Фарадж ан-Насир
| Фарадж ан-Насир ناصر الدین فرج | ||
| ||
|---|---|---|
| 1399—1405, 1405—1412 | ||
| (под именем ан-Насир) | ||
| Предшественник: | Баркук | |
| Преемник: | Абдул-Азиз аль-Мансур | |
| Вероисповедание: | ислам | |
| Рождение: | 1386 | |
| Смерть: | 1412 | |
| Род: | Бурджиты | |
| Отец: | Баркук | |
| Мать: | греческая невольница | |
Насируддин Абу-Саадат Фарадж ан-Насир (араб. ناصر الدین فرج; 1386–1412) — мамлюкский султан из династии бурджитов. Сын султана Баркука.
Фарадж ан-Насир рожден греческой невольницей в 1386 году. Он наследовал трон в возрасте 13 лет после внезапной смерти своего отца[1]. При нём в стране развернулась борьба за власть между различными мамлюкскими группировками. Организованный главным эмиром и атабеком (главнокомандующий войсками султаната) Айтамышем и наместником в Сирии эмиром Танамом аль-Хасани заговор был раскрыт, а все наиболее видные его участники, в том числе и вышеупомянутые персонажи, были казнены в мае 1400 г. Справиться с оппозицией Фараджу удалось при помощи османов. Взамен Фарадж уступил султану Баязиду завоёванные им ещё у Баркука города и земли[2]. Воспользовавшись этим, Тамерлан в 1400 г. вторгся в Сирию, захватив такие города как Алеппо, Хомс и Дамаск.
В 1405 г. группа мамлюков возвела на престол одного из своих главарей — Абдул-Азиза, правление которого продолжалось всего несколько месяцев. С 1406 по 1412 г. султан предпринял пять походов в Сирию, целью которых были мамлюки-заговорщики, бежавшие в Дамаск. В самом Каире против Фараджа постоянно плелись заговоры. В 1412 г., взяв с собой халифа аль-Мустаина[en]* (1390—1430), Фарадж предпринял неудачный поход в Сирию. Потерпев поражение и был осаждён в Дамаске, а халиф попал в плен к мятежникам. Мятежники провозгласили аль-Мустаина султаном Египта, но тот упорно отказывался от этой сомнительной чести. Вскоре Фараджа схватили и он предстал перед судом эмиров. Суд приговорил его к смерти, но аль-Мустаин помиловал его. Через несколько месяцев правитель Дамаска Шайх отстранил халифа от власти и сам стал султаном, восстановив в стране мир и порядок. После смерти Шайха в 1421 г., султаном был провозглашён его полуторагодовалый сын Ахмад[3].
Напишите отзыв о статье "Фарадж ан-Насир"
Примечания
- ↑ William Muir. The Mameluke; or, Slave dynasty of Egypt, 1260-1517, A. D.. — Smith, Elder, 1896. — P. 245.
- ↑ Кадырбаев A.Ш. [www.islamica.ru/history-of-islam/?uid=133 Династия черкесских мамлюков в Египте и Сирии. 1382 - 1517 гг.]. Islamica.ru. Проверено 1 июля 2013. [www.webcitation.org/6Hp0TzSE6 Архивировано из первоисточника 3 июля 2013].
- ↑ Рыжов К. В. Бурджиты // Все монархи мира. Мусульманский Восток. VII—XV вв. — М. : Вече, 2004. — ISBN 5-94538-301-5.</span>
</ol>
| ||||||
Отрывок, характеризующий Фарадж ан-Насир
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
