Фантазия (музыка)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Фанта́зия (итал. fantasia, от лат. phantasia, от др.-греч. φαντασία плод воображения) в европейской музыке — общее обозначение формально и стилистически различных жанров. При всём историческом разнообразии артефактов музыкальной фантазии общим для них была прекомпозиционная идея творческой свободы, которая чаще всего трактовалась как отказ от какой-либо одной и общепринятой формы-конструкции (в этом смысле музыковеды говорят об «импровизационности формы»), а иногда и шире — как творческий эксперимент в вообще любых техниках композиции и средствах языка (гармонии, ритме, форме, фактуре, жанре и пр.).



Исторический очерк

Термин впервые отмечается в немецких рукописях клавирной музыки (датируемых ок. 1520 г.); в печатных изданиях впервые — в виуэльном сборнике «Учитель» испанского композитора Луиса де Милана (1536). В позднем Возрождении и в раннем барокко слово «фантазия» как обозначение музыкальной пьесы некой «свободной» (т.е. не танцевальной и не песенной) формы получило широкое распространение в сборниках, публиковавшихся в Италии (например, фантазии Фрескобальди) и во всей западной Европе (например, фантазии Морли).

В эпоху высокого барокко фантазией часто называли музыку некоего «прелюдийного» характера, как, например, Фантазия на (хорал) «Komm heiliger Geist, Herre Gott» <BWV 651>, предваряющая т.наз. «Лейпцигские хоралы» И.С.Баха, а также многочисленные фантазии, предваряющие фуги (например, баховская Хроматическая фантазия и фуга d-moll, BWV 903). Форму и (импровизационный) стиль барочных фантазий нелегко отделить от прелюдий и токкат того же времени (например, у Баха некоторые клавирные фантазии, подобно некоторым его прелюдиям и токкатам, — законченные сочинения импровизационного характера, которые ничего не «предваряют»).

Образцы фантазии в эпоху венской классики — клавирные фантазии d-moll (KV 397) и c-moll (KV 475) В.А. Моцарта, сонаты №№ 13 (Es-dur) и 14 (cis-moll. т.наз. «Лунная соната») Л. ван Бетховена, обозначенные композитором как «Sonata quasi una fantasia». В Фантазии для фортепиано, хора и оркестра (c-moll, op.80) Бетховена объединяются стилистические черты клавирного концерта, клавирной фантазии и кантаты.

Наибольшее количество музыкальных сочинений (главным образом, для фортепиано), обозначенных композиторами как фантазии, появилось в эпоху романтизма, как, например, фантазия «Скиталец» Ф. Шуберта (D. 760), Фантазия-экспромт Ф.Шопена (op.66 posthum), Фантазия op.17 Р. Шумана, «Вальс-фантазия» М.И. Глинки, «Большая фантазия на тему Паганини» (Grande fantaisie de bravoure sur La clochette) Ф. Листа[1], «В деревне. Quasi fantasia» М.П. Мусоргского, Фантазия «Исламей» М.А. Балакирева, Фантазия на темы Рябинина А.С. Аренского, Соната-фантазия g-moll А.Н. Скрябина и мн. др. Симфонические произведения П.И. Чайковского «Буря» и «Франческа да Римини» названы фантазиями; его же «Ромео и Джульетта» носит двойное обозначение — «увертюра-фантазия».

Примеры фантазии в музыке XX в. немногочисленны. Среди них монументальные органные фантазии М. Регера (который стилистически принадлежит эпохе романтизма), Фантазия для струнного квинтета Б. Бриттена (1932), «Фантазия на темы Томаса Таллиса» Р. Воана-Уильямса, Колористическая фантазия для фортепиано С.М. Слонимского. В музыке авангардистов XX-XXI в. (с их принципиальной установкой на отказ от эстетических стереотипов прошлого и на свободу в технике музыкальной композиции вообще) понятие фантазии потеряло смысл, а термин практически вышел из употребления (исключение — Фантазия для скрипки и фортепиано А. Шёнберга).

Напишите отзыв о статье "Фантазия (музыка)"

Примечания

  1. «La clochette» (колокольчик) — условное название финальной темы из Второго скрипичного концерта Н. Паганини.

Ссылки

  • Фантазия - Музыкальная энциклопедия[enc-dic.com/enc_music/Fantazija-7398.html]

Отрывок, характеризующий Фантазия (музыка)

Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.