Фасис

Фасис, или Фазис (др.-греч. Φάσις) — основанная в VI веке до н. э. милетская колония в устье одноимённой реки на побережье Колхиды (неподалёку от современного Поти, Грузия), точная локализация неизвестна.

Первый эпиграфический памятник — круглая серебряная чаша с надписью «Я принадлежу Аполлону-Предводителю, что в Фасисе» (Απόλλωνος Ήγεμόνος είμ τõμ Φάσι), найденная в Зубовском хуторе на Кубани датируется концом V — началом IV века до н. э., в письменных источниках ранние упоминания относятся к концу V—IV вв.: Фасис упоминается у Платона в диалоге «Федон» как метафора крайнего востока ойкумены и как «эллинский город Фасис» у Скилика Кариандского (IV в. до н. э.).

Страбон в своей «Географии» упоминает Фасис — «торговый центр колхов, ограждённый, с одной стороны, рекой, с другой — озером, с третьей — морем», причём в описании черноморского побережья Фасис выступает одним из пунктов, от которых отсчитываются расстояния, упоминается также, что Фасис был отправным пунктом при походе Митридата Евпатора при его изгнании в Боспор.

Фасис, будучи гаванью, был также отправной точкой транскавказского торгового пути, идущего от моря по судоходной реке Фасис к Сурамскому перевалу и далее во внутренние районы Закавказья.

В римское время Фасис считался северным рубежом владений (Боспорское царство, расположенное севернее, хотя и входило в сферу римского влияния, но было независимым от Римской империи) и был крепостью с постоянным гарнизоном, статус в III веке н. э. неизвестен, однако, Зосим в «Новой истории» сообщает, что во время «Скифской войны» III века готы, получившие боспорские суда, безуспешно пытались взять святилище Фасианской Артемиды.

С усилением Лазского царства в IV—V веках н. э. Фасис, вероятно, становится лазским владением; Прокопий Кесарийский сообщает об интенсивной внешней морской торговле Лазики, осуществлявшейся, вероятно, через Фасис.

C XI века Фасис — резиденция митрополита Лазики.

Отрывок, характеризующий Фасис

Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.