Фатимидский халифат

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Фатимидский халифат
الدولة الفاطمية
← 909 — 1171 →   →
Флаг халифата
Халифат Фатимидов, примерно 969 год
Столица	Махдия (909—948) Мансурия (948—972) Каир (972—1171)
Язык(и)	арабский
Религия	ислам (исмаилизм)
Денежная единица	Динар
Площадь	5 000 000 км²
Форма правления	монархия
Династия	Фатимиды
Фатимидский халиф
- 909—934	Убейдаллах
История
- 5 января 909	Образование
- 8 августа 969	Основание Каира
-  1171	Распад

К:Появились в 909 годуК:Исчезли в 1171 году

Фатимидский халифат (909—1171) — средневековое шиитское (исмаилитское) арабское государство с центром в Каире (с 972). В эпоху своего могущества Фатимидский халифат включал в себя территории Египта, Магриба, Палестины и Сирии. Откололся от халифата Аббасидов в результате восстания в провинции Ифрикия (современный Тунис) берберских племен, возглавляемых исмаилитским проповедником Абу Абдаллахом. Абу Абдаллах передал всю власть Убейдаллаху, который утверждал, что является потомком Фатимы. Халифат был низложен Саладином — курдским военачальником, призванным для организации обороны против крестоносцев в 1169.

Начало династии

Самая известная ветвь из шиитского направления ислама — исмаилиты — возникла в VIII веке. Они считали, что преемником после пророка Мухаммеда и первым халифом должен был быть Али ибн Абу Талиб. От шиитов-двунадесятников их отличало признание седьмым имамом Мухаммада — сына Исмаила ибн Джафара Садика (сын Джафара ас-Садика, шестого шиитского имама); по их преданию, имамат переходит от отца к сыну, а не от брата к брату.

В начале X века на территории Ифрикии (современный Тунис) началось восстание исмаилитов во главе с Абу Абдаллахом и Убейдаллахом, исмаилитским имамом, объявившим себя потомком Али и Фатимы. В 909 году исмаилитская армия заняла город Кайруан, где Убейдаллах торжественно провозгласил себя халифом под именем аль-Махди (909—934).

Завоевание Египта

С момента захвата власти Убейдаллахом Фатимиды предпринимали неоднократные попытки овладеть Египтом — плодороднейшей и богатейшей области Аббасидского халифата.

В 914 году фатимидская армия вторглась в Египет и заняла Александрию, но вскоре была разбита посланным аббасидским халифом аль-Муктадиром войском во главе с военачальником Мунисом.

Новая попытка вторжения была предпринята в 919 году. Однако и в этот раз Убейдаллаха ждала неудача. Его флот был потоплен у Розетты, а сухопутная армия, вновь сумевшая занять Александрию, была в конце 920 года вытеснена войсками Аббасидов из Египта.

В 936 году неудачей закончился поход в Египет и для сына Убейдаллаха — фатимидского халифа аль-Каима.

Завоевать Египет смог правнук Убейдаллаха — халиф аль-Муизз (954—975). Придя к власти, аль-Муиз начал деятельную и систематическую подготовку к египетскому походу. В специальных лагерях он обучал и тренировал свою армию. Был создан флот для транспортировки продовольствия. В Египет было отправлено множество агентов и проповедников, установивших связи с египетскими шиитами.

Весной 969 года стотысячная фатимидская армия во главе с Джаухаром (бывшим рабом — христианином греческого происхождения из Сицилии) вторглась в Египет. Без труда одержав победу под Гизой, Джаухар вошёл в Фустат и основал в его окрестностях новую столицу — Каир. В 972 году в Каир прибыл сам халиф аль-Муизз. Египет вошёл в состав Фатимидского государства.

Хаким

В 996—1021 годах в Египте правил халиф аль-Хаким. Аль Хаким провел программу реформ, которая в частности устраняла на практике рабовладение. Хотя в теории ислам запрещал рабовладение для мусульман, оно оказывалось юридически возможным для евреев и христиан, разумеется, число злоупотребления со стороны мусульман в отношении рабовладения тоже было значительным.

Хаким запретил многожёнство, отмечая, что ислам предусматривал возможность иметь до 4 жён как исключительную меру в чрезвычайных обстоятельствах.

Хаким издал указ о равенстве официально господствовавшего шиитского, исмаилитского и суннитского правоприменения.

Вёл серию войн в Сирии.

Очевидно (но строго не доказано), что решающую роль в оформлении идеологии реформ Хакима и проведении этих самых реформ в период самых радикальных мер и в уничтожении оппозиции реформам сыграл Дарази, по меньшей мере, в области внешней , пропаганды исмаилизма за рубежом, а также управления завоеванными Фатимидами провинциями. Родившийся в Бухаре Дарази был тюркского происхождения. По профессии он, скорее всего, был портным, однако рано стал профессиональным исмаилитским проповедником, агентом фатимидских спецслужб, был привлечен к службе при фатимидском дворе в Каире во времена халифа Аль Хакима. Сам халиф аль Хаким «и его ближайший друг, философ ад-Дарази, проводили ночи, практикуя странные ритуалы на каирских холмах…».

С. Гафуров предполагал, что оппонентами Дарази выступало консервативное руководство христианских церквей, «вписавшихся в фатимидский истеблишмент». Христиане различных конфессий и евреи представляли собой основу административного аппарата Фатимидов, которые, будучи выходцами из отсталой части Северной Африки и революционными разрушителями суннитского государственного аппарата, были вынуждены в части гражданской администрации опираться на более образованные христианские и еврейские круги, при этом поддерживая баланс сил между различными христианскими конфессиями: православными, коптами, различными видами несториан, католиками, а также национальными церквями — армянами и эфиопами. Однако ко времени воцарения Хакима этот баланс был резко нарушен в пользу православных, занявших основные административные посты.

На первом этапе Дарази поддержал Хаким, нанося удар по традиционным христианским конфессиям и поддерживая оппозиционные христианские церкви и еврейскую общину, играя на имущественных конфликтах между христианскими конфессиями. Однако, по мнению Гафурова, в дальнейшем представителям консервативных христианских элит удалось взять вверх, что привело к опале (и, возможно, казни) Дарази.

По сомнительным свидетельствам врагов Хакима, он был эксцентричным и даже психически нездоровым человеком. В целом, его правление было отмечено началом упадка халифской власти.

Реформаторская деятельность Хакима вызвала раскол в среде его приближенных. Наиболее радикально настроенные исмаилиты после перехода Хакима к более взвешенной политике покинули двор Хакима и укрылись в горах Ливана, где начали активную пропагандистскую деятельность. В 1021 году Аль-Хаким исчез при таинственных обстоятельствах, по всей видимости, был убит своими приближенными, немедленно начавшими кампанию по очернению Хакима. С учётом времени, потребного для распространения сведений о смерти халифа, а также сомнений в их достоверности, некоторые ливанские кланы и племена верили, что он не умер, а ушёл «в сокрытие» (скрывается и готовит силы для возвращения себе престола). Позднее это трансформировалось в религиозное убеждение, что Хаким появится в День Страшного суда в качестве махди. Принявшие взгляды Дарази племена и кланы составили основу друзов.

Хаким объявил в 1009 указ о равенстве официально господствовавшего юридического положения шиитского (исмаилитского) с суннитским, но, по свидетельству врагов Хакима, по отношению к евреям и христианам он неоднократно нарушил мусульманский принцип терпимости. Враги Хакима утверждали, что с 1017 халиф объявил себя инкарнацией бога. Однако сохранившиеся письма Хакима опровергают эти утверждения.

Его царствование было полно смут и грозило опасностью самому существованию династии; но сын Хâкима Зâхир (1021—1036) со своей тёткой-опекуншей Ситталь-мольк опять восстановил порядок. Последующие Фатимиды: Мостансыр (1036—1094), Мостали (1094—1101), Амир (1101—1130), Хâфиз (1130—1149), Зâфир (1149—1154), Фâиз (1154—1160), Адыд (1160—1171).

При них Египет иногда подвергался внутренним волнениям, но в основном процветал и обогащался морской и караванной торговлей; в Сирии же шли крестовые походы, противодействие которым выдвинуло династию Айюбидов.

Список халифов Фатимидов

№	Имя	Год рождения	Годы правления	Примечание
1	Абу Мухаммад Убайдаллах аль-Махди Биллах		909—934
2	Абуль-Касим Мухаммад аль-Каим Биамриллах		934—946
3	Абу Захир Исмаил ибн Мухаммад аль-Мансур Биллах	914	946—953
4	Абу Тамим Маадд ибн Исмаил аль-Муизз Лидиниллах	931	953—975
5	Абу Мансур Низар ибн Маадд аль-Азиз Биллах		975—996
6	Абу Али Мансур ибн Низар аль-Хаким би-Амриллах	985	996—1021
7	Абуль-Хасан Али ибн Мансур аз-Захир Биллах	1005	1021—1036
8	Абу Тамим Маадд ибн Али аль-Мустансир Биллах	1029	1036—1094
9	Абуль-Касим Ахмад ибн Маадд аль-Мустали Биллах		1094—1101
10	Абу Али Мансур ибн Ахмад аль-Амир Биахкамиллах		1101—1130
11	Абуль-Маймун Абдул-Маджид ибн Мухаммад аль-Хафиз Лидиниллах		1130—1149
12	Абу Мансур Исмаил ибн Абдул-Маджид аз-Зафир Биамриллах		1149—1154
13	Абуль-Касим Иса ибн Исмаил аль-Фаиз		1154—1160
14	Абу Мухаммад Абдуллах ибн Юсуф аль-Адид Лидиниллах		1160—1171

Литература

• С. де Саси, «Exposé de la rel. des Druzes» П., 1838, т. I;
• Фурнель. «Les Berbers» т. II;
• Гюйяр, «Un grand maître des Assassins» «Journ. Asiat.», 1877, и отд.);
• Р. Дози, «Essai sur l’hist. de l’islam.» П., 1879, гл. IX; печатается дополненный рус. пер. Крымского;
• Вюстенфельд, «Gesch. der Fatimiden-Cnalifen» Гёттинген, 1881;
• А. Мюллер, «История ислама» СПб., 1895, т. II, гл. III—IV.

Отрывок, характеризующий Фатимидский халифат

Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.