Фармер, Фрэнсис

Фрэнсис Фармер
Frances Farmer
Дата рождения:	19 сентября 1913(1913-09-19)
Место рождения:	Сиэтл, США
Дата смерти:	1 августа 1970(1970-08-01) (56 лет)
Место смерти:	Фишерс, Индиана, США
Гражданство:	США США
Профессия:	актриса
Карьера:	1936—1964

Фрэнсис Фармер (англ. Frances Farmer, 19 сентября 1913 — 1 августа 1970) — американская актриса. Она стала известна из-за своей скандальной и трагической судьбы, в частности, нашумевшими стали несколько принудительных госпитализаций актрисы в психиатрическую клинику. Об актрисе снято несколько фильмов, написано несколько книг, а также ей посвящено множество песен.

Биография

Юные годы

Фрэнсис Фармер родилась в Сиэтле 19 сентября 1913 года в семье Эрнеста Мелвина Фармера и Лиллиан Ван Орнум Фармер. Фрэнсис с детства была одарённым ребёнком и ещё обучаясь в школе стала лауреатом конкурса сочинений, за что получила премию в размере $100. В середине 1930-х годов, будучи ещё студенткой драматического отделения Вашингтонского университета, Фармер неоднократно принимала участие в различных студенческих театральных постановках, среди которых «Елена Троянская» и «Дядя Ваня». В 1935 году она вновь привлекла к себе внимание, выиграв студенческий конкурс в газете «The Voice of Action». Призом стала поездка в Советский Союз и, несмотря на протесты матери, Фармер всё же отправилась в поездку с желанием посетить МХАТ. После этого Фармер неоднократно подвергалась нападкам и обвинениям в симпатии к коммунизму и атеизму.

Начало карьеры

Летом 1935 года, после возвращения из СССР, Фрэнсис решила серьёзно заняться актёрской карьерой и для этого перебралась в Нью-Йорк. Там она познакомилась с агентом из Paramount Pictures, который вскоре устроил ей тестирование на студии. Фармер удачно показала себя на пробах, и ей был предложен семилетний контракт, подписав который Фармер отправилась в Голливуд. Её кинодебют состоялся в 1936 году в картине «Слишком много родителей», на съёмках которой она познакомилась со своим будущим мужем актёром Лейфом Эриксоном, за которого в том же году вышла замуж.

К концу 1936 на экраны вышел фильм «Ритм на кручах», где Фармер снималась вместе с Бингом Кросби, а также картина «Приди и владей», в которую Фармер попала благодаря продюсеру Самуэлю Голдуину. Все эти киноработы принесли начинающей актрисе большую популярность и публика приняла её как новую кинозвезду.

Несмотря на это Фармер не была полностью удовлетворена своей карьерой. Ей казалось, что студия «Paramount Pictures» специально навязывает ей свои роли и всегда отказывает ей в собственном выборе, пытаясь подавить её становление как успешной кинозвезды. На всё это Фрэнсис реагировала очень бурно, часто вступала в конфликты с продюсерами, пытаясь отстоять свою точку зрения. Она отказывалась посещать голливудские вечеринки и почти не контактировала с другими звёздами. В прессе тех лет информации о Фармер почти не было, и лишь изредка появлялись колкие статьи, в которых актрису обвиняли в безвкусном и старомодном выборе одежды.

Мятежная звезда

В 1937 году, надеясь повысить свою репутацию в качестве серьёзной актрисы, она покинула Голливуд и отправилась на восточный берег с целью принять участие в летних театральных постановках. Там Фрэнсис привлекла к себе внимание режиссёра Гарольда Клурмана и драматурга Клиффорда Одетса, которые пригласили её в местную театральную группу, где Фармер вскоре появилась в постановке «Золотой мальчик». Её игра сначала совершенно не впечатлила публику, а журнал «Time» и вовсе заявил, что эта роль не для неё. Несмотря на это постановка стала крупным театральным хитом, а после начала турне в 1938 году, критики от Вашингтона до Чикаго давали восторженные отзывы.

За время сотрудничества Фрэнсис Фармер и Клиффорда Одетса у них начался роман, несмотря на то, что Одетс был женат на Луизе Райнер, и у Фармер был муж. После того как они расстались, а театральная группа выбрала другую актрису для выступлений в Лондоне, Фармер решила, что её предали, а всё предыдущее время просто использовали, чтобы сделать постановку успешной. Фармер вновь вернулась в Голливуд на «Paramount Pictures», где по контракту в течение трёх месяцев каждого года должна была сниматься в кино. В остальное время, свободное от киносъёмок, она продолжала периодически играть в театре, но последующие её два появления на Бродвее не имели большого успеха.

Начиная с 1939 года, из-за её капризного поведения на работе и участившегося алкоголизма, её репутация стала сильно падать. Фармер всё же по-прежнему часто предлагали хорошие роли, но когда дело доходило до съёмок, и актриса проявляла свой нетерпимый характер, продюсеры отказывались от неё. Фрэнсис перестала появляться в главных ролях, а в 1942 Paramount Pictures и вовсе разорвал с ней контракт. Вдобавок ко всему в том же году распался её брак с Лейфом Эриксоном.

Арест и госпитализации

19 октября 1942 года полиция Санта-Моники задержала Фрэнсис Фармер за езду в нетрезвом виде, а также за последовавшее оскорбление правоохранительных органов. Она была на сутки взята под арест, а затем приговорена к штрафу в $500 и 180-дневному тюремному заключению. Фармер тут же заплатила $250 и была условно освобождена.

К январю 1943 Фрэнсис так и не заплатила оставшуюся часть штрафа, а вдобавок на неё поступила жалоба от парикмахера киностудии, согласно которой актриса выбила ему челюсть. Эти действия привели к тому, что актриса вновь оказалась под арестом. Во время судебного слушания на следующее утро после ареста Фармер обвинила полицию в нарушении её гражданских прав, запустила в судью чернильницу и потребовала адвоката. Её немедленно приговорили к тюремному заключению в 180 дней и под крики и нападки на полицейских вынесли из зала. Это всё не прошло незамеченным и стало главной новостью в прессе. В тюрьме Фармер пробыла недолго и вскоре, благодаря её свояченице, работавшей депутатом в местном округе, была переведена в Центральный госпиталь Лос-Анджелеса, где у неё диагностировали маниакально-депрессивный психоз.

Во время её обследования в санатории Кимбол в Сан-Фернандо, Фармер был поставлен диагноз шизофрения и применена шоковая инсулиновая терапия, на что её семья не давала согласия. Спустя девять месяцев, проведённых в санатории, Фрэнсис удалось оттуда бежать и, преодолев путь в 32 км, она добралась до дома своей сестры. После того как мать Фрэнсис узнала о применённых к дочери процедурах, она приехала в Лос-Анджелес и начала долгую юридическую борьбу с целью получить полное опекунство над ней. Хотя психиатры настаивали на продолжении лечения, Лиллиан Фармер удалось выиграть в этом деле, и в сентябре 1943 года она с дочерью вернулась в Сиэтл.

Но это не стало выходом из ситуации, и в течение шести месяцев, проведённых в родительском доме, Фармер постоянно проявляла агрессию в отношении матери, и ей пришлось вновь упрятать дочь в одну из клиник в штате Вашингтон. Там к Фрэнсис применялась электросудорожная терапия, и по истечении трёх месяцев она была признана полностью вылечившейся. Спустя некоторое время Фармер отправилась с отцом в город Рино в штате Невада, чтобы повидаться с тётей. Но во время этой поездки сбежала и, после длительных путешествий на попутках, была арестована за бродяжничество в калифорнийском городе Антиох.

В мае 1945 по рекомендации матери Фрэнсис снова отправили в клинику, где она провела последующие пять лет. Последний врач-психиатр, лечивший Фрэнсис — Уолтер Фримен, проводивший свои опыты в лечебнице, где находилась актриса. Хирург провел транслоботомию, воздействуя на участок мозга, контролирующий волю и эмоции человека, после чего сознание актрисы совершенно поменялось.

В марте 1950 года Фармер покинула клинику и под опекой матери вернулась в Сиэтл. Там она устроилась в прачечную в отеле «Олимпик», в том же месте, где в 1936 её чествовали на мировой премьере фильма «Приди и владей». В 1953 году, по истечении 10 лет после ареста, Фрэнсис Фармер была восстановлена в своих гражданских правах.

Последние годы жизни

В 1951 актриса вышла замуж за Альфреда Х. Лобли и переселилась в калифорнийский город Эврика, где в течение трёх лет анонимно жила и работала секретарём на фотостудии.

В 1957 году она познакомилась с телевизионным промоутером Леандом С. Майкселлом, вместе с которым вскоре уехала в Сан-Франциско. Там она вновь подогрела к себе интерес публики и спустя год вернулась на театральную сцену. В 1958 году она развелась с Лобли и вышла замуж за Майкселла. В том же году Фармер появилась в эпизодах нескольких телесериалов, в том числе в «Студии один» и «Театре 90», и исполнила свою последнюю роль в кино, снявшись в картине «Paramount Pictures» «Кайфолом». В 1958 году на телевидении стартовало её собственное шоу «Фрэнсис Фармер представляет», которое имело большой успех и долгое время сохраняло одну из первых позиций на телеэкранах. Тем не менее, к 1964 году, после развода с Майкселлом, её поведение вновь стало неуправляемым, и её шоу было закрыто, завершив тем самым её карьеру на телевидении. Фармер опять вернулась в театр, но год спустя, после очередного ареста за езду в нетрезвом виде, навсегда завершила актёрскую карьеру. После этого она пыталась дважды начать собственный бизнес вместе с подругой Джин Рэдклиф, но из-за проблем с законом лицензию так и не получила.

Последние годы жизни Фрэнсис Фармер провела одна, почти забытая. Она скончалась от рака 1 августа 1970 года в небольшом городке Фишерс в штате Индиана в возрасте 56 лет. Её гроб несли шестеро подруг.

Фрэнсис Фармер в поп-культуре

• В 1982 году на экраны вышел фильм «Фрэнсис», повествующий о трагической судьбе актрисы. Главную роль в нём исполнила Джессика Лэнг, а Ким Стэнли сыграла в картине её мать. Обе актрисы были номинированы на премию «Оскар»: за лучшую женскую роль, лучшую женскую роль второго плана соответственно.
• В 3 серии 5 сезона сериала «Склад 13» музыкальная шкатулка, которая якобы принадлежала Фрэнсис Фармер вызывала сумасшествие и телекинетические способности.
• У группы Nirvana есть песня «Frances Farmer Will Have Her Revenge On Seattle» (рус. Фрэнсис Фармер отомстит Сиэтлу). Вдобавок к этому Курт Кобейн и Кортни Лав были большими поклонниками актрисы, и на их свадьбе Кортни была в платье, ранее принадлежавшем Фармер.
• Фрэнсис Фармер упоминается в песне «Ugly Little Dreams» британского дуэта «Everything but the Girl».
• Песня «Lobotomy Gets 'Em Home» группы «The Men They Couldn’t Hang» посвящена пребыванию Фрэнсис Фармер в психиатрической клинике.
• Милен Готье сменила свою фамилию на Фармер в знак уважения к актрисе.

Фильмография

Год		Русское название	Оригинальное название	Роль
1936	ф	Слишком много родителей	Too Many Parents	Салли Колман
1936	ф	Граничный полёт	Border Flight	Энн Блейн
1936	ф	Ритм на кручах	Rhythm on the Range	Дорис Холлидей
1936	ф	Приди и владей	Come and Get It	Лотта Морган / Лотта Бостром
1937	ф	Эксклюзив	Exclusive	Вайна Свейн
1937	ф	Любимец Нью-Йорка	The Toast of New York	Джози Мэнсфилд
1937	ф	Отлив	Ebb Tide	Фэйт Вайшарт
1938	ф	Поездка кривой милей	Ride a Crooked Mile	Трина
1940	ф	Юг Паго-Паго	South of Pago Pago	Руби Тейлор
1940	ф	Золотой поток	Flowing Gold	Линда Чэлмерс
1941	ф	Мировая премьера	World Premiere	Китти Карр
1941	ф	Бесплодные земли Дакоты	Badlands of Dakota	Кэлэмити Джейн
1941	ф	Среди живущих	Among the Living	Элейн Рейден
1942	ф	Сын ярости: Рассказ Бенджамина Блейка	Son of Fury: The Story of Benjamin Blake	Изабель Блейк
1958	с	Театр 90	Playhouse 90	Вэл Шмитт
1958	с	Дневной театр	Matinee Theatre
1958	с	Студия один	Studio One	Сара Уолкер
1958	ф	Кайфолом	The Party Crashers	Миссис Бикфорд
1958	с	Фрэнсис Фармер представляет	Frances Farmer Presents	Ведущая

Библиография

• Agan, Patrick. The Decline and Fall of the Love Goddesses. Pinnacle Books, 1979. ISBN 0523406231.
• Arnold, William. Shadowland. McGraw-Hill Education. December 1978. ISBN 0070023115.
• Elliot, Edith Farmer. Look Back in Love. Gemaia Press, 1979. ISBN 0960223215.
• Farmer, Frances. Will There Really Be a Morning? Allison & Busby, 1973. ISBN 0850311098.

Ссылки

• [www.francesfarmersrevenge.net/ Сайт посвящённый Фрэнсис Фармер]  (англ.)
• [ibdb.com/person.php?id=41092 Фрэнсис Фармер] (англ.) на сайте Internet Broadway Database

Отрывок, характеризующий Фармер, Фрэнсис

Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него: