Фатализм

Фатали́зм или Фатáльность (от лат. fátalis — определённый судьбой) — вера в предопределённость бытия; мировоззрение, в основе которого убеждённость в неизбежности событий, которые уже запечатлены наперёд и лишь «проявляются» как изначально заложенные свойства данного пространства.

Научный, философский (равно как и религиозный) взгляд на закономерность бытия, его физической и метафизической составляющих, тесно взаимосвязан с категориями «закономерность» и «случайность», «объективность» и «субъективность», «Творец» и «Человек», «творческое» и «тварное», и т. д.

Фатализм во всех его проявлениях есть одна из систем самоопределения человека в его отношении к целесообразности развития и смыслу бытия.

Фатум и свобода воли

Основной причиной непризнания фатализма т. н. современным обществом, неприятия его всерьёз, является вера в спонтанность творческого процесса, безграничные возможности научного поиска, включающих в себя элемент безграничности, озарения. В то же время научный, инженерный подход, доверяющий лишь очевидному и непротиворечивому, настаивает на наличии таких закономерностей даже в творчестве.

Слово «фатализм» нередко употребляется также как синоним «бытового» пессимизма — от неверия в возможность благополучного исхода инициативы и до мрачной уверенности в отрицательном её результате.

Но всё же, кроме «обывательского пессимизма», более распространено античное, «философское» понимание фатума как соединения изначальных факторов неживой природы (всевозможные стихии) и последствия творения живых сущностей. Для античного человека все необоримые стихии, это — порождение «соответствующих» богов, «продукт их творческих усилий». Кроме свобод всемогущих богов, в той же системе, в противовес и, одновременно, в дополнение понятию «фатум» существует ещё такая вещь как «жребий» (лат. la:fors). Это — словно бы «зазор», переменная в программе, благодаря которой реализация фундаментального высшего замысла приобретает живую индивидуальную вариабельность, а приносимые героями жертвы — действительное оправдание.

В связи с этим, фатум, фатальное — есть «коллективно» творимая и «уже-завершённая-в-будущем» машина, в которой пассивным участникам достаётся участь «винтика», «инструмента» («plebeium in circo positum est fatum», лат.  — «толпа огорожена судьбиной»). Что касается активных героев, то у них — роль «сырья», «расходного материала». Таким вот образом фатум каждого живого существа и составляет единую «фатум-систему». В точности так, как из эпизодов и реплик складывается драматическое действие, происходящее в предлагаемых обстоятельствах и заканчивающееся предполагаемым образом. В этом свете бунт против рока — осмысленно совершаемый подвиг, уничтожающий героя, но влияющий на «машину» в целом; чреватая, но необходимая сущему «импровизация». («Fata volentem ducunt, nolentem trahunt», лат.  — «Желающих судьба ведёт, а не желающих — тащит»). Здесь стоит заметить, что эллинистические (и «дочерние» латинские) школы оперируют категорией рока-фатума в целом солидарно.

Если провести довольно условную параллель с «восточными доктринами», то в индийской традиции, по-видимому, фатуму как процессу наиболее близким будет такое понимание судьбы (дайва), в котором худая карма одного всё водит и водит по миру сансары («Колеса жизни»), а добрая другого — позволяет ему выйти из круга рождений. Причём, от Бога закон независим (просто Богу рамки уже не нужны). В циклически повторяемом бытии мира, с его изначальной данностью, есть универсальный закон бытия (Дха́рма санскр. धर्म, dharma). В широком смысле такое относится как к индуизму, так и к буддизму.

Китайская философия, которую от «западной» отличает цельное (холическое) восприятие, понятие фатума не рассматривает в принципе, а более заботится о методах управления жребием (или, по большему счёту, взаимодействия с ним).

В иудаизме тоже есть соответствие понятиям фатума и жребия, хотя довольно условное и своеобразное. В книге Мишна сказано: «Аколь цафуй, веарешут нетуна, убетов аолам нидон» — «Все предопределено, но свобода дана; а мир судится по благости». Условность такой параллели — вот в этом акценте на свободе воли, которая для еврея возведена в норму жизни.

В исламе термины «кадар» и «кадā'» означают Божеское предопределение, решение Аллаха, осуществления Его воли. Это не просто решение, а — справедливое решение, справедливое распределение. Это воля и мощь Аллаха, воплощённая соразмерно, правильно.

В Коране нет прямого указания на то, что людям заранее (до рождения) суждено после смерти попасть в Рай или Ад, однако такие указания встречаются в некоторых хадисах:

"Муса спросил его [Адама]: «Ты ли Адам, которого Аллах создал своей Рукой, <…> а ты затем своим грехом опустил людей на землю?» Адам сказал: «<…> За сколько лет до моего создания, по твоему, Аллах записал Таурат (Тору)?». Муса ответил: «За сорок лет». Адам спросил: "А нашёл ли ты, что там написано «Адам ослушался своего Господа и впал в заблуждение». (Та Ха: 121) Муса ответил: «Да», тогда Адам сказал: «Разве ты порицаешь меня за то, что я сделал дело, и Аллах предначертал мне, что я сделаю это, за сорок лет до того как Он меня создал?» (Имам аль-Бухари привёл этот хадис от Абу Хурайры в «Книге историй о пророках», в разделе «Смерть Мусы» (6/440), № 3407).

"Создав Адама в своё время, Аллах ударил его по пра­вому плечу и извлёк оттуда его белых потомков, подоб­ных жемчугу. [Потом] Он ударил его по левому плечу и извлёк оттуда его чёрных потомков, подобных углю*, после чего сказал тем, кто находился справа от [Ада­ма]: «[Вы войдёте] в Рай, и Я не буду обращать внима­ние [на то, что вы совершали]». Тем же, кто был в ле­вом плече [Адама], Он сказал: «[Вы войдёте] в Огонь, и Я не буду обращать внимание [на то, сколько вас бу­дет]». [Ахмад, т. 6, с. 441; Баззар, № 2144].

Также в Коране есть ясные указания на то, что люди могут встать на правильный/ложный путь лишь по воле Аллаха.

В трёх главных Авраамических религиях, помимо «диалогового» (между Творцом и человечеством) характера истории, наличествует «неслепая», этически определённая — справедливая, созидательная и открытая — заинтересованная в сотрудничестве с человеком позиция Го́спода.

Форс и Фатум (О случайности и предопределённости)

В древние времена гадатели, для того, чтобы выявить предопределённое свыше, использовали различные предметы. Из дошедших до наших дней к таковым относятся игральные карты и кости.

Авраамические религии, с одной стороны, резко отрицательно относятся к предсказаниям и гаданиям, с другой, превозносят и провозглашают святыми пророков и провидцев.

См. также

• Фатум
• Предопределение
• Детерминизм
• Провидение
• Судьба
• Карма
• Бытие
• Пессимизм

Ссылки

• [www.gottwein.de/lathem/fatum01.php «fatum — εἱμαρμένη»]
• [toldot.ru/rus/articles/art/1863 Предопределение и свободная воля]
• [www.ortodox.donbass.com/lib_bibl_letop/pritchi_hristovi.htm Притчи Христовы]
• Пиотровский М. Б. [ec-dejavu.ru/f/Fate_Islam.html ИСЛАМ И СУДЬБА]

Отрывок, характеризующий Фатализм

– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.