Фарбер, Сидни

Сидни Фарбер
англ. Sidney Farber
Сидни Фарбер. 1960 год.
Место рождения:	Буффало
Место смерти:	Бостон
Страна:	США
Научная сфера:	онколог, патолог, педиатр
Учёная степень:	доктор медицины
Альма-матер:	Гарвардская медицинская школа
Известен как:	начала химиотерапии, общественная деятельность для развития исследования и лечения рака
Награды и премии:	Премия Ласкер - Дебейки за клиническую исследовательскую работу

Сидни (Сидней) Фарбер (англ. Sidney Farber, 30 сентября 1903, Буффало — 30 марта 1973, Бостон) — американский онколог, патолог и педиатр, основоположник современной химиотерапии. Его именем назван Онкологический институт Дейни — Фарбера.

Жизнеописание

Сидни Фарбер родился в еврейской семье и был третьим из четырнадцати детей. Его отец, Симон Фарбер, эмигрировал в США из Польши в конце XIX века и работал в страховом агентстве. Семья жила скромно на восточной окраине Буффало, в еврейской общине, состоявшей преимущественно из владельцев магазинов, рабочих, счетоводов и странствующих торговцев. Дома Фарберы пользовались идишем, а за пределами дома — только немецким и английским.

Чтобы оплачивать обучение в Университете штата Нью-Йорк в Буффало, Сидни играл на скрипке в концертных залах. В 1923 году он закончил это учебное заведение. В середине 1920-х годов многие из молодых евреев, не имея шанса учиться в американских медицинских школах, поступали в европейские. Сидни Фарбер год изучал медицину в Гейдельберге и Фрайбурге, а затем поступил на второй курс Гарвардской медицинской школы в Бостоне, которую окончил в 1927-м году.

После интернатуры в бостонской Больнице Питера Бента-Бригама и Детском госпитальном медицинском центре (англ. Children'S Hospital Medical Center, научным руководителем был Кеннет Блакфан) Фарбер год работал ассистентом в Мюнхенском институте патологии, а в 1929 году стал ассистентом на кафедре патологии Гарвардской медицинской школы и патологоанатомом в Бостонской детской больнице. В 1946 году был назначен заведующим лабораторий, а в 1947-м — главным патологоанатомом этого медицинского заведения. Фарбер написал труд о классификации опухолей у детей и учебник «Посмертная экспертиза» (англ. The Postmortem Examination).

Работая в Гарвардской медицинской школе над исследовательским проектом (грант выделило Американское онкологическое общество), Фарбер выполнил доклиническое и клиническое испытание аминоптерина — химического соединения, которое по его просьбе синтезировал Йеллапрагада Суббарао. Это вещество — антифолат — блокирует деление лейкоцитов в течении острой лимфобластной лейкемии. В 1948 году Фарбер показал, что можно добиться клинической и гематологической ремиссии в случаях этой болезни. Благодаря этому открытию Фарбера назвали «отцом современной химиотерапии» неопластических болезней, а за десять лет до того — отцом современной педиатрической патологии. В 1952 году этот учёный впервые описал болезнь, которую впоследствии назвали его именем — болезнь Фарбера. В 1950-х — 1960-х годах он проводил исследования рака. В частности, в 1955 году открыл, что при комбинированном лечении антибиотиком актиномицином D и облучением можно достичь ремиссии в случаях опухоли Вилмза — рака почек.

Кроме работы в Гарвардской медицинской школе и Детском госпитальном медицинском центре, Фарбер работал консультантом в Военном институте патологии, Службе общественного здоровья США, Национальном институте рака. В течение 1958 года он возглавлял Американское общество патологов и микробиологов. Был членом совета Образовательного фонда, а также Исследований церебрального паралича Соединённых Штатов — как заинтересованный лизосомными болезнями. В 1968 году Фарбера избрали председателем Американского онкологического общества. Он принадлежал к совету Бельгийско-американского образовательного фонда и учёного медицинского совета Исследовательского института Розвелл-Парк в Буффало. Фарбер был членом Национального консультативного онкологического совета, Национального консультативного совета здравоохранения, Президентской комиссии болезней сердца, рака и инсульта, Общества педиатрических исследований.

Общественная деятельность

В 1947 году Фарбер основал Фонд исследования рака у детей, призванный обеспечивать новейшее, подходящее для детей лечение и помогать в предотвращении онкологических заболеваний и развитии способов борьбы с ними. На базе этого фонда вышло научно-исследовательское и лечебное учреждение. В 1974 году его официально назвали Онкологический центр Сиднея Фарбера, а в 1983-м (учитывая значительную финансовую поддержку от Фонда Дейни) переименовали в Онкологический институт Дейни — Фарбера. На 2010 год он насчитывал 2934 человек.

В том же 1947 году Фарбер начал собирать средства на исследования рака с помощью руководителей развлекательного заведения «Клуб Варьете». Вместе они основали Фонд Джимми. 22 мая 1948 года в прямом эфире радиопрограммы «Правда или последствия» (англ. Truth or Consequences) транслировали встречу больного раком 12-летнего Эйнара Густафсона (он стал прообразом вымышленного Джимми) и игроков его любимой бейсбольной команды «Бостон брэйвз». Радиоведущий призвал всех пожертвовать на лечение мальчика и на учреждение Фонда Джимми по 25 центов или больше. В начале мая со всех США поступило более 230 000 долларов. Фарбер понял важность привлечения общественности и использования всех возможных способов финансирования научно-исследовательских работ:

Антифолаты были первым открытием Фарбера в онкологии, а эта решающая истина - вторым. Она вызвала просто-таки сейсмический сдвиг в его карьере, значительно более существенный, чем переквалификация патологоанатома в онколога. Это превращение — клинического врача в пропагандиста исследований рака — отражает преобразование самого рака. Страшная болезнь выползла из подвала на яркий свет публичности и неотвратимо изменила линию своей истории

С начала 1950-х до конца жизни Фарбер посещал слушания в Конгрессе и побудил выделять средства на исследования рака. Обладая даром убеждения, он достиг в этом успехов. В частности, Конгресс основал Совместную групповую программу клинических исследований (англ. Clinical Trials Cooperative Group Program) и создал Национальный сервисный центр химиотерапии (англ. Chemotherapy National Service Center) при Национальном институте рака. Вместе со своей искренней приятельницей Мэри Ласкер, активной деятельницей на благо научно-исследовательской работы, известным хирургом Майклом Эллисом Дебейки, алабамским сенатором Дж. Листером Хиллом и конгрессменом из Род-Айленда Джоном Э. Фогарти, Фарбер добился значительного увеличения правительственных ассигнований на исследовательскую работу в области онкологии. За 1957—1967 годы годовой бюджет Национального института рака — государственного учреждения — вырос с 48 миллионов долларов долларов до 176 миллионов.

Личная жизнь

Кроме самого Сиднея Фарбера, в издании «Кто есть кто» за 1966 год фигурируют четверо его братьев: Гарольд — исполнительный директор страховой компании; Марвин — профессор философии Университета штата Нью-Йорк в Буффало; Сеймур — пульмонолог; Юджин — дерматолог.

3 июля 1928 года Сидни Фарбер женился на Норме С. Хольцман (1909—1984) — поэтессе и детской писательнице, основавшей Norma Farber First Book Award. Супруги жили в Бруклине и родили четверых детей — Эллен, Стивена, Томаса и Мириам.

Почётные академические звания

Следующие высшие учебные заведения присвоили Фарберу почётные звания:

• Саффолкский университет
• Бостонский университет
• Брандейский университет
• Университет Провиденса
• Гентский университет
• Лувенский католический университет
• Каролинский институт
• Медицинский колледж Альберта Эйнштейна
• Нью-Йоркский медицинский колледж

Награды

• Международная гуманитарная премия «Клуба Варьете» (1964)
• Премия Альберта Ласкера за клинические исследования — за пионерскую работу в педиатрической химиотерапии (1966)
• Премия Ласкера — Дебейки за клиническую исследовательскую работу (1966)
• Премия Джадд за онкологические исследования — от Онкологического центра «Мемориал Слоан-кеттеринг»
• Большая Медаль Гентского университета
• Мемориальная премия Гита — от Онкологического института М. Д. Андерсона (1967)
• Премия Оскара Б. Гантера Американского терапевтического общества — за работу в области экспериментальной терапии (1968)
• Трость с золотой головкой (1972); находится в Лондоне, в Королевском колледже врачей (Foley, 1973)

Память

Именем Фарбера названы:

• Онкологический институт Дейни — Фарбера
• Дом Фарбер-холл, сооружённый 1953 в Южном студенческом городке Университета штата Нью-Йорк в Буффало
• Дом Дейни — Фарбера на Лонгвудской медицинской и академической территории, связанной с Гарвардской медицинской школой
• Болезнь, которую он описал и исследовал

См. также

• Болезнь Фарбера
• Йеллапрагада Суббарао
• Царь всех болезней. Биография рака

Ссылки

• [www.dfci.harvard.edu/ Онкологический институт Дейни — Фарбера] (англ.)
• [www.cancer.org Американское онкологическое общество] (англ.)
• [www.childrenshospital.org/ Бостонская детская больница] (англ.)

Отрывок, характеризующий Фарбер, Сидни

Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая: