Фастовское дело

Фастовское дело — дело об убийстве еврейского мальчика Йосселя Пашкова в ноябре 1913 года. Несмотря на то, что свидетели опознали убийцу — ранее неоднократного судимого Ивана Гончарука — киевская прокуратура попыталась инсценировать ритуальное убийство, утверждая, что был убит христианский мальчик, а убийцы — евреи. И лишь после смены руководства окружной судебной палаты невиновные были оправданы, а убийца осуждён.

Ход событий

Тело убитого подростка было найдено 27 ноября 1913 года на территории лесного склада недалеко от Киева. На шее убитого оказалось 13 колотых ран. Было установлено, что убийцей является 10-кратно судимый за разные преступления Иван Гончарук, а убитый — 12-летний Иоссель Пашков (он же Пасиков), родители которого, портной Фроим Пашков с женой, проживали в местечке Фастов. Экспертиза показала, что мальчик был убит примерно тремя неделями ранее.

Убийство произошло буквально через несколько дней после окончания знаменитого дела Бейлиса и ряд чиновников и черносотенцев вновь попытались совершить кровавый навет — представить это дело как убийство христианского ребёнка евреями.

Подозрение о новой инсценировке ритуального дела высказал известный журналист Семён Ан-ский, который сам отправился в Фастов и опубликовал свои впечатления. Он предположил, что убийца намеренно нанёс мальчику именно такие раны, но по ошибке убил еврейского ребёнка. На рынках распространялись слухи, что убийство Йосселя Пашкова — месть за убийство Андрюши Ющинского (жертвы в деле Бейлиса).

Исполняющий обязанности прокурора Киевской судебной палаты товарищ прокурора Володкович организовал фальсификацию дела: ребёнок был представлен как ранее пропавший христианский мальчик, а отец убитого Фроим Пашков и его приказчик Гутгарц арестованы по подозрению в убийстве. Правые газеты писали, что якобы Йоссель Пашков уехал за границу вместе с Бейлисом. Сразу три русские семьи уверяли, что опознали в убитом своего пропавшего ребёнка.

После смены 15 февраля 1914 года руководства Киевской судебной палаты начавшаяся фальсификация дела была прекращена. Новый прокурор Николай Чебышёв, хотя и не отличался любовью к евреям, но имел репутацию «законника» и честного человека. Чебышёв обеспечил объективное расследование дела. После того как были найдены живыми якобы пропавшие христианские дети, которых лжесвидетели поочерёдно «признавали» в убитом, обвинение против Фроима Пашкова и его приказчика было снято, а дело с обвинением против Гончарука передано в суд. Христианин М. Кобзаренко дал показания, что полиция пыталась подкупить его с целью лжесвидетельства против Фроима Пашкова.

22 ноября 1914 года по докладу члена судебной палаты Каменцева арестованные ранее Фроим Пашков и его приказчик был освобождены, а Иван Гончарук 28 февраля 1915 года признан присяжными заседателями виновным в убийстве и осуждён на 12 лет каторги. Жалоба Гончарука была отклонена Сенатом 2 июля 1915 года.

Оценки

Александр Тагер отмечает целый ряд совпадений действий властей с их поведением при инсценировке ритуального убийства в деле Бейлиса — вплоть до привлечения тех же лиц к фальсификации дела.

Так, первоначальное вскрытие тела убитого не дало оснований для выводов о ритуальном характере убийства — и для повторного вскрытия был приглашён тот же прозектор Туфанов, что фальсифицировал выводы в пользу ритуальной версии в деле Бейлиса. Становой пристав Малицкий, нашедший реального убийцу, был отстранён от дела, а оно по распоряжению министра юстиции Ивана Щегловитова первым заместителем начальника департамента Александром Лядовым было передано другому следователю, который занялся разработкой ритуальной версии. И Щегловитов, и Лядов точно так же распоряжались по делу Бейлиса.

Правая пресса — точно так же как и ранее — развернула погромную антиеврейскую агитацию. Эксперт по делу Бейлиса Иван Сикорский дал интервью, в котором заявил, что «фактическое убийство совершено как ритуальное». А для «опознания» в убитом христианского ребёнка привлекались люди, прямо связанные с киевскими черносотенцами, ранее обеспечивавшими лжесвидетельства по делу Бейлиса.

Тагер отмечает также возможную роль в фастовском деле прокурора Георгия Чаплинского, который возглавлял расследование по делу Бейлиса. Чаплинский к тому времени хотя и не возглавлял уже окружную палату, но обладал большим влиянием и по сообщению прессы делал даже доклад по фастовскому делу приехавшему в Киев Щегловитову.

Тагер делает вывод, что фастовское дело было неудавшейся попыткой правых «отыграться» за провал в деле Бейлиса.

Литература

• Тагер А. С. [ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/Navet.htm Царская Россия и дело Бейлиса]. — 2. — М.: ОГИЗ, 1934. — С. 286-293. — 10 000 экз.
• Клугер Д. [www.jewish.ru/history/facts/2001/04/news7519.php Перешедшие реку: Очерки еврейской истории]. — ХАМА, 2000. — ISBN 965-7180-02-3.
• Safran G. Wandering Soul: The Dybbuk's Creator, S. An-sky. — Harvard University Press, 2011. — 392 p.

Отрывок, характеризующий Фастовское дело

Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.