Фатимские явления Девы Марии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Фа́тимские явления Девы Марии — серия событий в португальском городе Фа́тима. По уверениям трёх детей, им многократно являлась «дама» (впоследствии ассоциированная с Девой Марией) и передавала сообщения с призывами религиозного характера и пророчества. Признаны Католической церковью подлинным чудом.





Эпизоды

Апрель — октябрь 1915 года

Лусия Абобора (19072005) перебирала чётки, когда ей явилось полупрозрачное облачко с человеческой фигурой: «Она словно была завёрнута в простыню. Не было видно ни головы, ни рук»[1]. Такое повторилось ещё два раза[2].

Весна 1916 года

Франсишку Марту (19081919), Жасинта Марту (19101920) и Лусия Абобора родом из деревни Алжуштрел, Португалия, пасли овец[3]. (Лусия приходилась им двоюродной сестрой[2]).

Лусия:

Мы едва начали играть, когда сильный порыв ветра вдруг встряхнул деревья и над ними возник свет, белее первого снега. Приблизившись, он приобрёл вид молодого человека, прозрачного и сияющего. Он заговорил: «Не бойтесь, я Ангел Мира. Молитесь со мной». Он встал на колени на землю, низко согнулся и три раза сказал: «Господи Боже, я верю, преклоняюсь, надеюсь и люблю тебя. Я прошу у тебя извинения за всех тех, кто не верит, не преклоняется, не надеется и не любит тебя». Затем он поднялся и сказал: «Молитесь так. Сердца Иисуса и Марии внимательны к вашей мольбе»[3].

После этого видение исчезло. Дети заучили эту молитву, и никому не рассказывали об увиденном:

Мы ощущали божественное присутствие так ясно, так близко, что не осмеливались говорить даже друг с другом. На следующий день мы всё ещё чувствовали себя точно так же. И лишь постепенно это ощущение исчезло. Никто из нас не говорил об этом явлении и не договаривался держать его в тайне. Оно само по себе налагало печати на наши уста. Это переживание было настолько лично, что просто произнести хотя бы слово было уже тяжело[3].

Лето 1916 года

Дети играли под фиговым деревом, когда им снова явилась такая же фигура.

Молитесь больше. В сердцах Иисуса и Марии есть замыслы на ваш счёт. Беспрерывно обращайте к ним самые свои истовые молитвы и жертвоприношения. — Но как можем мы совершать жертвоприношения?

— Предлагайте всё, что у вас есть, в жертву нашему Господу, как возмещение за грехи, которыми он так сильно обижен, и как мольбу за обращение грешников. Это принесёт мир в вашу страну. Я ангел-хранитель Португалии. И больше того — принимайте и несите смиренно все те страдания, какие ниспошлёт вам Господь[3]

«Я не знаю, что со мной случилось, — говорила после одна из девочек. — Я не могу ни говорить, ни играть, ни петь. У меня нет сил что-либо делать»[2].

Осень 1916 года

Ангел явился детям с Гостией и Чашей, в которую с Гостии лилась кровь. Гостию он вручил Лусии, а чашу — Франсишку и Жасинте, приговаривая: «Возьмите, вкусите плоть и кровь Иисуса Христа, поруганную неблагодарными людьми. Искупите их преступления и утешьте нашего Господа». До того он склонился к земле, оставив предметы висеть в воздухе, и трижды повторил:

Святейшая Троица, Отец, Сын и Святой Дух, я глубоко преклоняюсь пред вами и жертвую вам драгоценнейшие Плоть, Кровь, Душу и Божество Иисуса Христа, пребывающие в Святом Таинстве Евхаристии во всех храмах мира, как возмещение за кощунства, поругания и безразличие, которыми Он так обижен. И бесконечными заслугами Его Святейшего Сердца и Непорочного Сердца Марии я молю вас об обращении бедных грешников[3]

Перед тем, как исчезнуть, он ещё раз лёг наземь и повторил эту молитву. Дети решили, что это был ангел, который дал причастие Лусии.

13 мая 1917 года

Дети дважды видели в небе вспышку. Над дубом, под которым они находились, они словно бы увидели материализовавшуюся 16-летнюю на вид девушку в длинном белом платье с золотой звездой на кайме. Руки, сложенные на груди, держали чётки, крест и цепочку. «Это была дама, вся в белом, ярче, чем солнце, изливавшая лучи света яснее и сильнее, чем хрустальная чаша, наполненная искристой водой, сквозь которую проникают обжигающие лучи солнца» (Лусия). Дети испугались, но «дама» поманила их рукой со словами: «Не бойтесь, я не причиню вам зла».

— Откуда ты пришла?

— Я пришла с небес. — А зачем ты спустилась? — Потому что я хочу, чтобы вы, дети, приходили сюда тринадцатого числа каждого месяца. В октябре я скажу вам, кто я такая и чего я хочу от вас. — А ты и вправду спустилась из рая? А могу я тоже попасть на небеса? — Ты там будешь. — А Жасинта? Она там тоже будет? — И Жасинта попадёт на небо. — А Франсиско?

— Да, Франсиско тоже попадёт на небеса, но ему первому придётся произнести много молитв

Расспрашивалось о двух умерших в прошлом году мальчиках («Один уже на небесах, а другой в чистилище»), об умершей 18-летней девушке Амелии («Амелия будет в чистилище до конца света»). Лусия, Жасинта и Франсиско согласились на предложение «отдать себя Господу и принять все страдания, которые он ниспошлёт, во искупление грехов и для обращения грешников». «Вы будете много страдать, — предупредило видение, — но милость Божия вас укрепит. Дети мои, продолжайте читать молитвы, как вы делали до сих пор». Оно исчезло, идя в направлении на восток[3]. Из всех троих лишь Франсиско ничего не слышал[1].

Примерно 13 июня 1917 года

В назначенный день они явились в Кова-де-Ирию, где находилось около 60 человек, среди которых был отец Лусии. Дети стали у дуба на колени и по чёткам начали читать молитвы. Лусия сказала: «Ты приказала мне прийти сегодня. Что ты хочешь, чтобы я сделала?». Все видели, как Лусия встала, протянула руку в восточную сторону с криком: «Вот она!». На том месте как будто бы было заметно белое облачко и движение в ветвях, склонившихся к востоку[3].

Детям показался огонь в небе. Лусии были даны указания выучиться читать и писать и ещё:

Я хочу, чтобы ты вернулась сюда в следующем месяце. А теперь произноси свою молитву и после каждых десяти прибавляй: «О, Господи, прости нас, грешных. Спаси нас от адского пламени и приведи души наши в рай, особенно тех, которые больше всех нуждаются в твоей милости»[3]

До 1927 года Лусия не рассказывала о сердце. Детям явилось сердце с шипами на руке Лусии, которое Лусия проинтерпретировала как непорочное сердце Марии, сражённое печалью о человеческой греховности. С этим обстоятельством связан произошедший диалог: Лусия попросилась на небеса, на что был ответ:

— Я скоро приду и возьму Франсиско с Жасинтой. Но ты должна будешь остаться здесь ещё надолго. Господь хочет, чтобы ты сделала меня известной и любимой, и установила по всему миру поклонение моему непорочному сердцу. Всем тем, кто примет его, я обещаю спасение, и их души будут угодны Господу, как цветы перед его троном.

— Дорогая дама, я что же, останусь здесь одна?

— Нет, дитя моё, я никогда тебя не покину. Если от этой мысли ты опечалилась, помни, что моё непорочное сердце всегда будет тебе пристанищем и тем путём, который приведёт тебя к Господу

(Франсиско и Жасинта действительно в скором времени умерли от пандемии "испанки" 1918 года)

13 июля 1917 года

По словам Жозефа Пеллетье («Танец Солнца в Фатиме»), бывшего там, было заметно «жужжание или гудение, уменьшение солнечного света и тепла, беловатое облачко вокруг дерева видений и мощный звук при исчезновении Девы»[2]. Крестьянин Ти Марто описывал звук «что издаёт овод, залетевший в пустое ведро»[1].

13 августа 1917 года

Неполных 18 тысяч людей собралось в условленном месте, но дети не пришли. Оказалось, что деревенский староста запер их и держал в своём доме. В ясном небе появилась молния, над дубом возникло светящееся облачко[3]. Через несколько минут облачко исчезло, а облака стали малиновыми, красными, розовыми, жёлтыми, голубыми… Описывался «расцвеченный свет, как радуга на земле», «облака вокруг солнца, отбрасывавшие на людей свет разных оттенков», «падающие цветы». Некто Мануэль Педру Марту впоследствии присягнул церковной комиссии, что заметил «в облаках светящийся вращающийся шар»[2].

19 августа 1917 года

Детей отпустили пасти овец у Алжуштрела, когда они ощутили холод, солнце стало желтоватым, а всё озарилось радужными цветами. Было заметно сияние, в центре которого нечто в белом и золотом явилось детям[2] и сказало, что 13 октября они смогут увидеть «даму» в последний раз[4]. Детские «души наполнились восторгом», призрак повелел «совершать жертвоприношения за грешников», после чего полетел на восток с рокотом[2].

13 сентября 1917 года

13 сентября около 30 тысяч человек пришло на место и читали по чёткам молитвы[3]. В полдень солнце стало менее ярким, а с востока стал спускаться светящийся шар, посыпались белые «лепестки», исчезавшие по мере приближения к земле[2]. Лусия просила чуда, чтобы обратить неверующих, но «дама» сказала: «Я исцелю некоторых из них, но не всех, потому что Господь не верит им»[3]. Было обещано чудо в октябре.

13 октября 1917 года

В ночь на 12 октября в Фатиму начали сходиться люди из разных сословий (люмпены, крестьяне, рабочие[3], а также представители прессы, духовенства, правительства и с самым разным отношением к происходящему (были и поверившие детям и неверующие, которые впоследствии были обращены в христианство)). Было холодно, выпал снег, 13 октября шёл проливной дождь. В полдень погружённые в молитву дети вызвали свечение[3], также был ощутим аромат, дождь прекратился, а тучи рассеялись[2]. Как было обещано, призрак «дамы» назвал своё имя («Я Госпожа с Чётками»[3]; по другим источникам, Дева Розария[4]), дал указания людям «жить по-другому, лучше, и просить прощения за грехи, и больше не обижать Господа нашего, потому что он и так сильно обижен», и исчез.

Далее около 70 тысяч человек видело, как Солнце стало бело-жёлтым, настолько неярким, что на него можно было смотреть, превратилось в серебряный диск. «Этот диковинный диск быстро вращался вокруг своей оси, отбрасывая во все стороны пучки окрашенного света. Красные лучи прорвались по краю солнца и окрасили облака, землю, деревья, людей; затем, чередуя друг друга, лучи фиолетовые, синие, желтые и других цветов»[2]. Он трижды останавливался и трижды возобновлял движение[3]. (А ещё говорят, что «солнце» трижды повернулось[3][4], притом в том же самом источнике.) С неба посыпались «серебряные ангельские волосы», растаявшие на земле[1]. Только люди от страха попадали на колени, как он «ринулся зигзагами вниз, к земле и перепуганным людям»[2]. Далее диск вернулся на место и снова стал невыносимо сверкающим солнцем (по Валле, диск исчез в лучах «подлинного» солнца[2]), а одежда всех присутствовавших оказалась сухой[3], всё это продолжалось около 10 минут[1]. За пределами Фатимы ничего подобного не наблюдалось, да и не все присутствовавшие видели хоть что-то[4].

Описывает профессор Алмейда Гарретт из Коимбрского университета:

Шёл очень сильный дождь… Внезапно луч солнца пробился через плотные облака, и все стали глядеть в этом направлении… Объект выглядел подобно диску с очень чёткими контурами. Он ярко блестел, но не слепил. У меня не сложилось впечатления, как у некоторых других, что объект был тускло-серебряным. Скорее его изменяющийся цвет можно сравнить с жемчужным… Диск был похож на хорошо начищенный металлический предмет… Я вовсе не прибегаю к поэтическим гиперболам, так как видел всё собственными глазами… И вот этот диск неожиданно начал разворачиваться, вращаясь всё быстрее и быстрее… Внезапно толпа издала вопль ужаса. Непрерывно вращающееся «солнце», изменив цвет на кроваво-красный, камнем устремилось к земле, угрожая раздавить всех своим страшным весом…[1]

Дети утверждали, что видели Богоматерь (с ребёнком в руках, которая сказала: «Война скоро кончится, и солдаты вернутся домой»)[1] и Иосифа, Лусии же ещё и явился Христос в красном, благословивший толпу[3].

Расследование

После первой встречи с призрачной «дамой» Жасинта проговорилась матери о своих наблюдениях, и дети подвергались насмешкам. Им не верили родители, Лусию даже побили. 14—17 августа 1917 года деревенский староста допрашивал детей вместе и по отдельности, но не нашёл противоречий в их рассказах. «Либо вы скажете правду, — рассердился он, — либо я вас зажарю живьём на раскалённой докрасна сковородке». Это никак не сказалось на их показаниях. Лусия впоследствии рассказывала: «Конечно, я думала, что он сделает то, что сказал, и я умру на сковородке, но я не могла выдать тайны и отдалась в руки Матери Божьей.»[3]

Случай был признан католической церковью после 13-летнего расследования, которая дала заключение в 1930 году:

Солнечный феномен 13 октября 1917 года, описанный в прессе того времени, явился удивительнейшим событием и произвёл огромное впечатление на тех, кто имел счастье наблюдать его… Этот феномен, не зарегистрированный ни одной астрономической обсерваторией и, следовательно, не имеющий естественного происхождения, наблюдался людьми разных категорий и разных социальных групп, верующими и неверующими, журналистами крупнейших португальских газет и даже людьми, находившимися в нескольких километрах от этого места. Это исключает любое объяснение феномена как факта коллективной иллюзии.

[2]

Дети рассказывали не все детали своих видений, некоторые свидетельства были присвоены[уточнить] им позднее. В частности в 1960 году епископом Лейрии было сообщено, что в один из дней дети думали не идти из-за преследования со стороны окружающих, но передумали. Им «дама» показывала, как им показалось, преисподнюю и говорила:

Чтобы спасти их, Господь желает установить в мире поклонение моему Непорочному Сердцу. Если люди сделают, как я попрошу, то многие обратятся и будут жить в мире. Эта война закончится, но если люди не закончат обижать Господа, пройдёт немного времени и во времена Пия XI начнётся другая война, ужасней. Когда вы увидите, как ночь озаряется неизвестным вам светом, то знайте, что это знак Господа… Чтобы предотвратить это, я приду просить посвящения России моему Непорочному Сердцу и причастия во искупление в первые субботы. Если моя просьба будет услышана, Россия обратится. Если нет, она распространит свои прегрешения по всему миру, вызывая войны и избиение церкви.

[5]

Лусия Абобора впоследствии стала кармелиткой, некоторые полученные ею пророчества были засекречены Ватиканом.
Весной 1981 года террорист захватил и угнал во Францию британский авиалайнер, тщетно требуя от Ватикана обнародовать их[3].

Другие объяснения

НЛО

По словам Ж. Валле, «серия наблюдений существа, которое приняли за Деву Марию, началась за два года до этого целым рядом классических наблюдений НЛО»[2].

Дисперсия солнечного света

В книге В. А. Мезенцева «Энциклопедия чудес» приводится отчёт о наблюдении в трубу за Солнцем из Киева при помощи закопчённого стёклышка, в результате чего можно было видеть, как солнце переливается разноцветными лучами. Это наблюдение объясняет, по мнению автора, видения в Фатиме[6].

См. также

Напишите отзыв о статье "Фатимские явления Девы Марии"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 Д. Киль. [www.x-libri.ru/elib/kildj000/index.htm НЛО: операция «Троянский конь»]. — СПб., 1992.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Ж. Валле [www.x-libri.ru/elib/valle001/00000086.htm Духовный компонент: морфология чудес] // [www.x-libri.ru/elib/valle001/ Параллельный мир]. — М., 1995.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Г. К. Колчин. НЛО: факты, документы. — Л., 1991.
  4. 1 2 3 4 Шукер К. Непознанное. / Пер. Дробут О., Козак Т. — М., 1998. — 224 с., ил.
  5. [Lucia de Jesus, Fátima In Lucia's Own Words (1995), The Ravengate Press, pp. 104]
  6. В. А. Мезенцев. Энциклопедия чудес. Кн. 1. — М.: Знание, 1968. — 400 с. См. также перевод этого издания на украинский язык: Володимир Мезенцев. Енциклопедiя чудес. Книга перша. Звичайне в незвичайному. — Київ: Веселка, 1983. — С. 75—77. — 198 с.

Ссылки

  • [www.sofc.org/Spirituality/s-of-fatima.htm The Spirituality of Fatima] (англ.)
  • [www.fatheralexander.org/booklets/russian/fatima.htm Тайна Фатимы - критический взгляд РПЦЗ]
  • [docs.google.com/file/d/0B_wUpV-F_BL0T2ZPQlViU3Z0Rms Книга "Повесть о Фатиме - величайшем чуде нашего времени"]

Отрывок, характеризующий Фатимские явления Девы Марии

– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.