Федеральная демократическая республиканская партия

Федеральная демократическая республиканская партия
исп. Partido Republicano Democrático Federal
Основатель:	Франсеск Пи и Маргаль, Эмилио Кастеллар, Эстанислао Фигерас
Дата основания:	1868 1930
Дата роспуска:	1936
Штаб-квартира:	Испания Испания, Мадрид
Идеология:	Левый центр; республиканизм, федерализм, левый либерализм, радикализм, прогрессивизм, секуляризм
Союзники и блоки:	Народный фронт

К:Исчезли в 1936 году

Федеральная демократическая республиканская партия (исп. Partido Republicano Democrático Federal, PRDF, другое название — Республиканская федеральная партия — исп. Partido Republicano Federal, PRF) — левоцентристская леволиберальная партия, основанная в 1868 году сразу после Славной революции членами левого крыла Демократической партии и республиканцами-федералистами, поставившими перед собой цель создать в Испании светскую и демократическую федеративную республику. В партии существовали четыре фракции: кантоналисты (автономисты), локалисты, утопические социалисты и каталанисты.

Правящая партия в период Первой Испанской республики (1873-1874), но потерпела неудачу в своей цели укрепления республиканской формы правления и установления федерализма. Во время Первой реставрации одна из основных партий республиканского фланга. После смерти своего основателя и многолетнего лидера Франсеска Пи и Маргаля партия практически исчезла с политической сцены и была возрождена в 1930 году. Прекратила своё существование вскоре после начала Гражданской войны.

История

Основание

Демократическая партия была одной из трёх политических сил, которые устроили революцию 1868 года, положившую конец правлению королевы Изабеллы II и испанских Бурбонов. Союзниками демократов были Прогрессивная партия генерала Жоана Прима, двумя годами ранее подписавшая с ней «Пакт Остенде» (исп. Pacto de Ostende), и, примкнувший к ним впоследствии, Либеральный союз генерала Франсиско Серрано. В период с октября по ноябрь 1868 года Демократическая партия провела в Мадриде три совещания, по крайней мере одно из них прошло под председательством Хосе Марии Оренсе, исторического лидера демократов. В результате состоявшейся дискуссии было принято решение добиваться смены формы правления с монархии на федеративную республику и соответственно изменено название партии с Демократической на Республиканскую Федеральную. Меньшинство демократов, которые выступали за установление в Испании «демократической монархии», вышли из партии, сформировав группу монархистов-демократов, позднее названную «кимврами», во главе с Кристино Мартосом и Бальби и Николасом Марией Риверо. По словам испанского историка Хорхе Вильчеса, «кимвры» также являлись сторонниками республиканской формы правления, но занимали более умеренные позиции, полагая необходимым отложить провозглашение республики до повышения уровня политического образования испанского народа, урегулирования индивидуальных прав и достижения готовности либеральных партий.

Как и другие партии того времени Республиканской федеральной не хватало организационной структуры и определённой программы, фактически она реально существовал только в период выборов.

Регентство (1868—1870)

Партия приняла участие ​​в выборах в Учредительные кортесы 15 января 1869 года, назначенные Временным правительством. Это были первые выборы в так называемое «Демократическое шестилетие» (исп. Sexenio Democrático), период в истории Испании, начавшийся 30 сентября 1868 года с низвержения королевы Изабеллы II во время Славной революции и завершившийся 29 декабря 1874 года реставрацией Бурбонов, когда генерал Арсенио Мартинес де Кампос сверг республиканское правительство и королём стал сын Изабеллы Альфонсо XII. Главным соперником федералистов стала проправительственная Прогрессивно-либеральная коалиция, сформированная генералом Жоаном Примом при участии Прогрессивной партии, Либерального союза и демократов-монархистов. Несмотря на «моральное влияние», оказываемое властями на избирателей, партия заняла на выборах второе место, сумев завоевать 85 мандатов, почти четверть от общего количества. Наибольшую поддержку федералисты получили в Каталонии и Андалусии, в частности выиграв все 6 мест в Барселоне.

Во время обсуждения в парламенте новой конституции парламентская группа республиканцев-федералистов во главе с Эстанислао Фигерасом жёстко раскритиковала её. По их мнению, проект не обеспечивал национальный суверенитет, так как не предусматривал всеобщее избирательное право для мужчин и наделял монарха полномочиями главы исполнительной власти. Также республиканцы-федералисты считали, что проект не устанавливает чёткого разделения церкви и государства и не институализирует национальную милицию. Кроме того, они выступили против существования Сената, отстаивая идею однопалатного парламента. Фигерас даже заявил, что если бы они знали, что революция 1868 года завершится всего лишь сменой династии то не стали бы участвовать в ней. Во время окончательного голосования за утверждение Конституции 1869 года 55 федералистских депутатов проголосовали против неё. Всё же позднее Конституцию подписали 39 депутатов из числа «умеренных», возглавляемых Эмилио Кастеларом, и «центристов», лидером которых был Николас Сальмерон. Лишь «непримиримые» 16 депутатов до конца сохраняли свою принципиальную позицию непризнания новой конституции, включая такие важные фигуры партии как Франсеск Пи и Маргаль, Хосе Мария Оренсе, Фернандо Гарридо и Хосе Пол и Ангуло. Это было первое формальное выражение внутреннего разделения, которое фактически существовало в партии начиная с 1850-х—1860-х годов, когда она называлась Демократической.

В мае 1869 года по предложению каталонских республиканцев-федералистов был подписан «Пакт Тортоса», участниками которого стали республиканцы четырёх территорий бывшей Арагонской короны (Каталония, Арагон, Валенсия и Мальорка). Позднее были заключены четыре подобных пакта в других испанских регионах. Заключение региональных пактов привело к тому что партия начала приобретать федеральную организационную структуру в соответствии с границами старых испанских государств (исп. antiguos reinos hispánicos), существовавших до образования единой Испании, и которые в дальнейшем, как предполагалось, должны были стать субъектами испанской федеративной республики. В июле 1869 года по инициативе Франсеска Пи был подписан «Национальный пакт» (исп. Pacto Nacional). У партии впервые появился постоянный центральный орган управления под названием «Федеральный совет» (исп. Consejo Federal). В этом процессе отказалась участвовать группа сторонников Эмилио Кастеллара, которые не поддерживали чрезмерную, на их взгляд, федерализацию будущей республики.

В сентябре и октябре 1869 года в нескольких городах произошло вооружённое восстание «непримиримых» федералистов. Наибольший размах оно приняло в Валенсии. Поводом для него стал циркуляр министра внутренних дел прогрессиста Пракседеса Матео Сагасты, в которым он приказывал префектам подавлять любые действия, противоречащие Конституции. Циркуляр был направлен главным образом против карлистских мятежей, которые имели место в июле, и убийства гражданского губернатора Таррагона, совершённого, якобы, республиканцами. «Непримиримые» федералисты восприняли циркуляр Сагасты как попытку временного правительства уничтожить их, что в их глазах оправдывало применение «права на восстание». В ответ 5 октября премьер-министр Жоан Прим добился от Кортесов приостановки конституционных гарантий и прекращения полномочий депутатов-федералистов. Правительству удалось силой подавить восстание, в котором участвовало до 40 000 человек.

6 марта 1870 года председатель Федерального совета партии Франсеск Пи созывает Федеральное Собрание (исп. Asamblea Federal). Его участники заявили, что партия будет добиваться провозглашения в Испании федеративной демократической республики, исключив возможность поддержки унитарной республики. Стратегию партии было поручено определять совету во главе с Пи и Маргалем при участии Эстанислао Фигераса, Эмилио Кастелара, Хосе Марии Оренсе и валенсийского республиканца Висенте Барберы. Кроме того, Франсеск Пи должен был подготовить манифест о федерализма. Манифест был опубликован 6 мая и предусматривал создание федеративной республики снизу вверх через последовательное заключение пактов между муниципалитетами об объединение в кантоны (регионы) и затем уже между кантонами. В ответ на это 7 мая сторонники Эмилио Кастелара выпустили альтернативный манифест под названием «Декларация республиканской прессы Мадрида» (исп. Declaración de la prensa republicana de Madrid), который был подписан, в частности, директором газеты «Дискуссия» (исп. La Discusión) Бернардо Гарсией, директором газеты «Универсальный суверенитет» (исп. La Soberanía Universal) Мигелем Хорро и депутатом Санчесом Руано. Из этого противостояние победителем вышел Пи и Маргаль.

Царствование Амадео I (1871—1873)

Когда в ноябре 1870 года кортесы провозгласили Амадео I в качестве нового короля Испании, были предприняты попытки восстания. Франсеск Пи и Эмилио Кастелар выступили как сторонники «законных средств» и против применения насилия. В марте 1871 года состоялись первые при новом монархе выборы. Умеренные федералисты, не признав избрания королём Амадео I, попытались превратить выборы в своего рода референдум, надеясь победить и тем самым добиться того, что Кастелар назвал «конституционным развенчанием». «Непримиримые», тем временем, выступили против участия в выборах, рассматривая его как сотрудничество с новой монархией. В итоге федералисты всё же приняли участие в выборах, вновь заняв второе место после Прогрессивно-либеральной коалиции во главе с генералом Франсиско Серрано, сменившим Жоана Прима, убитого в декабре 1870 года республиканцами. Партии удалось завоевать 52 места (13,3 % от общего количества).

Внутрипартийный раскол попытались преодолеть путём созыва нового Федерального собрания, которое состоялось в апреле и мае 1871 года. Была сформирована комиссия во главе с Николасом Сальмероном и Эдуардо Чао Фернандесом для разработки проекта конституции федеративной республики. Работа комиссия завершилась созданием проекта конституции, который большинство расценили как централистский и отвергли. В феврале 1872 года было созвано новое Федеральное собрание, которое не смогло обсудить проект конституции, не собрав необходимого для этого кворума.

В апреле 1872 года состоялись выборы в парламент. Федералисты смогли сохранить свои позиции, вновь завоевав 52 мандата. (13,3 % от общего количества). Третьей силой парламента стали радикалы Мануэля Руиса Соррильи, получившие 42 места. 16 июня Руис Соррилья стал во главе правительства. Это привело к новому расколу среди федералистов, между «доброжелателями» (исп. benevolentes), которые приняли стратегию Эмилио Кастелара на сотрудничество с радикальным правительством и были поддержаны Советом, включая его председателя Франсеско Пи, и сторонниками жёсткой линии, защищавшими идею вооружённого сопротивления. Оказавшись в меньшинстве, «непримиримые» стали образовывать свои местные и провинциальные клубы и комитеты, а также издавать свои газеты. В августе того же 1872 года состоялись досрочные выборы. Победу на них одержали радикалы Руиса Соррильи, а федералисты в который уже раз стали вторыми, получив 78 мест из 391.

Первая республика (1873—1874)

Провозглашение Первой Испанской республики в феврале 1873 года, как это ни парадоксально, лишь усугубило раскол среди федералистов. Депутаты парламента от партии поддержали легалистическую политику Франсеско Пи, призывавшего ожидать выборы в Учредительное собрание, чтобы оно провозгласило федеративную республику и подготовило новую конституцию. Сторонники жёсткой линии в провинциях, особенно в Каталонии, Валенсии и Андалусии, хотели добиваться немедленного осуществления реформ, действуя независимо от руководства партии и правительства республики.

В мае 1873 года были проведены выборы в Кортесы Республики, на которых впервые в своей истории республиканцы-федералисты одержали победу. Республиканская федеральная партия смогла завоевать 346 мандатов (88,49 %). Во многом причина такой убедительной победы кроется в том, что на выборах не были представлены карлисты (как раз шла Третья карлистская война), радикалы (который возглавляли две попытки переворота и были изгнаны из правительства Фигераса в апреле 1873 года), конституционалисты Сагасты и консерваторы, монархисты-альфонсинас (Антонио Кановаса) и Умеренная партия.

После выборов депутаты-федералисты разделились на три группы:

• «непримиримые» (около 60 депутатов), выступали за то чтобы все ветви власти, законодательной, исполнительной и судебной, должны быть ориентированы на построение федеративной республики и проведение радикальных социальных реформ, которые позволили бы улучшить условия жизни простого народа. Явного лидера не имели, наибольшим авторитетом среди «непримиримых» пользовались Хосе Мария Оренсе, а также Николас Эстеванес, Франсиско Диас Кинтеро, генералы Хуан Контрерас и Блас Пьеррад, писатели Роке Барсия и Мануэль Фернандес Эрреро;
• «центристы» во главе с Франсеско Пи. Они, как «непримиримые», выступали за построение федеративной республики, но сверху вниз, то есть, не через заключение на местах пактов, а вначале подготовить федеральную Конституцию, а затем приступить к формированию кантонов (субъектов федерации). Число депутатов-центристов было невелико, к тому же они не всегда голосовали консолидированно, в то же время часто поддерживали предложения «непримиримых»;
• «умеренные» во главе с Эмилио Кастеларом и Николасом Сальмероном. Выступали за демократическую республику, отвергали превращение парламента в революционный орган власти, как и центристы полагали, что приоритетом парламента должно быть принятие новой конституции. Ориентировались на модель французской республики, в отличие от «непримиримых» и центристов, которым были ближе модели федеративных республик Швейцарии и США. В свою очередь, «умеренные» делились на последователей Кастелара, выступавшего за сотрудничество с радикалами и конституционалистами, и сторонников Сальмерона, который полагал, что Республика должна быть основана на союзе «старых» республиканцев.

В начале июля 1873 года началась так называемая Кантональная революция, которую возглавил Комитет общественной безопасности, созданный 10 июля в Мадриде приверженцами «жёсткой линии». Неудавшаяся революция в то же время привела к отставке Франсеска Пи с поста главы правительства. После этого власть в республике перешла в руки «умеренных» и связанных с консервативных республиканцев. Первая республика продержалась недолго и была свергнута в декабре 1874 года генералом Мартинесом де Кампосом. Вскоре после падения республики в Испании была восстановлена монархия, а новым королём стал Альфонсо XII, сын свергнутой королевы Изабеллы II.

Первая реставрация (1875—1912)

После падения республики партия была дезорганизована и несколько лет фактически не вела политической деятельности. Один из основных лидеров федералистов, Эмилио Кастелар, воссоздал Демократическую партию. За ним ушла часть лидеров и активистов партии. Были предпринято ряд неудачных попыток сближения между Эстанислао Фигерасом и Франсеском Пи. Тем не менее, в 1881 году начинается работа по оживлению партии, в которой важную роль играли Антонио Вильялонга, Жосеп Мария Вальес и Рибот, лидер федералистов Каталонии, и некоторые другие деятели. В 1883 году состоялись ряд региональных собраний и съездов, на которых был одобрен проект федеральной конституции. В апреле и мае прошёл региональный конгресс федералистов Каталонии, на котором был утверждён проект конституции Каталонского государства в составе ​​Испанской федерации, подписанный в том числе Франсеском Суньером и Капдевила, Вальесом, Бальдомеро Лостау и Пратсом и другими. В июне того же года состоялось Ассамблея в Сарагосе.

В 1886 году возродившаяся Федеральная демократическая республиканская партия впервые с момента реставрации Бурбонов приняла участие в парламентских выборах. Итогом стало избрание путём аккумуляции голосов в Конгресс депутатов партийного лидера Франсеска Пи. Следующие выборы стали для федералистов более успешными, партии удалось провести в парламент уже четверых своих представителей. В 1893 году партия смогла увеличить своё представительство в нижней палате испанского парламента более чем в два раза, до 9 депутатов. В 1894 году принята новая ​​программа Федеральной партии.

24 февраля 1895 года на востоке Кубе началось восстание против испанского владычества. Федеративная демократическая республиканская партия выступила против войны и за предоставление Кубе автономии, но не стала как прогрессисты, республиканцы-централисты и национал-республиканцы бойкотировать голосование. Позиция федералистов оказалась непопулярной и партия осталась без представительства в парламенте. В 1898 году федералисты вместе с прогрессистами Хосе Мария Эскуэрдо бойкотировали выборы. В следующем, 1899 году, они вновь приняли участие в выборах и смогли завоевать два места в Конгрессе депутатов.

В конце XIX века федералисты, пользующиеся поддержкой в основном в каталонских землях, т.е. в Каталонии, Валенсии и на Балеарах, сталкиваются с растущей конкуренцией со стороны набирающего популярность каталонского национализма. Так, Вальес постепенно дистанцируется от Пи и Маргаля, сближаясь со сторонниками каталонизма. В Каталонии растёт влияние бывшего федералиста Валенти Альмираля, основавшего свою партию, Каталонский центр, и Республиканского националистического центра. В Валенсии среди республиканцев начинает доминировать бласкисты, сторонники валенсийского писателя и политика Висенте Бласко Ибаньеса, а на Балеарских островах ведущей республиканской силой становится Партия республиканского союза Мальорки.

Для участия в выборах 1901 года федералисты вступили в Республиканскую коалицию, получив в итоге всё те же 2 места.

29 ноября 1901 года умирает Франсеск Пи и Маргаль. Потеря основателя и многолетнего лидера ещё больше ослабила партию. Отношения каталонских федералистов с центральным руководством партии в Мадриде обострились после смерти Пи, его преемник Эдуардо Бенот фактически возглавляет партию номинально. Впрочем, выборы 1903 года завершились для федералистов, чей список возглавил Жосеп Вальес, удачно, партия смогла завоевать 7 мандатов. Но уже следующие выборы, 1905 года, для федералистов во главе с Франсеском Пи и Арсуага, сыном Франсеска Пи и Маргаля, закончились потерей 3 мест.

В выборах 1907 года федералисты участвуют в составе коалиции «Каталанская солидарность» (кат. Solidaritat Catalana) во главе с лидером автономистов из Регионалистской лиги Энриком Пратом-де-ла-Риба и объединившей большую часть каталонских политиков, даже из числа карлистов. Создание коалиции стало возможным на волне возмущения, спровоцированной нападением военных 25 ноября 1905 года на редакции каталонских еженедельников «Кукушка» (кат. ¡Cu-Cut!) и «Голос Каталонии» (кат. La Veu de Catalunya), опубликовавших незадолго до этого антимилитаристские карикатуры. Нападение, вошедшее в историю как «Инцидент ¡Cu-Cut!» вызвало большой резонанс как в Каталонии, так и по всей Испании, приведя к серьёзному политическому кризису. Отказа короля Альфонсо XIII наказать виновных и принятие Акта о юрисдикции (исп. Ley de Jurisdicciones) по которому все преступления «против страны или армии» передавались в юрисдикцию военной юстиции, лишь усугубили ситуацию. «Каталанская солидарность» получила 6,9 % голосов и 40 мест в Конгресс депутатов, из которых 6 досталось федералистам.

В 1909 году республиканцы-федералисты вместе с Республиканским союзом, республиканцами-радикалами Алехандро Лерруса и социалистами создают коалицию Союз республиканцев и социалистов, которую возглавил известный писатель и публицист Бенито Перес Гальдос. На выборах 1910 года Союз выступил удачно, набрав 10,3 % и завоевав 27 мандатов, но из них федералистам досталось только 2. Зато выборы удачно завершились для Республиканского националистического федерального союза, созданного в апреле того же года бывшим членом Федеральной партии Жозепом Марией Вальесом и Риботом, получившего по их итогам 11 мест. К новой партии присоединились многие члены и сторонники федералистов.

Выборы 1910 года стали последними для Федеральной партии. Фактически, после 1912 года она прекращает свою деятельность. Оставшиеся деятели и члены партии присоединяются к набирающим популярность Федеральному союзу Вальеса, Республиканскому союзу Николаса Сальмерона и радикалам Лерруса.

Восстановление партии (1930-1936)

В 1930 году, на волне растущего недовольства монархией, группа политиков во главе с Хоакином Пи и Арсиагой, младшим сыном Франсеска Пи и Маргаля, объявляют о создании Республиканской (Испанской) федеральной партии (исп. Partido Republicano Federal или исп. Partido Federal Español), наследника исторической Федеральной демократической республиканской партии. Федералистам было предложено принять участие в «Пакте Сан-Себастьяне», участники которого, крупнейшие республиканские партии Испании, образовали «Республиканский революционный комитет», что по мнению историков стало «центральным событием оппозиции монархии Альфонсо XIII». В силу внутренних организационных причин федералисты не смогли отправить делегацию для участия в подписании пакта.

После провозглашения Второй Республики, федералисты приняли участие в выборах в Учредительные кортесы 28 июня 1931 года в составе коалиции Союз республиканцев и социалистов, завоевав 16 мандатов. Среди избранных от партии были, в том числе, Хоакин Пи и Арсиага (Барселона); Хосе Франчи и Рока (Лас-Пальмас), позднее выступавший в качестве представителя федералистов при обсуждении проекта новой конституции;, Мануэль Иларио Аюсо Иглесиас (Сория); Родриго Сориано (город Малага); Хуан Компани Хименес (Альмерия); председатель партии Эдуардо Барриоберо (Овьедо, в парламенте присоединился к группе, известной как «Кабаны»).

12 июня 1933 года был сформирован III кабинет Мануэля Асаньи, в котором пост министра индустрии и коммерции занял федералист Хосе Франчи и Рока.

Накануне выборов в I Кортесы Республики в ноябре 1933 года федералисты из-за серьёзных внутренних противоречий раскололась на три части, которые участвовали в предвыборной кампании отдельно друг от друга, сумев завоевать 4 мандата. В результате, группа Барриоберо смогла провести в парламент 3 депутатов по спискам коалиции Каталонская левая, группа экс-министра Франчи вынуждена была удовольствоваться 1 местом, Федеральная крайне левая осталась без представительства в Кортесах.

К выборам во II Кортесы Республики в феврале 1936 года партия смогла восстановить своё единство под руководством Эдуардо Барриоберо. Вступив широкую коалицию левореспубликанских сил Народный фронт, федералисты смогли завоевать 2 места в парламенте.

Результаты на выборах

Выборы	Мандаты	+/–	%	Лидер списка	Примечания
1869	83 / 352	—	23,58	Франсеск Пи и Маргаль, Эмилио Кастеллар, Николас Сальмерон	Под названием Республиканская демократическая партия в союзе с республиканцами-централистами
1871	52 / 391	▼31	13,3	Франсеск Пи и Маргаль
1872 (апрель)	52 / 391	▬	13,3	Франсеск Пи и Маргаль
1872 (август)	78 / 391	▲26	19,95	Франсеск Пи и Маргаль, Эмилио Кастеллар
1873	346 / 383	▲268	90,34	Франсеск Пи и Маргаль, Эмилио Кастелар, Николас Сальмерон, Хосе Мария Оренсе
Период бездействия (1875—1881)
1886	1 / 395	▼345	0,25	Франсеск Пи и Маргаль
1891	4 / 401	▲3	1,0	Франсеск Пи и Маргаль
1893	9 / 401	▲5	2,24	Франсеск Пи и Маргаль	В составе коалиции Республиканский союз
1896	0 / 401	▼9	—	Франсеск Пи и Маргаль
1898	0 / 401	—	—	Франсеск Пи и Маргаль	Бойкотировала выборы
1899	2 / 402	▲2	0,5	Франсеск Пи и Маргаль
1901	2 / 402	▬	0,5	Франсеск Пи и Маргаль	В составе Республиканской коалиции
1903	7 / 403	▲5	1,74	Жосеп Мария Вальес и Рибот
1905	4 / 404	▼3	1,0	Франсеск Пи и Арсиага
1907	6 / 404	▲2	1,49		В составе коалиции «Каталанская солидарность»
1910	2 / 404	▼4	0,5		В составе коалиции Союз республиканцев и социалистов
Период бездействия (1912—1930)
1931	16 / 470	▲14	3,4	Хоакин Пи и Арсиага	В составе коалиции Союз республиканцев и социалистов, включая нескольких независимых федералистов
1933	4 / 473	▼12	0,85	Хосе Франчи, Эдуардо Барриоберо	Накануне выборов партия раскололась из-за серьёзных внутренних противоречий на группу министра Франчи (1 депутат), группу Барриоберо (3 депутата по спискам Каталонской левой) и Федеральную крайне левую
1936	2 / 473	▼2	0,42	Эдуардо Барриоберо	В составе коалиции Народный фронт
Источник: Historia Electoral

Пресса

Республиканская федеральная партия имела многочисленные родственные издания, такие как газеты «Федералист» (исп. El Federalista), «Каталонское государство» (исп. El Estado Catalán) и «Альянс народов» (исп. La Alianza de los Pueblos) в Барселоне, «Эмпорданец» (исп. El Ampurdanés) в Фигерасе, «Ирисы народа» (исп. El Iris del Pueblo) в Пальма де Майорке, «Равенство» (исп. La Igualdad), «Дискуссия» (исп. La Discusión) и «Испанский народ» (исп. El Pueblo Español) в Мадриде.

Литература

• Jorge Vilches. Progreso y Libertad. El Partido Progresista en la Revolución Liberal Española. — Alianza Editorial (Madrid), 2001. — 452 с. — ISBN 84-206-6768-4.  (исп.)
• Santos Juliá. La Constitución de 1931. — Iustel (Madrid), 2009. — 520 с. — ISBN 978-84-9890-083-5.  (исп.)

Отрывок, характеризующий Федеральная демократическая республиканская партия

В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.