Фантастическое

Фантасти́ческое - неклассическая категория эстетики, теоретически осознанная в эпоху романтизма. Большинство определений фантастического онтологичны, противопоставляя «сверхъестественное» («чудесное», «неправдоподобное») «естественному» («обычному», «правдоподобному»), антимиметическое — миметическому. Структурно фантастический образ характеризуется двуплановостью. Семиотический механизм фантастического состоит в преднамеренном нарушении существующих эстетических конвенций («условностей»).

Согласно определению, данном Роже Кайуа, к фантастическому относится всё, что не является точным изображением привычных предметов и живых существ.

История понятия

Выражение «фантастическое искусство» (φανταστικὴ τέχνη) встречается уже у Платона в диалоге «Софист» (в русском переводе — «призрачное искусство»). Правда, значение слова здесь еще далеко от современного: это то, что мы назвали бы иллюзионизмом. Платон выделяет два типа «образотворчества», истинный («икастику», создание подобий) и ложный («фантастику», создание иллюзий). В этом коротком диалоге термин «фантастика» повторяется семь раз, и это действительно единственный случай в античной философии, когда он применяется по отношению к искусству.

Уже в эпоху Возрождения и позже платоновское противопоставление икастического и фантастического подражания (imitatio fantastica) встречается, например, у Грегорио Команини в диалоге «Фиджино» (1591) и в трактате Джованни Пьетро Беллори «Идея живописца, скульптора и архитектора» (1672), но при этом в толковании фантастического они исходят уже не из Платона, а из Филострата с его концепцией творческой фантазии.

Первым теоретиком фантастического по праву считается французский романтик Шарль Нодье со своим манифестом «О фантастическом в литературе». Ему же часто приписывают и введение самого термина «фантастика» в качестве названия литературного жанра, однако это не совсем так. Статья Нодье появилась в 1830 г., а еще до этого сам Нодье писал о фантастике, но пользовался при этом неуклюжими описаниями вроде «ужасное чудесное». В 1829 году вышел французский перевод «Фантазий в манере Калло» (Fantasiestucke) Гофмана, названный «Contes fantastiques» («Фантастические повести»). В качестве предисловия переводчик, Франсуа-Адольф Лоэв-Веймар, поставил статью Вальтера Скотта «[www.lib.ru/PRIKL/SKOTT/scott20_6.txt О сверхъестественном в литературе и, в частности, о сочинениях Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана]» («On the Supernatural in Fictitious Composition», 1827), в переводе Огюста-Жана-Батиста Дефоконпре названную «Sur Hoffmann et les compositions fantastiques» — «О Гофмане и фантастических сочинениях». Книга сразу же приобрела шумную известность и вне всякого сомнения повлияла на Нодье.

Среди прочих «методов воспроизведения чудесного и сверхъестественного в художественной литературе» Скотт выделяет и «фантастический метод» (fantastic mode), ограничивая его произведениями, где «безудержная фантазия пользуется самой необузданной и дикой свободой» («the most wild and unbounded license is given to an irregular fancy»), и исключает из него даже «Франкенштейна» Мэри Шелли. Надо сказать, что в русском переводе слово «фантастический» неоправданно встречается чаще, чем в оригинале, что создает некоторую путаницу понятий.

Определения

Самое известное и наиболее влиятельное определение фантастического принадлежит французскому структуралисту Цветану Тодорову:

Фантастическое — это колебание, испытываемое человеком, которому знакомы лишь законы природы, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным.

Впрочем, Тодоров ссылается на предисловие Владимира Соловьева к повести А. К. Толстого «Упырь»:

Существенный интерес и значение фантастического в поэзии держится на уверенности, что все происходящее в мире, и особенно в жизни человеческой, зависит, кроме своих наличных и очевидных причин, еще от какой-то другой причинности, более глубокой и всеобъемлющей, но зато менее ясной. И вот отличительный признак подлинно фантастического: оно никогда не является, так сказать, в обнаженном виде. Его явления никогда не должны вызывать принудительной веры в мистический смысл жизненных происшествий, а скорее должны указывать, намекать на него. В подлинно фантастическом всегда оставляется внешняя, формальная возможность простого объяснения обыкновенной, всегдашней связи явлений, причем, однако, это объяснение окончательно лишается внутренней вероятности. Все отдельные подробности должны иметь повседневный характер, и лишь связь целого должна указывать на иную причинность.

Уже давно отмечено, что определение Тодорова суживает область фантастического до той разновидности литературной фантастики, что существовала в середине 19-го века. По словам американского исследователя Иштвана Чичери-Ронай, оно «долгое время вызывало в англоязычных исследованиях фантастики восхищение, далеко превосходящее практическую пользу от него». Наиболее резкой критике подверг концепцию Тодорова Станислав Лем.

Во французской критике известны также определения Роже Кайуа:

ИБО ФАНТАСТИЧЕСКОЕ - ЭТО НАРУШЕНИЕ ОБЩЕПРИНЯТОГО ПОРЯДКА, ВТОРЖЕНИЕ В РАМКИ ПОВСЕДНЕВНОГО БЫТИЯ ЧЕГО-ТО НЕДОПУСТИМОГО, ПРОТИВОРЕЧАЩЕГО ЕГО НЕЗЫБЛЕМЫМ ЗАКОНАМ, А НЕ ТОТАЛЬНАЯ ПОДМЕНА РЕАЛЬНОСТИ МИРОМ, В КОТОРОМ НЕТ НИЧЕГО, КРОМЕ ЧУДЕС.

и

Фантастическое манифестирует скандал, разрыв, вторжение необычного, почти невыносимое в реальном мире.

В России часто цитируют слова Достоевского:

...фантастиче­ское в искусстве имеет предел и правила. Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что Вы должны почти пове­рить ему.

Литература

• Charles Nodier. Du fantastique en littérature // Revue de Paris, novembre 1830. (рус. пер.: Нодье Ш. О фантастическом в литературе // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980).
• Guy de Maupassant, [www.maupassantiana.fr/Oeuvre/ChrLeFantastique.html Le Fantastique] // Le Gaulois, 7 octobre 1883. (рус. пер.: Фантастическое / Пер. с фр. О. В. Моисеенко // Мопассан Г. Полн. собр. соч. в 12 т. Т. 11. М ., 1958).
• [www.ditl.info/arttest/art1710.php Dictionnaire International des Termes Littéraires]
• Jean-Luis Backès. [www.vox-poetica.org/sflgc/biblio/fantastique.html LE MOT "FANTASTIQUE"]
• Ренате Лахманн. Дискурсы фантастического. Новое литературное обозрение, 2009 (Renate Lachmann. Erzählte Phantastik. Zu Phantasiegeschichte und Semantik phantastischer Texte. Suhrkamp Verlag: Frankfurt / M. 2002. 501 S.)
• Цветан Тодоров. [bookz.ru/authors/cvetan-todorov/todort01.html ВВЕДЕНИЕ В ФАНТАСТИЧЕСКУЮ ЛИТЕРАТУРУ] / перевод с французского Б. Нарумова. М.: Дом интеллектуальной книги, 1997.
• Фантастическое: теория и практика - в кн. Шогенцукова Н.А. Лабиринты текста, Нальчик, 2002.
• д. ф. н. Головачева Ирина Владимировна [vestnikphil.spbu.ru/sites/default/files/%D0%93%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D1%87%D0%B5%D0%B2%D0%B0%D0%98%D0%92.pdf О соотношении фантастики и фантастического] // Вестник СПбГУ. Сер. 9.. — 2014. — Вып. 1. — С. 33-42.
• Ковтун Е. Н. [slavcenteur.ru/Proba/Kovtun/kovtun_vymysel.pdf Художественный вымысел в литературе 20 века]. — Высшая школа, 2008. — 1500 экз. — ISBN 978-5-06-005661-7.
• И. В. Головачёва. Фантастика и фантастическое: поэтика и прагматика англо-американской фантастической литературы. — СПб: Петрополис, 2013. — 420 с. — ISBN 978-5-9676-0554-3.
• Роже Кайуа. В глубь фантастического = Au coeur du fantastique pierres reflechies. — Издательство Ивана Лимбаха, 2006. — 280 с. — (Studia Europaea). — 2000 экз. — ISBN 5-89059-081-2.

Ссылки

• [indexfantastique.phpnet.org/index.php l'Index Critique de la Littérature Fantastique]
• [www.iafa.org/ The International Association for the Fantastic in the Arts]

Отрывок, характеризующий Фантастическое

– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.