опираться на православное греческое духовенство и образованных греков в деле управления населением в новых владениях.

Со второй половины XVI века начала появляться прослойка состоятельных греков, занимавшихся торговлей. Первым греческим богачом оттоманской эпохи был Михаил Кантакузен, прозванный турками «Шайтан-оглу», который получил от султана монополию на торговлю пушниной с Русским государством, зарабатывая 60 тысяч дукатов в год[2]; в 1578 году он был казнён, а его имущество конфисковано.

По словам Арнольда Тойнби, «константинопольские греки после оттоманского завоевания из сферы общественной жизни перешли в область частного предпринимательства, чтобы через два века вновь вернуться на арену общественной жизни в качестве фанариотов, пользующихся значительными привилегиями при оттоманском дворе и оказавших ему незаменимые услуги в трудный для него час».

С конца XVII века среди фанариотов ведущие позиции занимали роды: Панайоти, Маврокордато, Ипсиланти, Ласкарисы, Мурузи, Нотарасы, Суццо, Караджа, Ханджерли.

Управление фанариотов в Дунайских княжествах

В 1711 году Молдавия (до 1849 года), а в 1716 году Валахия, как вассалитеты Османской империи, перешли под управление князей, назначаемых султаном из нескольких сменявших друг друга фанариотских семейств. Эллинизации подверглась также богослужебная практика в княжествах (см. статью Румынская православная церковь). Коммерческий аспект назначений в княжества и экономическая ситуация, обусловливавшая объём собираемых налогов и податей, были таковы, что в отдельных случаях влекли убыточность пребывания на должности.

Фанариотские семьи в некоторых случаях смешивались посредством браков с местной знатью (как-то, Каллимаки). Некоторые фанариотские представители начинали идентифицировать себя с румынской нацией, а их потомки оставались в уже независимой Румынии, как, например, Розетти.

В 1746 году Константин Маврокордато отменил крепостное право в Валахии, а в 1749 — в Молдавии. Прогрессивные управленческие и законодательные реформы Александра Ипсиланти (Pravilniceasca condică) встречали сильное противодействие бояр.

Валашское восстание 1821 года под предводительством Владимиреску ликвидировало фанариотский режим в Валахии.

После Греческой революции 1821 года

Начавшаяся с выступления 6 марта 1821 года фанариота Александра Ипсиланти, который воспользовался смертью господаря Валахии и Молдавии Александра Суццо и с толпой гетеристов перешёл через Прут, призывая народ дунайских провинций к восстанию против турецкого ига, успешная война греков за независимость привела к тяжёлым последствиям в Фанаре. Ситуация также усугублялась тем, что за греков в Морее, где восстание вспыхнуло в конце марта того же года, отвечал епископ Триполицкий Николай — брат бывшего тогда на Патриаршем престоле Григория V. Казни в Фанаре начались с повешения 24 марта 1821 года члена Синода митрополита Дионисия Каллиархиса; 4 апреля был казнён великий драгоман Порты Константин Мурузи, а также его брат драгоман флота Николай Мурузи.

10 апреля (22 апреля) 1821 года, в первый день Пасхи, сразу после служения литургии, был схвачен, низложен и вскоре казнён Патриарх Григорий V.

«Московскія вѣдомости» от 4 июня 1821 года печатали корреспонденцию из Константинополя, помеченную 20 апреля нового стиля: «Неистовства, кои позволяют себе Турки в здешней столице, превосходят всякое описание. Оба Драгомана, Константин и Николай Морузи, учинились жертвою их подозрительности и мщения: одному из них отрублена голова, а другой повешен. Все их друзья, служители и другие, преданые им люди, коих число было весьма велико, имели подобную горестную участь. Знатнейшие из Греческого духовенства, почтенные старцы 80—90 лет, преданы были пытке, а потом восприяли мучительнейшую смерть. Осмидесятилетний старец Маврокордато, племянник бывшего Господаря, повешен на воротах своего дома. <…> Казнь знатнейших Греков продолжается здесь ежедневно.»[3]

После восстания 1821 года число греков на высоких постах государственной службы Османской империи значительно уменьшилось. На фанариотов, как и на всех греков, смотрели теперь с особым подозрением; в банковском деле и торговле бо́льший вес стали приобретать соответственно армяне и болгары[4]. Великие драгоманы теперь назначались либо из христиан, принявших ислам, либо из армян. (Замечательными исключениями были Александр Каратеодори, ставший во главе управления иностранными делами, а также первый посланник Порты в Афинах с 1840 года, а с 1851 года в Лондоне, — Константин Музурус, известный как Музурус-паша, ранее также бывший губернатором на Самосе[5][6]). Старых родовитых фанариотов сменила новая генерация греческих банкиров и торговцев.

Тем не менее, сохранялась система миллетов, по которой религиозно-церковная, а следственно и гражданская юрисдикция над всеми православными империи, сохранялась в руках греческого духовенства Патриархата, что вызывало недовольство и противостояние в ряде балканских территорий, в особенности среди болгар (см. статью Греко-болгарская схизма). После русско-турецкой войны 18771878 годов правительство Абдул-Гамида вело кампанию постепенного, явочным порядком, сужения гражданских полномочий Патриарха и митрополитов Константинопольского трона (в частности, в вопросах оспариваемых завещаний и суда Патриарха над митрополитами трона по гражданским делам), что, среди прочего, вынудило Патриаха Иоакима III 9 декабря 1883 года в знак протеста принести правительству и Синоду отречение от престола[7], а Синод Патриарха Дионисия V — объявить осенью 1890 года беспрецедентный для православия интердикт.

В Турецкой Республике

В 1936 году вышел закон, запрещающий жертвовать деньги в фонды национальных меньшинств: деньги, не переходившие наследникам, передавались в казну; благотоворительные фонды потеряли свою силу.

6 и 7 сентября 1955 года, в Стамбуле, при попустительстве властей, при премьер-министре Мендересе, толпа разрушила 4 тысячи греческих домов и лавок, разграбила и сожгла 73 православные церкви, 2 монастыря, 26 школ и богатую библиотеку греческого митрополита, умершего от побоев спустя три дня. Было разгромлено монастырское кладбище в Балыклы, осквернены могилы Патриархов[8]. После погромов население греческой общины Стамбула начало сокращаться. Следующая волна эмиграции в Грецию произошла в результате вторжения турецкой армии на Кипр в 1974 году.

В Фанаре к концу XX века осталось несколько семейств местного греческого населения; основным греческим районом города стал Куртулуш.

Галерея

<center>

Напишите отзыв о статье "Фанариоты"

Примечания

  1. [www.vizantia.info/docs/179.htm Глава 11. Участь побежденных] // Стивен Рансимен. Падение Константинополя в 1453 году.
  2. Steven Runciman. The Great Church in Captivity. Cambridge University Press, 1988, стр. 197.
  3. «Московскія Вѣдомости». 1821, 4 июня, № 45, стр. 1313—1314 (сохранена пунктуация и написание прописных букв оригинала)
  4. Jelavich, History of the Balkans, 18th and 19th Centuries, стр. 229.
  5. [coursesa.matrix.msu.edu/~fisher/hst373/readings/ortayli1.html Ilber Ortayli, «The Greeks and Ottoman Administration During the Tanzimat Period»]
  6. [maviboncuk.blogspot.com/2006/11/1871-vanity-cover-kostaki-musurus.html Kostaki Musurus Pasha] Vanity Fair, 1871.
  7. И. И. Соколов. Константинопольская церковь въ XIX вѣкѣ. Опытъ историческаго изслѣдованія. Т. I, СПб., 1904, стр. 378—384.
  8. [www.rv.ru/content.php3?id=7816 Патриарх Анфим VII — друг России враг папства] «Русский вестник» 6 марта 2009.

Литература

  • Livre d’Or de la noblesse phanariote par un Phanariote, Le (ed. E.R. Rhangabé). Athens, 1892.
  • Δημήτρης Γ. Αποστολόπουλος. Για τους Φαναριώτες. Δοκιμές ερμηνείας και Μικρά αναλυτικά. Aθήνα, 2003. ISBN 960-7916-30-1

Отрывок, характеризующий Фанариоты

Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.